Возможно, нелепой выглядит сама попытка опубликовать в начале XXI века частный дневник человека, жизнь которого целиком уложилась в XX век. В российский XX век. Он, этот недавно ушедший от нас век, еще слишком реален, еще полностью в нас. Трудно ожидать, что, читая чьи-либо записки, мемуары или, тем более, дневники, мы чему-то удивимся или заинтересуемся всерьез. Столько еще помнится и прочитано нами самими, столько уже услышано от старших современников, что ко всякого рода подобным публикациям a priori относишься скептически: «Что уж такого нового мне могут рассказать? О репрессиях? О войне? О голоде?»

Да, это верно. И никогда я бы не рискнул предлагать вниманию посторонних глаз дневники моего отца, если бы они действительно касались упомянутых выше тем. Даже довод: «Это свидетельство очевидца, участника событий», – не убедил бы меня в необходимости делать это. Мало того, этот дневник, скорее всего, будет интересен достаточно ограниченному числу людей. Но в первую очередь он несомненно интересен тем, кто знаком с небольшой, но чрезвычайно емкой книжкой: Л. Н. Бердников. «Многообразие единого» (Изд-во СПбГУ, 1999, 34 с.; а также в журнале «Реальность и субъект», 2001, в. 5,? 1, с. 3—17).

Этот дневник сам по себе, без предварительного умысла, попадает в сферу действия той книги, об истории создания которой в нем и повествуется, в сферу действия основной идеи этой книги: «Все принадлежит Миру, а то, что ему принадлежит, – это его элементы». Духовные и философские искания автора дневника, приносившие ему столько мучений и радости, были (и он чувствовал это) выражением хода философской мысли во всем мире в середине XX века. Казалось бы, что в этом удивительного? Да, конечно. Но весь мир общался, обменивался идеями. Автор этого дневника и упомянутой книги (книга вышла более чем через десять лет после его смерти) жил в обстановке информационного вакуума, в котором пребывала вся наша страна многие годы, а высшим и последним достижением философии были труды Маркса, Энгельса, Ленина.

Леонид Николаевич Бердников в одиночку и до конца прошел сложнейший путь от разобщенности мира на идеализм и материализм к его единству. Это и есть подтверждение основной идеи книги о Единстве самой системы Мира и его подсистемы – системы идей. Можно, конечно сказать: «Это же ясно, свойства любой системы не исчерпываются свойствами входящих в нее элементов…» Можно! Но и в книге и, тем более, в дневнике поражает то, как человек лишенный доступа к «витающим» в мире идеям, не только приходит к тем же выводам о фантастичности идеализма и ущербности материализма, но и предлагает путь к решению этой проблемы. Мне кажется, что до сих пор еще никто кроме Л. Н. Бердникова не ввел в философский оборот понятие об относительности материи и не дал такой логически чистой формулировки самого определения материи, которое приведено в книге.

Уже после смерти отца, подготавливая к изданию его книгу, я обратился, естественно, и к этому дневнику. Реальная возможность издания книги возникла только в 1998 году. К этому времени информационная плотина была уже прорвана. На русский язык стали переводиться многие книги и статьи зарубежных (и западных, и восточных, и современных, и древних) философов. Стали появляться и книги русских философов начала XX века, и публикации современных моему отцу отечественных философов и филологов, которые не могли быть опубликованы до начала 90-х годов. Весь этот поток «новых» публикаций буквально гудел, как набат, одной главной проблемой: Мир, как единство, не вмещается ни в идеализм, ни в материализм. Например, в книге А. Ф. Лосева «Страсть к диалектике» (тоже вышедшей посмертно) приводятся такие слова: «Меня поражала ясность мысли Соловьева, когда он говорил, что если брать действительность в целом, то она превышает каждую отдельную вещь, хотя в то же самое время и не может не отражаться на каждой отдельной вещи. Это учение о всеединстве еще и теперь представляется мне азбучной истиной, без которой не могут обойтись ни идеалисты, ни материалисты.» (А. Ф. Лосев. «Страсть к диалектике», М., СП, 1990). Следует, кстати, заметить, что А. Ф. Лосев сам прошел путь от идеализма к материализму, но последнего шага к всеединству, который, как мне кажется, он уже чувствовал, он не сделал. Но гораздо раньше (у нас, правда, это стало достоянием широкой читающей публики только в 1993 году) о недостаточности как идеализма, так и материализма писал О. Шпенглер: «Обе стороны[1], отталкиваясь от каузального ряда, доказывают, что противники явно не видят или не желают видеть истинной взаимосвязи вещей, и кончают тем, что шельмуют друг друга как слепых, поверхностных, глупых, абсурдных или фривольных, забавных хрычей или плоских филистеров». (О. Шпенглер. «Закат Европы», М., «Мысль», 1993).

Л. Н. Бердникову удалось не столько и не только понять, идя в одиночку, суть единства окружающего его Мира, но и включить в это понятие единства и сами противоречия этого Мира, показав, что с точки зрения высшего Единства и сами противоречия становятся только частными случаями Единства, различными проявлениями процессов взаимодействия элементов Мира друг с другом, Мира с элементами, элементов с Миром и Мира с самим собой. О том, какой путь прошел Л. Н. Бердников для того, чтобы придти к такому осознанию Мира и себя в нем, и рассказывается в этом дневнике.

С. Бердников

2 января

Старикашка простудился и с 25 ноября по вчерашний день проболел воспалением легких. Сегодня первый день на работе. Через полчаса после начала работы – звонок из Москвы. Надо завтра быть там. Пытаюсь отговориться, т. к. не уверен в себе после болезни, а главное, не хочется ехать. Настаивают. Я говорю, что доложу начальству. И вот докладываю, а начальство чувствует себя уязвленным – почему обратились через его голову прямо ко мне, и… выносит решение – не ехать. Создается ситуация, не выгодная для меня. Медведев (Госкомитет), на которого, как мне передавали, я производил хорошее впечатление, сейчас испытает разочарование. Он, конечно, истолкует это как мой маневр: отговаривался, не хотел ехать и договорился со своим руководством, чтобы не пустили. А это ведь не так. И вот налицо коллизия – мелкая. Маленькая и поганая. Ехать мне все равно придется и меня, конечно, в Госкомитете спросят, почему приехал не вовремя. Если скажу, как было на самом деле, что начальство впало в амбицию – осложню их взаимоотношения, накапаю за спиной; противно. Если буду его выгораживать – заслужу (и несправедливо) дурную репутацию – я тут не при чем.

Вот так окунулся я сегодня в свои будни и это после целого месяца задушевной беседы с книгами!

«Да… жизнь человеческая», – как говорил когда-то дядя Володя[2]. И я еду домой в трамвае, и мне неприятно. Понимаю, что все это мелочь: и сами чувства мои, и повод, а мне неприятно. Но тут появляется мысль, что задача имеет объективное решение. Правильно будет не осложнять взаимоотношения между Госкомитетом и институтом, потому что это будет мешать работе. И вот мне кажется, что так будет справедливо, и еду я дальше в трамвае успокоенный.

5 января.

Сегодня выезжаю в Москву. Не хочется, поэтому и воскресенье испорчено.

6 января.

Москва. Выехал я вчера из дома расстроенным. Перед дорогой я каждого поцеловал, и каждый ответил на мое прощание ласково. Кроме Маши[3]. Она это сделала, как отмахнулась, зная, что этим меня огорчает. Я не понимаю ее, потому что еще не могу поверить, что она меня не любит: неужели от всего детства, от всего прошлого ничего не осталось? Я не выдержал и сказал ей при всех: «Ты одна у нас такая». Наверно, не надо было этого говорить, хотя бы потому, что этим я огорчил Женю[4]. Она ангел-хранитель нашей семьи.