Возле памятника стояла наспех сколоченная трибуна, обвитая кумачом и цветами. На шестах у трибуны висел лозунг: «Каждый трактор – снаряд по старому быту».

По обеим сторонам трибуны висели еще два кумачовых плаката. Я привожу полностью текст, написанный на этих кумачовых плакатах:

«Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель (Л е н и н)».

Второй лозунг был взят из доклада товарища Сталина на XV партийном съезде:

«Где же выход? Выход – в переходе мелких и распыленных крестьянских хозяйств на крупные и объединенные хозяйства на основе общественной обработки земли, в переходе на коллективную обработку земли на базе новой, высшей техники».

Трактор стоял, блистая свежей краской, палевой по корпусу и красной по шпорчатым колесам.

Бронзовый Ленин вытянул руку к востоку.

На воротах курорта возвышался портрет Сталина, обвитый венком из крупных циний. Взор Сталина был направлен туда же, куда смотрел Ленин, – на просторы кубанской равнины.

Люди поднимались на трибуну и произносили горячие, искренние слова.

Отец не выступал с речью. В новом костюме из тонкого шевиота, в белой сорочке с широким отложным воротником, он стоял у трибуны и почти не отрывал глаз от трактора. Как ни старался отец казаться спокойным, я заметил его волнение: брови его поднимались, то одна, то другая, руки были в движении, и он часто прикладывал платок то ко лбу, то к затылку.

И вот митинг окончился. Секретарь партийной ячейки нагнулся к отцу и махнул рукой.

Отец кивнул головой, быстрыми движениями пальцев оправил полы пиджака и подошел к трактору.

Люди следили за каждым движением моего отца, и мое сердце переполнялось радостным волнением.

Отец провел широкой ладонью по тракторному корпусу, как бы лаская его, и прыгнул на железное сиденье.

Мне не было видно из-за толпы, что происходило дальше. Я услыхал только громкий рокот мотора, звуки, похожие на стрельбу, и заметил черные клубы дыма.

Работая и головой и локтями, я все же вовремя протиснулся вперед, не обращая внимания на пинки и подзатыльники.

Шпоры задних колес рванули траву, и трактор двинулся с места. Толпа расступилась, шум смолк.

Мальчишки с любопытством свесились с крыш и деревьев, боясь упустить хотя бы одно движение машины.

Трактор прошел вперед шагов на двадцать и остановился. Мотор продолжал работу. Народ напирал со всех сторон. Две молодайки подбежали к трактору из задних рядов и со смехом ощупали его. Они что-то весело прокричали в толпу и вернулись, горделиво оглядываясь и подтягивая концы платков…

Отец привязал руль веревкой и спрыгнул на землю. Толпа удивленно охнула. Еще бы!

Трактор без управления сам пошел по кругу. Теперь люди образовали плотное кольцо, внутри которого, рокоча мотором и блестя шпорами, ходил и ходил новенький, поблескивающий крашеным металлом трактор.

– Сам идет, бабоньки!

– Как живой!

– Цоб-цобе-цоб!

– Третий круг!

– Прямо карусель!

– А пахать как? А может, только для забавы?

Сейчас кажется странной эта обычная для того времени картина. Но пусть читатель вспомнит о своей первой встрече с паровозом, автомобилем или самолетом. Пусть читатель поймет, какие особенные чувства владели сердцем крестьян, жизнь которых должна была изменить эта машина.

Отец остановил трактор, развязал веревку и с той же красивой ловкостью сел на сиденье.

Председатель совета и секретарь партийной ячейки сошли с трибуны. Мальчишки будто по сигналу посыпались с крыш, как воробьи.

Виктор оказался со мной рядом и толкнул меня локтем.

– Твой батько?

Я гордо ответил:

– Мой.

– Хитро придумал, – сказал Виктор. – Ты, небось, тоже такой?

Люди шли за трактором по обеим сторонам улицы. Теперь уже почти не было слышно насмешливых выкриков и шуток. Трактор, пофыркивая, двигался к старинным наделам.

Мое мальчишеское сердце было полно невыразимой гордостью: ведь я был участником великого события; ведь над колыхающимися волнами казачьих шапок, картузов, над головами женщин, повязанными беленькими и пестрыми платками, поднималась фигура моего отца! Он сидел за рулем, откинув назад свой корпус, белыми крыльями лежал ворот рубахи на пиджаке, оттеняя его загорелую, крепкую шею. Смуглое, усатое лицо отца было исполнено торжественным достоинством.

Рядом с трактором шел Устин Анисимович. Он шагал уверенно и спокойно, с палочкой в руках и, улыбаясь, кланялся знакомым.

Когда наша процессия достигла окраины станицы, Устин Анисимович снял шляпу. Степной, пряный ветер шевелил его длинные волосы, лежавшие на плечах.

Моя мать шла рядом с доктором. Изредка, с тревожной улыбкой, она разыскивала нас в толпе глазами.

Илюшка строго приказывал мне:

– Показывайся хотя на глаза маме, пистолетный патрон!

Возле матери шли Анюта и Люся. Их головки с косичками иногда попадали в поле моего зрения.

За станицей был заранее подготовлен участок толоки – давно не паханной земли. На ней серели осоты, стояли татарники и виднелись светло-сиреневые цветочки цикория или питрова батига.

Отец остановил трактор, прицепил плуг, также празднично окрашенный, со сверкающими на солнце лезвиями лемехов. Комсомольцы расставили всех собравшихся вдоль поля, чтобы каждый мог видеть работу новой земледельческой машины. Люди растянулись цепью вдоль дороги почти до самого берега Фанагорийки.

– А ежели не возьмет толоку? – спросил меня Виктор.

– Обязательно возьмет, – уверенно ответил я, хотя и у меня в душе тоже копошились сомнения.

– Возьмет! – выпалил запыхавшийся Яша, глядя на все широко открытыми и возбужденными глазами.

– Ну, раз Яшка поручился, молчу, – угрожающе сказал Виктор.

– Я… я… ничего, – залепетал Яшка. – Просто мне казалось…

Виктор посмотрел на него, ничего не ответил.

Двухлемешный плуг управлялся самим трактористом. Но за работой плуга следил молодой казачок в шапке с красным верхом. Не вынимая рук из кармана ластиковых штанов, не совсем еще понимая свое значение, казачок подмаргивал знакомым девчатам и скалил зубы. Ему, видимо, было лестно находиться в центре внимания, и одновременно казалось, что заставили его заниматься пустым делом, баловством, игрой. Поэтому-то он и не вынимал рук из карманов, подмаргивал. И так небрежно сдвинул кубанку на свою левую, каракулевую бровь.

Снова зарокотал трактор. Лемехи постепенно погрузились в землю. Под рамой плуга татарники покорно нагнули свои малиновые чалмы. Трактор, как конь с норовком, сделал рывок – и первые глыбы взрезанной земли перевернулись, накрыв придорожный шпарыш. Масляная полоса борозды потянулась за плугом. Молодой казачина теперь вынул руки из кармана и вприпрыжку бежал за плугом. Его шапка была сдвинута на затылок, а на лице появилось то же серьезное, деловое выражение, как и у большинства людей, следивших жадными глазами за каждым взмахом тракторных шпор, за блеском лемехов, сверкавших в черной, первородной земле.

Падали бурьяны. Трещали терны. И гасли под колесами и плугом светло-сиреневые удивленные глазочки питрова батига. Парной след поднимался от вспаханной целины. Не отставая ни на шаг, шла рядом с трактором моя мать, забрызгав полуботинки росой, исхлестав ноги желтым цветом донников. Каким счастьем светились ее глаза! Может быть, это была первая радость после смерти Матвея.

– Сколько же таких чертоломов пришлют? – кричал какой-то степенный дядя с клинообразной бородой.

– Один напоказ, – отвечал ему Сучилин, тот самый казак, который переправлялся верхом у брода. – Будем на одного такого бога молиться, пока дотла лбы расшибем.

– Не тебя пытаю! – крикнул степенный дядька, протиснулся к борозде. – Сколько таких, механик?

Отец обернулся, и всем стал виден орден Красного Знамени на его груди. Он громко отвечал, чтобы слышали все:

– Сколько нужно!

– Каждому?

– В колхозы!