— К этому я не склонен, — сказал он, выпрямляясь. — Я не склонен к излияниям.

После чего Терра отвернулся, и наступила пауза.

— У вас с моей женой какие-то очень уж современные отношения. — Толлебен начал бережно, чтобы не задеть чего-нибудь. — Но я тоже не отстал от века и могу верно судить о них, — закончил он решительно. Он произнес затверженный урок и перевел дух.

Терра думал, отвернувшись: «Раздавленный человек, а я издеваюсь над ним».

— Господин статс-секретарь! Не возьмете ли вы, ваше превосходительство, на себя труд припомнить, что я иногда совершенно не по заслугам пользуюсь влиянием у вашего тестя, нашего высокочтимого рейхсканцлера, и могу либо помочь, либо повредить вам. Но я веду честную игру и не делаю ни того, ни другого!

Терра внезапно поднял глаза и увидел, что Толлебен смотрит на него робко и тревожно.

— Мне осталась только роль просителя, — торопливо сказал озадаченный гость. — Отговорите мою жену выступать в цирке!

— Что? — спросил Терра.

— Выступать в цирке, — повторил Толлебен. Он растерялся. — Вот как! Я думал, вы знаете. Очевидно, она и вам не все говорит.

Терра поднялся.

— Этому мы должны воспрепятствовать, — решил он.

— То же считаю и я. Но что мы можем поделать, если она и вам говорит не все?

— Какая нелепость хотя бы ее поездка в Ниццу! — подхватил Терра.

— В нашем кругу не принято показывать высшую школу верховой езды даже под вуалью, — заметил Толлебен.

— Ее имя стоит на афише?

— Этого еще недоставало! — Мысль эта заставила вскочить и супруга. Супруг и возлюбленный стали кружить по комнате.

— Тяжкое испытание, — сказал супруг.

— Немыслимое, — подхватил возлюбленный.

— Я даю слово воспрепятствовать этому. — Терра остановился. — Но одновременно должен высказать вам свое порицание. Многое зависит от мужа.

— Стало быть, от нас обоих! — взвизгнул Толлебен.

Терра насторожился. Вот она, природа! Зверь сорвался с цепи; еще минута — и он вонзится когтями ему в плечи. Толлебен раскачивался на каблуках. Он боролся со своей вспышкой, так что побагровел и был близок к удару. Терра казалось, будто он пригибается, хотя на самом деле он стоял прямо.

— Наконец-то мы верно поняли друг друга, — сказал Терра.

— Нет! — воскликнул Толлебен. — Вы считаете, что я должен все стерпеть. Но я терплю не потому, что так угодно вам, сударь. Я терплю во славу высшей власти.

Терра решил было, что он пожаловался императору. Но Толлебен закончил:

— Лишь во славу божию я жертвую своей честью.

При этом щеки у него опали до самой шеи, а глаза поблекли.

Терра, в нос:

— Как вам нравится новый собор, ваше превосходительство? Я не пропускаю ни одной проповеди. — И так как противник молчал: — Тема последней была: если кто ударит тебя в левую щеку, подставь ему правую!

В ответ на это Толлебен ринулся вперед, Терра навстречу; но тут вовремя отворилась дверь. Появилась Алиса.

Она была мертвенно бледна. С одного взгляда ей все стало ясно. Она прислонилась всем телом к косяку двери и тяжело дышала, закрыв глаза.

— Слава богу, вовремя, — шепнула она.

Толлебен отступил на шаг. Что это значит? У Терра такой вид, словно его застигли при попытке к предумышленному убийству; и поведение жены тоже странное. «Значит, они злоумышляли против меня? — думал Толлебен. — Быть может, я обязан жизнью только своему самообладанию, его же корни в благочестии. Я принес в жертву свою мирскую честь, и в награду господь спас меня». Он стоял потрясенный, воздев глаза к небу, руки сами собой сложились, как для молитвы.

— Графиня, вы не будете выступать в цирке, — тем временем шепнул Терра Алисе.

— Что? — Она уже не опиралась о косяк. — Вот откуда все ваше бешенство! — Она попеременно оглядывала обоих: Толлебена, который покраснел, осознав неуместность своей позы, и Терра, который корчил гримасы и ловил воздух раскрытым ртом. Она расхохоталась.

Оба услышали ее былой смех, бездумный, беспечный. Она кружилась на месте и хохотала. Остановилась и продолжала смеяться глазами. Затуманенные, невидящие скорбные глаза, где вы? Снова блестки ума сквозь суженные веки и сияние, когда веки поднимаются. Ни намека на страх жизни все это долгое мгновение. Когда переживание слишком уж нелепо, на душе становится легче. Не надо думать; думать не о чем. Вот это игра!

Но Терра долго сидел, придавленный бесславным бременем. Супружеская чета удалилась, он ощущал еще ладонь Толлебена, пожатие особенно осмотрительное, из страха, чтобы оно, боже упаси, не приняло другого характера.

Он еще видел глаза Алисы. Быть может, они уже перестали лучиться — и глядели еще безутешнее. «Мне они понапрасну напомнили былые времена». Тут в комнату кто-то вошел.

— Если не ошибаюсь, господин Куршмид? — Еще одно воспоминание; правда, для Терра все было незнакомо в обветренном, погрубевшем лице, кроме глаз и выделявшейся более светлой окраской синевы под глазами, хотя взгляд их сделался много смелее. — Что же с вами сталось?

— Этого в двух словах не расскажешь, — заявил Куршмид. — Зато я знаю, что сталось с вами.

Тут Терра испугался.

— Не притворяйтесь передо мной! — попросил Куршмид. — Ваша цель не более и не менее как взорвать на воздух этих бандитов. — Жестом он отклонил всякие возражения. — Для того вы и втерлись к ним и поднялись до самой верхушки. Другого я от вас не ожидал. Вы с давних пор были моим героем.

— Говорите по крайней мере тише! — Терра налил ему ликеру.

— Чего-нибудь попроще! — потребовал Куршмид. — Ваш враг — некий Мерзер.

— Вы по-прежнему актер? — спросил Терра, чтобы собраться с мыслями.

— Он предостерегает против вас Париж, — договорил Куршмид.

— А! Вот почему вы ко мне заявились!

Куршмид, не смущаясь:

— Мерзер продает ваши планы в Париж.

— Однако мне хотелось бы знать… — начал Терра.

— А тамошние планы продаются вам, — прервал его Куршмид. — Вы и французы изощряетесь друг перед другом в новых изобретениях. Если одному удается перещеголять другого, тот бьет тревогу и подкупает первого. Это, вероятно, приводит к увеличению армии и уж во всяком случае к обновлению артиллерии, так вот и делаются дела. Верно я усвоил их?

«Я сущий ребенок, — думал Терра. — Вообразил себе, что Мерзер удовольствуется резервным фондом… Как бы не так, он хочет меня поймать и подсылает ко мне этого субъекта».

— Ваше здоровье, господин Куршмид! — И Терра совершил возлияние, совсем как в прежние времена. — Когда мы виделись в последний раз, вам не везло. Вы тщетно пытались заколоть во время свадьбы некоего жениха в знак рыцарского преклонения перед моей сестрой. Интересно знать, сохранилось ли по сей день это преклонение и удалась бы вам теперь такого рода попытка? — Тут Куршмид опустил свои дерзкие глаза.

— Фрейлейн Леа Терра достигла всего того, что я предвидел, и даже большего. Не откажите передать ей, что она по-прежнему может располагать моей жизнью, только теперь это будет ей полезнее. Я служил в иностранном легионе.

— Ваше здоровье! У вас, наверное, жажда. Немало вы намаялись.

— Напрасно вы думаете. Я ничего хорошего и не ждал, ибо с первого дня сказал себе, что искупаю покушение на человеческую жизнь. Так легче исполнить свой долг и заслужить доверие.

— Вы возмужали и раздались в груди. Ваши вихры были белесыми, а теперь они своим блеском оттеняют загорелый лоб. Вы стали внушительней на вид и, вероятно, крепче духом. Надо намотать себе на ус, что таковы следствия покушения на убийство.

— Словом… — продолжал Куршмид невозмутимо. — Под конец я был назначен взводным. Это большое отличие. У меня в подчинении оказался человек, которому я сумел внушить доверие. Он выдавал себя за иностранца, но подозрительно быстро выучился по-французски. Я заметил, что он с образованием, и угадал, откуда он родом. За все эти годы мы вместе изучили африканские земли и нравы. Нам удалось проникнуть в разные тайны, ведь он был человек образованный. Из-за этого, однако, мы не раз подвергались опасностям. Хотя я был немец, а он француз, мы все делили дружно, опасности и мечты… Пока он не исчез.