Юноши недоуменно замолчали. Они, по обыкновению, подчинились сильному характеру сына Аристархоса.

– В день нашего посвящения в воины, – продолжил Бритос и снова уселся в круг своих товарищей, – мы доказали, что являемся сильнейшими среди юношей Спарты. Теперь мы стали и членами криптии. Это говорит о том, что старшие верят не только в силу наших кулаков, но и в остроту ума. Я разберусь в этой истории, но сделаю это по-своему. Вы хоть раз видели, чтобы я в страхе отступал перед трудностями? За время нашего совместного обучения вы наверняка убедились в том, что мне под силу куда более серьезные подвиги, чем победа над жалким хромым илотом, вооруженным посохом. К тому же, если мы уведомим старших о нашем намерении устранить этого пастуха, то нам придется привести доводы. Хотя бы потому, что он наверняка работает на одну из спартанских семей. Неужели вы, волки Спарты, хотите, чтобы все узнали о том, как хромой илот, вооруженный посохом, заставил вас ткнуться носом в грязь? – (Юноши потупились.) – Не говоря уж о том, – бодро продолжил Бритос, – что, если бы мы сразу убили его, вы никогда бы не узнали, способны ли вы одолеть колченогого пастуха в битве на равных!

– Бритос прав, – сказал один из присутствующих, а затем обратился к нему: – Хорошо, Бритос, но что же ты предлагаешь?

– Молодец, Эвритос, помоги мне убедить этих глупцов.

Бритос задумался, а затем продолжил:

– Послушайте, друзья, – сказал он более ласковым голосом, – я разберусь в этой истории с помощью двух или трех из вас, не больше. Мы сделаем так, чтобы ему расхотелось даже помышлять о бунте. Мы раз и навсегда отобьем у него желание геройствовать.

Агиас встал:

– Как хочешь, Бритос. Я понял причины, по которым ты решил спасти жизнь этого мерзавца. Мне их более чем достаточно. Но я точно знаю, что есть еще одна причина, известная только тебе. И ты не собираешься рассказывать нам о ней.

Он накинул плащ и вышел, хлопнув дверью.

«Да, может быть, есть иная причина, – пробормотал про себя Бритос, – но ты заблуждаешься, Агиас, если думаешь, что я знаю, в чем она заключается…»

С той ночи прошло два месяца, два страшных месяца. Все это время Талос был глубоко подавлен из-за смерти Критолаоса, из-за молчаливого горя матери, из-за тяжких мыслей о наследии дедушки. Целыми днями, а иногда и ночами, он был погружен в мрачные раздумья. Талос понимал, что старик передал ему роль вождя; он это видел по тому, как изменилось к нему отношение жителей Тайгета. Каждый день он встречал новых людей и чувствовал, что вокруг него зарождается странная надежда, своего рода вера. Люди горы теперь говорили с ним как с одним из своих. Они делились своими страданиями, бессильной яростью, страхами. Но чего они ждали от него? Что они действительно знали о том, что поведал ему Критолаос?

Помимо прочего, Талоса преследовали мысли о произошедшем в долине, о драке с молодыми спартанцами. Он знал, что у этой истории будет продолжение. Он боялся за мать, за Пелиаса, за Антинею. Девушку он видел лишь мельком, когда однажды ночью зашел в гости к Пелиасу по дороге в Амиклы. Талос стал сильно скучать по тому времени, когда его пастушья жизнь текла спокойно и размеренно. Он тосковал по длинным зимним вечерам, проведенным за чудесными рассказами деда, по тем временам, когда только медленное и плавное течение времен года отмечало перемены в его мирной жизни. Это время теперь казалось ему невообразимо далеким.

Однажды, когда стемнело, к Талосу пришел крестьянин из долины, которого прислал Пелиас. Он передал, что юноше следует быть начеку: на опушке леса старик заметил какие-то странные передвижения, а ночь обещала быть безлунной. Талос поблагодарил осведомителя, но не придал этой вести должного значения. Он знал, что Пелиас часто беспокоится по пустякам. Вероятно, старик испугался движений какого-нибудь учебного отряда или учений небольшой группы молодых спартанцев.

Но Талос ошибался. Под покровом ночи на поляну вышли четверо человек. Они были закутаны в темные плащи и вооружены копьями и кинжалами, а их лица скрывались под коринфскими шлемами. Талос резко проснулся от внезапного и яростного лая Криоса. Юноша бросился к окну, чтобы открыть его, и едва успел услышать отчаянный визг, за которым последовал предсмертный стон. Бледный лунный луч блеснул между вечерними тучами, и Талос увидел, как чьи-то тени скользят по краю двора. Возле ограды огромный молосс рвал на куски безжизненное тело маленького Криоса. Талос бросился в комнату с очагом и увидел растрепанную и дрожащую от страха мать, пытающуюся зажечь светильник. В эту секунду удар ногой распахнул дверь, и в дом ворвались четыре человека. Копьями они целились прямо в грудь Талоса. Юноша оторопел.

– Не трогайте ее, – сказал он, указывая на мать, – я сам сдамся.

Они вытащили его из дома, вырвав из рук рыдающей женщины, ухватившей его за талию. Двое мужчин держали Талоса за руки, а третий наносил ему яростные удары древком копья – в колени, в грудь, в живот. Четвертый открыл загон, и испуганные овцы разбежались во все стороны.

– Смотри! – крикнул он, и его голос зловеще прогремел из бронзового шлема. Он скомандовал псу: – Мелас, вперед!

Черное чудовище с яростью бросилось в овчарню и стало кромсать перепуганных животных, разрывать баранов на куски, пожирать ягнят страшными, громадными челюстями. Вскоре земля усеялась трупами несчастных животных. Тогда таинственный человек отозвал зверя, в пасти которого пенилась кровь:

– Сюда, Мелас! Довольно, идем!

Он подал знак одному из товарищей, и тот так сильно ударил Талоса древком копья в грудь, что юноша рухнул, согнувшись пополам от боли.

Еще несколько мгновений Талос слышал крики матери, потом почувствовал, как один из злодеев поставил ему ногу на грудь.

– Будем надеяться, что этого ему хватит, если он выживет. Пойдем, Бритос.

Талос увидел над собой молосса и ощутил его горячее дыхание. Но глаза юноши налились кровью, и его сознание медленно погрузилось в ледяную тишину.

Талос проснулся от пронизывающей боли в животе и открыл глаза в кромешной тьме. Он почувствовал, как две сильные руки подняли его и уложили на постель. В слабом свете масляной лампы он различил бородатое лицо, склонившееся над ним: это был тот самый огромный пастух, который встретил его, когда два месяца тому назад Талос отошел от смертного одра Критолаоса. Юноша попытался что-то сказать, но из его груди вырвался лишь невнятный стон.

– Меня зовут Карас, – сказал бородатый великан. – К сожалению, я пришел слишком поздно, но больше такого не повторится. Отныне я всегда буду готов защитить тебя. С тобой больше ничего не должно случиться. – Он обнажил раздувшийся ноющий живот Талоса. – Они почти разорвали тебя, словно ты бурдюк с вином. Проклятые бешеные псы! Настанет и их черед.

Талос посмотрел на мать, которая сидела в углу с покрасневшими глазами, сложив руки на коленях.

– Они заперли ее, – тихо сказал Карас, – чтобы не путалась под ногами. Она думала, что ты умер. Сейчас она понемногу приходит в себя. – Великан сжал мозолистые кулаки, словно желая побить кого-то. Карас весь дрожал от ярости и скрежетал белыми, как волчьи клыки, зубами. Он обратился к женщине: – Приготовь ему что-нибудь, что поможет уснуть. Ему просто нужно поспать. Он поправится, не бойся.

На следующее утро Талос проснулся от солнечного света, вливавшегося в комнату через полуоткрытую створку окна. Вошла мать с дымящимся отваром в деревянной миске.

– Выпей, сынок, – сказала она, – пока боль в животе снова не дала о себе знать.

Она ласково посмотрела на Талоса. Он взял чашу и выпил отвар.

– Где Карас? – спросил Талос, вытирая рот.

– Сейчас придет, – ответила женщина и опустила влажные от слез глаза, – он в загоне, собирает туши растерзанных животных.

Карас вошел в дом. На нем был окровавленный фартук, застегнутый на поясе. В руках он держал окровавленный нож.

– Я снял шкуры с убитых животных, их не меньше дюжины. Не бойся, я все расскажу пастухам на горе, и ваше стадо восстановится. Вам не придется голодать, чтобы возместить убытки хозяину.