Его люди неохотно, с ворчанием покинули опустошенную виллу и один за другим взгромоздились на коней; отряд поскакал следом за повозкой, охраняемой небольшой группой варваров. Ромул безмолвно рыдал в темноте, свернувшись в объятиях матери. Меньше чем за час его судьба безвозвратно изменилась; с императорских высот он пал в бездонные глубины отчаяния. Отца убили прямо на его глазах, а сам он очутился в плену у этих бездушных тварей, полностью в их власти… Амброзин сидел позади, ошеломленный, молчаливый. Он обернулся, чтобы посмотреть на большой деревенский дом, охваченный огнем. Клубы дыма и языки пламени вздымались к небу, зловещее зарево скрыло горизонт. Амброзин только и успел взять с собой, убегая в сарай, что маленькую сумку, ту самую, которую привез с собой из Италии так много лет назад, да одну из многих тысяч книг библиотеки — это были великолепно иллюстрированные «Энеиды», подаренные Ромулу сенаторами. Пальцы воспитателя коснулись кожаного переплета томика, и он подумал, что судьба, в конце концов, оказалась не так уж и жестока, раз позволила ему остаться в компании со стихами великого Вергилия. Возможно, это было даже своего рода пророчество.
Аврелий во время своей бешеной ночной гонки миновал множество дорожных постов. Одоакр поставил своих людей на мостах и перевалах, и взводы варваров из имперской армии патрулировали все главные магистрали, так что Аврелию не раз пришлось съезжать с дороги. Он обнаружил, что ничуть не страшится двигаться по почти непроходимым горным тропам и переходить вброд ручьи, угрожающе разлившиеся после осенних дождей. Когда же он начал спуск в долину, то оказалось, что его конь окончательно выбился из сил. Если бы Аврелий в очередной раз дал лошади шпоры, благородное животное, скорее всего, просто пало бы; конь и без того уже был покрыт пеной и мылом, дыхание у него стало коротким, поверхностным, зрачки расширились от усталости.
Однако удача была на стороне Аврелия, и он уже видел вдали силуэт знакомого здания; это была почта на виа Фламиния, явно неповрежденная и открытая.
Когда Аврелий приблизился к ней, он услышал поскрипывание вывески, болтавшейся на железном штыре, вбитом в наружную стену. Вывеска сильно заржавела, однако на ней все еще можно было различить изображение сандалового дерева и фразу, начертанную красивыми крупными буквами: «MANSIO AD SANDALUM HERCULIS». На мильном камне, лежавшем перед строением, значилось: м. п. XXII, двадцать две мили до следующей почтовой станции. Если она до сих пор уцелела.
Аврелий соскочил с седла и вошел в дом, задыхаясь. Почтмейстер дремал, сидя на своем стуле, и несколько курьеров или клиентов лежали на полу, завернувшись в свои плащи, погруженные в глубокий сон. Аврелий разбудил почтмейстера.
— Имперская служба, — сказал он. — По делу чрезвычайной государственной важности и весьма срочному. Это может оказаться вопросом жизни и смерти для многих людей. Мой конь снаружи, но он совершенно истощен. Мне нужна свежая лошадь, сейчас же, немедленно.
Почтмейстер, наконец, окончательно стряхнул с себя сон, широко открыл глаза, уставился на стоявшего перед ним солдата и понял, что тот говорит чистую правду. Лицо Аврелия осунулось и вытянулось от напряжения и усталости.
— Идем со мной, — сказал он молодому человеку, вставая и попутно протягивая Аврелию кусок хлеба и фляжку вина.
Они прошли к задней двери, спустились к конюшне. Почтмейстер видел, что солдат явно скакал всю ночь, не останавливаясь даже для того, чтобы перекусить. Конюшня была почти пуста, лишь три или четыре лошади стояли в ней, едва видимые в тусклом свете. Почтмейстер поднял фонарь, чтобы солдат мог получше рассмотреть животных.
— Возьми вот этого, — сказал он, показывая на крепкого коня с блестящей черной шкурой. — Отличный скакун. Его зовут Юба. Его хозяином был важный офицер, но он так и не вернулся сюда, чтобы забрать коня.
Аврелий сунул в рот последний кусочек хлеба, быстро проглотил остатки вина, потом вскочил на спину коня и пустил его с места в галоп, крикнув:
— Эгей, Юба!
Конь вырвался на открытый воздух, как проклятая душа, сбежавшая из подземного мира, одним прыжком пересек главную дорогу и, повинуясь руке Аврелия, с головокружительной скоростью повернул на тропу, казавшуюся белой среди освещенного луной ландшафта. Почтмейстер выбежал следом за солдатом, все так же держа в руке фонарь, крича и размахивая распиской, но Аврелий был уже далеко, и лишь приглушенный топот копыт Юбы слышался в темноте.
Почтмейстер, понизив голос, сказал, словно бы обращаясь к самому себе:
—Ты должен был расписаться на этой бумаге!
Но тут его отвлекло негромкое конское ржание, и он, наконец, заметил брошенного Аврелием жеребца, бока которого покрывала пена. Почтмейстер взял коня за уздечку и повел к конюшне, приговаривая:
— Пойдем, мальчик, пойдем, или ты прямо тут помрешь! Ты весь вспотел, и наверняка ужасно проголодался. Вы ведь наверняка ни разу не задержались, чтобы поесть, а? Могу поспорить, ты такой же голодный, как твой хозяин.
На горизонте как раз начало понемногу разгораться бледное сияние, когда Аврелий увидел вдали виллу Флавия Ореста. И понял, что опоздал. Плотный столб черного дыма поднимался над разрушенным зданием, и на всем вокруг лежала печать дикого, варварского нападения. Аврелий привязал лошадь к дереву и осторожно обошел виллу вдоль ограждавшей ее стены, пока не очутился рядом с главным входом. Створки ворот были сорваны с петель, разбиты и валялись на земле, а двор был сплошь усеян окровавленными телами. Многие из убитых были солдатами императорской стражи, хотя и трупов варваров тут тоже хватало, — все они явно пали в отчаянной рукопашной схватке. На всех лицах лежал одинаковый отпечаток смертельного ужаса, тела застыли в безобразных позах последних вспышек агонии…
Ни звука не услышал Аврелий, ничего, кроме треска пламени… да еще время от времени сухо трещала какая-нибудь балка или черепица падала с крыши вниз и разбивалась вдребезги. Аврелий шел сквозь пустыню смерти, не веря собственным глазам, не желая осознавать чудовищную реальность, представшую ему.
Он задыхался, он чувствовал себя так, словно на грудь ему упал огромный камень. Вонь смерти и экскрементов заполняла внутренние комнаты, еще не задетые огнем. Трупы женщин, раздетых догола и изнасилованных, тела молоденьких служанок с широко и непристойно раскинутыми ногами лежали рядом с трупами отцов и мужей.
И везде была кровь — и на полах, украшенных затейливой мозаикой, и на стенах, покрытых прекрасными фресками, и в атриуме, и в купальной комнате, и в триклинии… кровь забрызгала столы, на которых стояли остатки роскошного пира. Занавеси, ковры и скатерти насквозь пропитались ею.
Аврелий, наконец, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Из его груди вырвалось рычание, но ярость его была бессильной. Он даже не в силах был двинуться с места, он согнулся пополам, почти коснувшись лбом коленей и разрываясь от отчаяния.
И вдруг до него донесся чей-то стон. Да разве это возможно?.. Разве возможно, чтобы в этой безумной резне кто-то остался живым? Аврелий мгновенно вскочил, поспешно смахнул слезы, бежавшие по его лицу, и бросился на звук. Стон прозвучал где-то во дворе… ну да, это должен быть вон тот человек, лежащий в луже крови… Аврелий опустился рядом с мужчиной на колени и очень осторожно перевернул раненного, чтобы взглянуть на его лицо. Мужчина, едва живой, узнал форму и знаки солдата.
— Легионер… — едва слышно прошептал он. Аврелий наклонился поближе к нему.
— Кто вы? — спросил он.
Мужчина застонал от боли; каждый вздох причинял ему невыразимые страдания. Но он ответил: — Я Флавий… Орест…
Аврелий вздрогнул от потрясения.
— Командир, — пробормотал он. — Ох, великие боги… Командир, я из легиона Nova Invicta…
И это название почему-то прозвучало для него самого горькой насмешкой…
Орест содрогнулся, его зубы застучали от холода приближавшейся смерти. Аврелий быстро снял плащ, чтобы укрыть Флавия. Похоже, этот жест сострадания тронул умиравшего мужчину и влил в него каплю силы.
