Жильбер де Турне обиженно смотрел вверх на колоннаду улицы Месе, с ее темными торговыми лавками, полными товаров, побуждающих к грабежу.

– Будь у меня сейчас за спиной полроты, я бы заставил попрыгать этих торгашей!

Со свирепым видом он положил руку на меч, и проходивший мимо коротышка в испуге отшатнулся от него. Жильбер засмеялся и сплюнул себе под ноги.

– Ты не должен этого делать при дворе, – проворчал Робер, с неудовольствием вспоминая императора Алексея, чья золотая парча, алые сапоги и сверкающие драгоценности произвели на него раздражающее впечатление. – Все они такие высокородные, такие надменные, что в их присутствии неудобно даже откашляться. Но когда дело доходит до продовольствия, вьючных животных, осадных машин, проводников или кораблей, оказывается, что ничего не готово. Они же сами просили нас сюда прийти, разве не так? – Он с трудом сдерживал гнев.

Император был спокоен. Он показал свою щедрость, раздав герцогу Готфриду и его вассалам богатые подарки. Однако продовольствие поступало медленно, дать корабли он обещал, но в неопределенном будущем. Когда Готфрид неуклюже пытался использовать армию, чтобы сократить сроки, император вовсе перестал давать продовольствие и подтянул на защиту города наемников. Готфрид был вынужден уступить и оказать Алексею почести, как сюзерену всех земель, которые они могли завоевать.

Из-за проволочек армия была неспокойна. В своем воображении эти люди уже одерживали невероятные победы. В мгновение ока с Божьей помощью они оказались бы в Священном Граде, где Робер поклялся зажечь свечу перед Гробом Господним. Другим его пожелание казалось чересчур скромным.

– Десятую часть нашей добычи у язычников – Граду Божьему! – вскричал Гуго Гростет, и его маленькие глазки загорелись при мысли о неисчислимых богатствах.

– И десятую часть добычи в Константинополе! – добавил Жильбер де Турне, опьянев от греческого вина.

Эта реплика была встречена одобрительным ревом. Они уже награбили в пригородах столько, что открыли в лагере рынок, где продавали добро прежним владельцам. Некоторые кошельки наполнились золотыми монетами – безантами, – но многие обнаружили, что горожане быстро научились их обманывать и оставлять без барышей.

– Вороватые негодяи! – бормотал Гуго Гростет, в очередной раз наполняя серебряную чашу, прихваченную им в часовне Святого Варнавы.

Никто так не жаждал отъезда варваров, как сам император, но он решил, что сначала благородных вассалов нужно заставить принести ему ленную присягу. Они собирались завоевать земли, принадлежавшие когда-то ему, и он намеревался восстановить свое господство сейчас или никогда. Вассалам Готфрида будет трудно отказаться от клятвы, которую дал их господин.

Командование армии подчинилось, продолжая негодовать. Опасались дальнейшей задержки, поскольку воины объявили: или они идут дальше, или садятся на корабли и плывут домой. Хотя вассалов Готфрида душила ярость, они на коленях присягнули на верность Алексею.

Со своей стороны император был весьма любезен. С обходительностью, невозможной по отношению к его собственным подданным, после принесения клятвы он поднялся с трона и подошел к герцогу Готфриду и его брату, графу Балдуину.

Робер де Сент-Авольд посмотрел на своего раскрасневшегося господина, его насупленных вассалов, неловко сбившихся в кучку, и на придворных в шелковых халатах, не обращавших на них никакого внимания. Что-то нужно было делать, и он посчитал, что это дело для него.

– Наблюдай за мной! – пробормотал он сквозь усы Жильберу де Турне.

Неспешным шагом он вышел вперед, поднялся по ступеням трона и сел на него.

За пронесшимся по залу вздохом наступила тишина, в которой застыли потрясенные придворные, уставясь прямо перед собой и делая вид, что ничего не произошло. Сам Алексей по выражению лица герцога Готфрида понял: что-то случилось. Он повернулся и узрел на своем месте огромного франка. Слегка подняв брови, император ждал.

Герцог Готфрид лишился дара речи, но его брат Балдуин, помрачнев так, что лицо стало почти одного цвета с его черными волосами, имел более быстрый ум.

– Встань, как не стыдно! – резко сказал он. – Ты ленник императора, а оскорбляешь его!

Робер взглянул на Готфрида и, решив, что доставляет ему удовольствие, глупо ухмыльнулся:

– С какой стати один мужик сидит, когда все остальные стоят?

Он вытянул ноги и положил руки на подлокотники трона, рассудив, что ему это место подходит лучше, чем Алексею.

– Так принято в этой стране, – сказал Балдуин. – Встань! – отрывистым от гнева голосом потребовал он.

Робер поднялся. Он не осмеливался продолжать спор с графом Балдуином и, кроме того, уже достиг своей цели. Ход церемонии был нарушен, и не все прошло так, как задумали люди с Востока. Один из придворных застал Робера врасплох, когда похлопал его по плечу и подвел к императору. Алексей спокойно и даже с любопытством воспринял его дурные манеры, а Роберу не хватило твердости, чтобы высказать все, что он думал. Тогда он прибегнул к хвастовству и, запинаясь, заявил, что он лучший из воинов и дал обет показать это на турках. Вот именно, в часовне Святого Георгия у себя на родине… Фамильярным жестом он поправил усы и откашлялся.

Алексей выслушал его до конца, улыбнулся пренебрежительно, как это умели делать люди с Востока, и умудрился, несмотря на свой карликовый рост, презрительно окинуть Робера взглядом с ног до головы.

– Если ты так стремишься драться, будь уверен, турки тебе помогут.

И он отвернулся. Робер почувствовал себя полным дураком – ему впервые пришло в голову, что Алексей участвовал во многих сражениях.

Готфрид ничего не сказал об этом инциденте, но другие пили за здоровье Робера, и он внезапно стал знаменит. Популярность ударила ему в голову, особенно после того, как сделалось модным, подражая ему, давать обеты. Группа молодых рыцарей поклялась следовать за ним всякий раз, когда бы он ни бросился в гущу битвы.

Прошло еще какое-то время, пока другие армии, прибывавшие морем или сушей, собирались под предводительством Раймонда, графа Тулузского, Гуго, брата короля Филиппа, Боэмунда Норманна, епископа Адемара де Пюи и многих других. К несчастью для Робера, рвущегося исполнить свой обет, когда объединенная армия наконец отправилась через Малую Азию, ей пришлось сражаться совсем не так, как представляли себе рыцари. Турки не бросались в бой, как христиане, а предпочитали эскадронами описывать круги на флангах, выпуская стрелы, а когда их колчаны пустели, отходили, уступая место другим. Легковооруженные, верхом на крепких маленьких лошадках, они мгновенно отрывались от рыцарей, одетых в тяжелые доспехи, сидевших на огромных, неуклюжих конях. Робер и его последователи выглядели глупо – стычки происходили одна за другой, взяли Никею, отразили атаку султана, но им не представилось ни одного случая выполнить свои обеты.

А возник удобный случай совершенно неожиданно. Чтобы облегчить снабжение провиантом, армия двигалась двумя подразделениями. Авангард был захвачен врасплох турецкой армией, поджидавшей в засаде на склонах гор, окружающих Дорилейскую равнину. Боэмунд Норманн, командовавший авангардом, срочно послал гонца предупредить остальную часть армии, чтобы она поспешила на выручку. Затем он поставил мужчин в круг, внутри которого собрались женщины, священники, все прочие, кто не участвовал в военных действиях, и приказал защищаться.

Несколько часов им пришлось держаться под градом стрел и палящим солнцем. У очень многих христиан были луки, однако во владении этим оружием они уступали туркам, которые легко могли стрелять по рядам противника с безопасного расстояния. Женщины и невооруженные мужчины поначалу подносили воинам воду, но очень скоро им пришлось забиться под повозки или спрятаться за дополнительными щитами, чтобы хоть как-то укрыться от обстрела. Тем временем христиане расстреляли все свои колчаны, поскольку, считая лук вспомогательным оружием, не возили с собой большой запас стрел.