-- Что?

  -- Выйдите вон. - Снова повторил он, не повышая голоса.

   Офицер спорить не стал, и тут же выскочил из комнаты.

   Роман несколько минут просто стоял на одном месте, прикрыв глаза. Словно вся жизнь пронеслась перед ним в этот момент. Почему на душе так гадко? Так мерзко? Кто ему этот человек? Никто. Только через некоторое время, почувствовав боль в руках, он пришел в себя. Он поднял руки, до боли сжатые в кулаки, к своему лицу. Пальцы посинели от напряжения, и Роману потребовалось огромных трудов разжать их. Он увидел, что руки ужасно дрожат, совершенно не слушаясь его. Он провел ими по сюртуку, словно пытаясь стереть невидимую кровь. Роман Александрович инстинктивно подошел к столу и сел на стул. Рука потянулась к маленькому самодельному конверту. Роман повернул его и прочел слова, которые обожгли его безумным огнем. Стало нечем дышать. Он ослабил узел, пытаясь вдохнуть свежего воздуха.

   "Моей любимой жене Вере Петровне, - снова прочел он надписанный конверт. Роман взял его обеими руками, желая развернуть записку, но тут же остановился. "Моей любимой жене Вере Петровне" - эти слова больно врезались в его мозг. Он бросил письмо на стол и смотрел на него так, как будь-то, оно представляет для него угрозу.

   Его высочество снова вдохнул побольше воздуха, пытаясь привести чувства в порядок. Но в душе поднялась такая буря, которая не желала успокаиваться. Роман взял в руки приказ императора, развернул его, пробежал глазами.

  -- Глупец, - прошептал он, - какой глупец. Мальчишка. - Он с силой закрыл глаза, мечтая оказаться подальше отсюда. Когда открыл их, взгляд устремился на пламя свечи, которая разгоняла дневной полумрак этой неприятной комнаты. Рука, державшая приказ, сама потянулась к ней. Его высочество с какой-то одержимостью наблюдал, как пламя охватило лист бумаги, которое постепенно превращало его в черные обугленные хлопья. И только когда пламя добралось до его пальцев, Романов пришел в себя. Остатки приказа упали на стол, оставив на сукне черное пятно.

  -- Теперь оно вам ни к чему, - снова прошептал его высочество, словно обращаясь к невидимому собеседнику. - Ни к чему. Как глупо.

   В этот момент он забыл о сомнениях, всю ночь терзавших его. Забыл, как тяжело ему далось решение об освобождении графа. Он понял, что, не смотря ни на что, считал себя правым. Он думал, что оказывал одолжение Вере Петровне, поднявшись непонятной жалости. А на самом деле, все пустое. Кто виноват? "Я, - безжалостно ответил сам себе Роман. - Я загнал его в петлю. Я разрушил жизнь. Нет. Две жизни. А может больше".

  -- Господи. - Если бы можно было повернуть время вспять. - Господи. - Роман обхватил голову руками и тут же вскочил со стула. Он метался по комнате, словно зверь, загнанный в клетку.

  -- Глупец. Глупец. - То и дело шептал он.

   Через некоторое время он резко остановился. Снова постояв несколько минут, он тут же потянул узел галстука и, схватив со стола прощальную записку Ростопчина, медленно, высоко подняв голову, вышел из кабинета.

   Николай не мог дождаться, когда, наконец, его выпустят из этих застенок. Ему казалось, что время тянется очень медленно, и прошло не несколько часов, а несколько дней. Он прислушивался к каждому шороху, к каждому звуку, доносившемуся из коридора. Но все бесполезно. Закралась ужасающая мысль, что Белинский или Канинг передумали и ему придется остаться здесь. Он не мог сидеть, не мог лежать, лишь нервно мерил шагами камеру. И когда он уже был доведен до последней стадии отчаяния, он услышал такой долгожданный звук, открываемой двери. Но в камеру вошел не охранник, а человек, которого Николай никак не рассчитывал здесь увидеть.

  -- Вы? - Вопросительно прошептал Репнин.

  -- Добрый вечер, Николай Александрович, - улыбнулся премьер-министр. Канинг прошел вглубь и брезгливо посмотрел по сторонам. Потом взглянул на русского. "Да, он сильно изменился и совсем не похож на того человека, который приехал с Александром Романовым в Англию. Этот скорее похож на нищего попрошайку, чем на офицера его императорского величества Александра Павловича". Англичанин нарочно выжидал время, заставляя русского нервничать. Теперь же, глядя на него, он был полностью уверен в своем плане.

  -- Вечер? Белинский сказал, что меня отпустят вечером, - обрадовался Николай. Но тут же смутная тревога охватила его. Не спроста сюда заявился Канинг. И он обязательно что-то потребует за свободу. - Но, в прочем, я думаю, что вы здесь ни для того, чтобы сказать, что я свободен. - Насторожился поручик.

   Канинг ничего не ответил, только рассмеялся в ответ. Ему очень не хотелось самому ехать в тюрьму, но так было надо. Необходимо было самому оценить обстановку и удостовериться в правильном выборе. Ошибиться второй раз он не хотел.

  -- Почему вы молчите, - не выдержал Николай. - Говорите, что вам от меня нужно.

  -- А вы сделаете?

   Николай мгновение смотрел на англичанина. В этот момент он понял, что выполнит все, что от него потребуется.

  -- Я хотел бы услышать ваши требования, прежде, чем ответить на ваш вопрос.

  -- Хорошо. - Канинг подошел к лавке и сначала, по-видимому, хотел сесть на нее. Но, проведя пальцем по грубой деревяшке, тут же передумал. Оставшись стоять, он внимательно посмотрел на Репнина. - Вы ведь очень хотите выйти отсюда? - Спросил он, хотя прекрасно знал ответ на этот вопрос.

  -- Что вы хотите?

  -- Хочу, чтобы вы оказали мне ответную услугу. И если вы согласитесь, то прямо сейчас сможете выйти отсюда.

  -- Ну, говорите же! - Нетерпеливо воскликнул Николай.

  -- Мне нужно от вас не много. Всего лишь наблюдать и делиться с нами своими наблюдениями.

   В глубине души Николай понимал, что его попросят о чем-то подобном, но до последнего момента надеялся, что заблуждается. И вот сейчас ему предлагают стать предателем, доносчиком, осведомителем.

  -- Нет. Я офицер, а не предатель, - сквозь зубы прошипел русский.

   Канинг ожидавший подобной реакции, снова улыбнулся:

  -- Не торопитесь с ответом. У вас есть несколько минут, чтобы подумать. Все очень просто: либо вы соглашаетесь на мое предложение и становитесь свободным человеком, либо вы отказываетесь и остаетесь здесь навсегда. Но зато вы до конца своих дней останетесь офицером. - Последние слова были явной насмешкой.

   Николай разозленный, угрожающе сделал шаг вперед.

  -- Не делайте глупостей, - предостерег его Канинг. - Не ужели вы хотите сгнить здесь заживо. И ради кого. Ради мальчишки, который считает, что ему все позволено.

  -- О чем вы?

  -- Как о чем? Разве вы здесь не по вине Александра Романова. Разве не он виноват в ваших несчастьях. Он-то сейчас на свободе, а вы здесь.

  -- Я вас не понимаю.

  -- Ну, как же. Убитый вами человек был хорошим другом сэра Генри Беннета. Вы же должны понимать из-за кого произошел тот ночной инцидент. - Спокойно проговорил англичанин. Он решил сменить тактику. Нужно было его убедить, а не угрожать.

  -- Так вы все знаете. Вы знаете, что на нас напали, и мы защищались.

  -- Признаться, мне все равно. Он напал на вас или вы на него, это не важно.

  -- А что важно? - Разозлился Николай. Теперь он понял, что во всем и, правда, виноват Александр. Если бы не его большая любовь к замужней женщине ничего этого бы не произошло. Где сейчас Александр? Может быть, уже дома и давно ухаживает за другой дамой.

  -- Важно то, что вы убили человека, очень уважаемого и влиятельного. А почему это произошло, меня не интересует.

  -- Даже если это так. Я не смогу вам ничем помочь.

  -- Да? И что же так?

  -- Я знаю, что его высочество Роман Александрович так же просил вас о моем освобождении. Так вот, он тоже выдвинул свои условия. Я больше не должен появляться в Петербурге.

  -- Вот как? - Эта новость была для премьер-министра неожиданной. Он считал Репнина неплохой кандидатурой для своих поручений. Если его высочество просил об освобождении поручика, значит, он ему нужен, считал Канинг. А получается все наоборот.