В тот же день у нас дома состоялось «всеобщее молчаливое примирение». Инициатором его выступил Олег, не терпевший никаких разладов в семье, тем более долгих. Он предложил на старый Новый год «собраться всем вместе и без всяких выяснений отношений и разборов, кто прав, кто виноват, считать, что все были не правы, но теперь все это в прошлом». Так оно и произошло — все молча помирились и больше к разговорам о новогодних событиях не возвращались.

Больше всего мы с Лизой расстраивались в первые дни января из-за того, что Олег так ждет звонка из театра после ввода 31 декабря и так возмущается, что ему не звонят.

— Ну почему ты так заклинился на этом?!! Ну не звонят — и черт с ними!

— Нет… Нет! Никому не нужен… Никому…

Он страшно это переживал, и мы очень огорчались.

Вообще, какое-то волнение было у него на душе от прихода в Малый театр. Я, например, никак не могла понять, что он задумал. Первое время у меня вообще было впечатление, что у него есть какая-то идея, которая сидит в голове и которую он будет развивать. Но мы так и не поговорили на эту тему. А с тех пор как Олега не стало, я живу с той версией его прихода в этот театр, о которой уже рассказывала.

Рискую быть непонятой многими, но упомяну еще об одном январском событии, не добавившем ничего хорошего к печальному состоянию здоровья Олега.

В пашей совместной квартирной жизни его мама практически никогда не проявляла себя активно в резком и даже грубом плане. Если уж ее «пробирало», она говорила какую-нибудь гадость и уходила в свою комнату. А днем первого января она вспылила (я даже не помню, с чего началось, кажется, с вопроса Олега, куда мы ушли ночью) и, вцепившись в Лизины плечи обеими руками, начала ее буквально «вытрясать» со словами:

— Ты тоже все врешь! Врешь!! Врешь!!!

Олег был в полном шоке. Он молча смотрел на них, вытаращив глаза. И дело не в том, что их надо было разнимать, нет. Просто Лиза отцепилась от нее и ушла — на том дело и кончилось. Олег был потрясен другим: и так столько всего на его голову свалилось за одни сутки, а тут еще собственная матушка выдала ни с того ни с сего такой «номер».

Несколькими неделями раньше, где-то в середине ноября 80-го года дома имел место тоже необычный эпизод. Олег пришел домой крепко пьяный и сразу ко мне на кухню:

— Оля! Я очень хочу есть!!!

Вижу — еще не на бровях, но уже близок к этому состоянию. А у меня только что доварились щи к обеду.

— Ну, садись… Щей вот поешь — тебе это сейчас хорошо.

Он уселся за стол. И в этот момент Павла Петровна пришла из своей комнаты на кухню. Я поставила перед Олегом тарелку со щами, а ложку забыла дать, и он стал лакать из тарелки языком по-собачьи. Я не поняла почему и рассердилась — как тресну кулаком по столу:

— Ешь как следует!!!

И вдруг Павла Петровна бросилась его собой закрывать:

— Сыночек, сыночек!

То есть вот как я его обидела: и кулаком стучу, и ору еще…

Олег посмотрел на нее в упор:

— Иди ты трам-тарарам!

И все произнес открытым текстом. И она быстренько так исчезла, как будто ее и не было. А до меня в это время наконец дошло:

— Я ж тебе ложку не подала! Извини, пожалуйста! Но ты мог бы и иначе дать понять…

Он молча пообедал и молча прошел в свой кабинет.

Первый раз в жизни я видела, чтобы он так обращался с матерью. Ни до, ни после такого никогда не было. Это был первый и последний раз, когда он не сдержался. А она потом вышла на кухню как ни в чем не бывало, как всегда умела это делать.

Все это я рассказала к тому, чтобы было понятно, в каком состоянии пребывал Олег еще в ноябре.

Настало время подробнее рассказать о Монине и о том, как и зачем Олег оказался там в свои последние полтора месяца жизни.

В те дни у нас была приятельница по имени Наташа Д., с которой впоследствии мы совершенно расстались. Через кого-то она узнала, что в Монине можно снять дачу — хороший дом со всеми удобствами, причем очень дешево: буквально за положенную оплату газа, света и воды. И так как сама Наташа очень хотела туда поехать, она стала пропагандировать эту идею, говорить, что почти не станет там бывать и мешать ребятам. Короче говоря, она уговорила Олега и Лизу на паях с ней снять этот дом. Кто-то из них даже ездил его смотреть.

18 января Олег и Лиза на такси переехали туда жить, взяв с собой очень много вещей, в том числе одеяла, подушки и т. д. и т. п., дабы не чувствовать себя в Монине хуже и дискомфортнее, чем в Москве…

Когда я приехала туда в первый раз (это произошло довольно скоро, через неделю после их отъезда), ребята встречали меня на станции Монино Ярославской железной дороги. Потом мы шли пешочком через лес. Олег брел с удовольствием и с таким видом, словно он шагает в своем имении. Он очень наслаждался этой снежной дорогой, делая небрежно-королевские жесты рукой то влево, то вправо:

— Это здесь вот, а это вот там…

Когда мы вошли в дом, Олег повел себя в нем так, будто это его частная собственность: абсолютно по-хозяйски.

А дом был замечателен еще и тем, что в нем почти не было никакой мебели — ничего не было заставлено. Он был совсем новый, и в нем лишь успели отпраздновать чью-то свадьбу, после чего остался длинный-длинный стол на козлах и какой-то продавленный диванчик. Было очень пусто, чисто, чужой жизнью совсем не пахло, что Олегу страшно понравилось. Наверное, поэтому он и принял этот особняк за свой собственный, но еще не обставленный. Он очень удобно устроил свое место в спальне, а мне они с Лизой приготовили целое ложе в соседней комнате.

Наслаждаясь всем этим, Олег говорил мне:

— Как здорово построен этот дом! Как тут все удобно! Наверху же тоже масса помещений… А внизу — гаражи.

Ему нравилось, что все построено «именно по американскому образцу»: вся нижняя часть и подвал дома были хозяйственными со всевозможными подсобками. Плюс к этому — водопровод, отопление, ванна, газ, свет и телефон. При этом сам дом стоял в большом заснеженном саду. А в глубине этого сада — еще один, маленький домик. Хозяева этой «усадьбы» говорили:

— Если хотите, мы вам летом его сдадим.

На что Олег потом проницательно заметил:

— Нет, это совершенно невозможно. Летом кругом дачники, а дачи близко друг от друга… Это только зимой тут никого нет. И можно жить… Летом как грибов повылезет невесть откуда людей. Значит, отовсюду будет слышна музыка, крик, шум и т. д…. И даже из этого большого дома, потому что тут много народу, наверное, будет жить.

Так что эту идею он сразу отставил:

— Будем жить здесь как сначала договорились — до конца апреля.

Так оно и было потом. Мы с Лизой выезжали из Монина через полтора месяца после похорон Олега.

Он сразу принял эту идею с загородным житьем. Именно за тишину. За то, что никто ему там не мешает и не может его достать.

Думаю, что если бы все сложилось благополучно, то это был бы тот дом, в который они с Лизой приезжали бы каждую зиму, потому что в холодное время там не жили хозяева. А может быть, они бы его обставили и Олегу больше не захотелось бы. Кто знает…

Во время своего первого приезда в Монино я пробыла там недолго. Переночевала и на другой же день уехала, потому что в Москве на мне была кухня, Павла Петровна и Кенька. И потом, я как-то подсознательно почувствовала, что ребятам там вдвоем хорошо.

Чем Олег занимался в Монине? Он очень много гулял и очень много лежал на кровати, отдыхая. Читал. И писал стихи. Начал новую редакцию своего рассказа «Собачий вальс», но свидетелем этого я уже не была. В январе Олег больше в Москве не появлялся. А я не ездила в Монино. Мне туда и не нужно было ехать, потому что там все было тихо, хорошо и спокойно.

Февраль 1981.

Странно и несколько непонятно, но многие события февраля 1981 года совершенно не сохранились у меня в памяти. Иногда я думаю, почему так получилось. Возможно, шок от мартовской трагедии стер все, что ей предшествовало. Но главное в том, что на меня очень тяжелое впечатление произвел день 20 февраля (речь о нем пойдет дальше), оставивший все прочее в каком-то тумане и явившийся самым ярким впечатлением того месяца.