— О матка бозка, помилуй нас, приде Армия Крайова, нас забьют, як бога кохам!
Эвелина — так звали хозяйку — грозно прикрикивала на него, и муженек плелся работать по хозяйству. До своих Чалдону добраться было нельзя, потому что вокруг шла чересполосица наших и немецких позиций, как бывает всегда после большого наступления, когда оно, наконец, выдыхается.
Немцы на хутор не заходили, наши тоже, зато Армия Крайова пришла. Они вошли под вечер. Шесть человек в старой польской форме, в конфедератках с огромными кокардами. Старший с узким лицом, на котором выделялись серые стальные глаза и огромный орлиный нос, сразу увидел ширму, за которой лежал Чалдон, и отодвинул ее. Понял все с первого взгляда.
— Москаль? — спросил он и яростным взглядом выбелил лица хозяев.
Чалдон сел на койке. Шесть человек с автоматами стояли в комнате и молча смотрели на него. Бледные хозяева жались к стенам. Человек с могучим носом закричал на них. Он кричал, все повышая голос. Чалдон разбирал только два слова «москали» и «герман»— он понимал, что офицер ставит их и немцев на одну доску, и это возмущало его своей несправедливостью.
Он вдруг перебил крик офицера:
— Эй паря,— сказал он,— чо болтать? Вали сюда, потолкуем.
Двое постарше аж зашипели от его невыносимой дерзости, хозяин чуть не упал в обморок, двое уже лезли к нему с автоматами, тыча их ему под нос, но молодые засмеялись. И, неожиданно, взглянув на Чалдона, улыбнулся и офицер. Спросил чисто по-русски:
— Откуда будешь?
— Из Сибири,— сказал Чалдон.— Из Иркутской области. Закурить нет, братишка?
Офицер, не оборачиваясь, что-то сказал, и ему поднесли самокрутку и огонь.
— Зачем пришел к нам, Иван? — спросил офицер, тоже закуривая, но сигарету.
— Освобождать, однако,— пояснил Чалдон.— И вот гляжу: навроде это вам не нравится?
— Нам что москаль, что герман — один дьявол,— сказал офицер,— но это хорошо, что ты сибиряк.
— Вестимо, хорошо,— ответил Чалдон.— У нас там, в Сибири, герман не бывал, а видишь, куда мы за ним притопали.
— В тех местах, где ты живешь, бывали мои предки,— сказал офицер, задумчиво разглядывая его.— Их ссылало туда русское правительство.
— Знамо,— сказал Чалдон.— У нас вокруг польских деревень штук пять будет: и Шуровское, и Лодзияка, да мало ли.
— И сейчас живут поляки? — оживился офицер. Остальные слушали, боясь проронить хоть слово. По ожившей хозяйке Чалдон понял, что дело его не так плохо.
— А что им не жить,— рассказывал он,—У нас в Сибири земли хватает, зверя — неисчислимые тучи, охота, хозяйство, чо хошь!
— А колхозы? — спросил пожилой усатый, зло косивший на него с самого начала.
— А что колхозы? — спросил Чалдон в ответ.— Колхозы, паря, это правильное дело. У нас там земли — хоть с самолета меряй, одному такое в хозяйстве не потянуть. Надо вместе.
С этого момента все пошло крутиться наоборот.
— Так ты красный агитатор? — спросил, вставая, офицер.— Ты не простой русский солдат, я вижу.
— Самый чо ни на есть простой, паря,— сказал Чалдон.— Ефрейтор.
— Нет, ты врешь. Ты политрук,— сказал офицер, резко взглядывая на своих.
Те сразу построжали, подтянулись, выставили автоматы.
— Я служил в русской армии,— говорил офицер,— тогда солдаты не агитировали, а ты агитируешь, ты политический работник.
Чалдон засмеялся.
— Брось, паря, чушь молоть. То ж старая армия была, а мы новая, Красная. У нас политинформация как-никак бывает.
— Мы тебя расстреляем, москаль,— сказал офицер.— Ты пришел на чужую землю, тебя сюда не звали.
Чалдон не испугался, гнев ударил в голову, заглушил все опасения.
— Стрели,— сказал он, распахивая гимнастерку.— Стрели, пан. Давай, стрели русского солдата. Ты германа не сумел со своей земли прогнать, я пришел тебе помочь, по твоему слабосилию, а ты теперь меня, ранетого, убей. Верно, благородный ты, паря, пан, как я погляжу. Только вот чо,— он приподнялся и спустил с кровати здоровую ногу.— Кабы встренул ты меня здорового, я бы с тобой на равных поговорил, тогда, паря, видно было б, кто из нас лучше в солдатском деле!
Они ушли. Не тронули. Но хозяйка в ужасе свалила его на телегу и повезла через все фронты. Она была уверена, что те вернутся...
Чалдон остановился. Размышляя, он не заметил, как стал все больше отворачивать от реки. Мрак стоял вокруг плотный, тугой. В темноте в тайге жутко даже привычному человеку. Ухнул филин и смолк. Низко, цепляясь за хвою, пролетела сова. Деревья пропали во мраке, лишь гуд и треск выдавал их присутствие. Запах вечерней сырости наползай с реки. Чалдон почувствовал, что устал. И все-таки надо было идти. Ночью Лепехин должен себя выдать. Ночью звуки слышны далеко. Да и костер. Без него он не обойдется.
Чалдон неторопко полез в голец. С вершины что-нибудь увидишь, да и утром хорошо. Ночку он тут переможется, а с утра у него обзор на десятки верст.
Он шел чутко, обостренно слушал, дулом заряженного карабина караулил мрак. Глаза начинали привыкать к темноте. Да и луна уже вышла, странным призрачным светом высвечивала стволы.
Чалдон подумал, что, ежели бы с ним в партии был Епиха, кровавой этой заварухи точно б не произошло. Хоть Епиха и умер в сорок втором совсем молодым, двадцати двух не полных лет, но Чалдон, знавший его чуть не с пеленок, верил его чутью и понятию.
— Эх, Епиха-Епиха... Сожгли тебя подлые Лепехины, но дай срок, я посчитаюсь...
Не стало друга — жизнь пошла не так. Чалдон и сам был парень самостоятельный, но с Епихой вдвоем они горы могли свернуть. Всегда хорошо, когда в большой драке можно стать спиной к спине и верить в надежность отпора там, позади, тогда и сам маху не дашь.
После войны, когда приехал Чалдон в родное село, многое пошло прахом. Не дождалась его Настька Бакланова. Уехала на лесоповал, вышла там замуж в сорок четвертом за какого-то начальника. Баб, правда, было хоть заметом греби. Из мужиков и парней вернулся с войны разве что четвертый. Вешались на бравого разведчика вдовы, клали на него глаз девки из выросшего за войну молодняка. Но опостылело ему в селе. Мать и бабка еле тянули хозяйство. Отец погиб под Питером. Братья повыбиты: один — инвалид, без руки вернулся. Решил Василий податься на заработки. Скучно было в родных местах без Епихи, да и хозяйству нужна была помощь нешуточная. Так и пошел он с сорок шестого по геологическим маршрутам, так встретил он паскуду эту, Лепехина...
Чалдон помнил, как резануло его в самое сердце, когда тот палил сверху в них, вмятых в песок, и вопил, что он унтер-офицер «русской освободительной армии». Не мог простить Чалдон власовцу своего позора, того, что он, гвардии младший сержант, победитель, кавалер двух орденов Славы, ордена Красного Знамени, шести медалей «За отвагу», лежит в песке, а тварь, которую он победил и которой наступил ногой на горло в сорок пятом, через три года в его родных местах глумится над ним, над памятью его сожженного друга, над всей его такой тяжкой победой. Он был сибиряк, решения принимал не сразу, но тогда поклялся себе, что, если минуют его эти пьяные слепые пули, он с Лепехина шкуру спустит.
Чалдон взобрался на голец, сердце тяжко бухало в груди. Он стал спиной к сосне и огляделся. И вдруг... Быть того не может... Нет, точно... Метрах в трехстах внизу горел костер. Он вспыхивал и тут же пропадал, словно прятался куда-то.
«Вот,— подумал Чалдон,— мое время пришло».
Он немного подождал, обдумывая, как лучше подобраться к костру. Лепехин был мужик тертый, его дуриком не возьмешь. Чалдон решил, что обойдет его с другой стороны, откуда тот не ждет. Он медленно двинулся вниз, прикладом ощупывая дорогу, помогая себе. Главное было не хрустнуть какой-нибудь палой веткой, а они, как назло, все чаще попадались под ноги. Если б по ровному месту. Чалдон бы сумел пройти беззвучно, но тут в темноте можно было, того гляди, сорваться и покатиться по склону, а это сразу давало Лепехину все преимущества. Поэтому он тихо спускался, от дерева к дереву, не теряя из виду костер. «Почему у костра никого не видно, не капкан ли? — думал Чалдон.— Огонь, как наживка, я сунусь, а он — вот он». До костра оставалось шагов сорок. Тут местность шла ровнее, но хворост все-таки успел напоследок звонко обломиться под ногой. Он застыл на месте и долго слушал. Все было тихо, но он был разведчик и знал, что на войне нет ничего страшнее тишины. Наконец все же двинулся к огню, выбирая в уме наиболее точное и хитрое решение. Карабин был крепко зажат в руках, и он знал, что, если Лепехин даст ему одну секунду, он ее не упустит.
