В семье бывало по-разному, впрочем, как у многих: то тихо и мирно, то ссора родителей и длительная тишина дня на три или даже четыре. Во время перебранок Валька частенько пробиралась к двери и бессовестно подслушивала, пытаясь понять, кто прав, а кто виноват, и достанется ли ей заодно или, наоборот, родители не обратят внимания на очередную тройку в дневнике и изрезанные ножницами джинсы. Каким-то странным образом получалось, что отец всегда прав, а мама придирается по мелочам: то громко укоряет в ерунде, то тихо шипит, гремя посудой: «И Валентина вся в тебя! Такая же вредная и упертая! Ничего путного из нее не вырастет».

Лет с четырнадцати Валька стала заступаться за отца, в дискуссию не вклинивалась, но при случае обязательно говорила матери: «Вот ты папу ругала, а он ничего плохого не делал» или «Я папу понимаю». Очень хотелось поспорить и доказать свою правоту, но Валька получала в ответ лишь «Больно умная!», и ничего не оставалось, как только идти в свою комнату и браться за книгу или уроки. Может, поэтому со временем между ней и матерью выросла стена, они все меньше и меньше разговаривали друг с другом.

После смерти отца (тот часто болел и жаловался на сердце) началась «новая» жизнь. Как прокомментировал происходящее гадкий и пакостный Сухоруков, «Закуролесила Антонина Андреевна, ох, едрить, закуролесила! Чему только дочь учит!»

Из дома стали пропадать вещи, зато потом начали появляться молодые мужчины… Вот тогда-то Валька и сблизилась с Наташкой: сидела у нее на кухне, ела пироги, болтала ни о чем и слушала радио, подперев щеку кулаком. «Две подружки по несчастью, – с удовольствием комментировал Сухоруков. – Одна рыжей родилась, и никто замуж не берет, а у второй мать больно влюбчивой оказалась». Валька тихо усмехнулась, вспоминая, как Наташка хорошенько размахнулась и шандарахнула врага сумкой по костлявой ноге. Это сейчас «многоуважаемый» пенсионер Сухоруков немного отъелся – при общей худобе у него появился маленький дряблый животик, – а еще год назад он походил на стопроцентного Кощея с большим носом-баклажаном.

– Николай был прекрасным человеком. Уверен, ты это и без меня знаешь, – сказал Казаков, поднимаясь из-за стола. – Добрый, честный, искренний. И очень любил тебя.

– Да. – У Вальки на лице засияла солнечная улыбка. – Но я не знала, что папа увлекался охотой.

– Вовсе нет, – покачал головой Юрий Яковлевич. – Я всего два раза затащил его в лес. И, поверь, наши потуги на этом поприще больше походили на ленивую прогулку, чем на охоту. Ни я, ни твой отец не нашли это занятие интересным, да и стрелять мы так и не научились. – Казаков развел руками: мол, негодными мы оказались, что уж тут поделаешь.

Валька хмыкнула. Несмотря на признание в неудаче, она безошибочно поняла, что Юрий Яковлевич считает свою молодость бравой, и никто бы не удивился, если бы вдруг выяснилось, что Казаков и на рыбалку ходил, и в походы, и по горам лазил. Хотя… Валька оглядела плотную, склонную к полноте фигуру Юрия Яковлевича. «Нет, по горам, наверное, не лазил…»

– А еще, – потребовала она, подаваясь вперед.

– Николай любил картины и за двадцать лет собрал хорошую коллекцию. Не дорогущую, конечно, – Казаков махнул рукой, – но весьма интересную.

– А это для меня не новость! – выпалила Валька. – Папа мне часто показывал картины.

– Я догадывался об этом, – лукаво подмигнув, ответил Казаков.

В семье всегда был достаток. Нет, Валька не ела черную икру ложками и не утопала в дорогих игрушках, бриллианты не вываливались из ее шкатулочек и одежда не была украшена марками известных модельеров, но холодильник всегда был полон, и отец часто давал дочери деньги на карманные расходы. Он очень много работал, а Валька хоть и скучала, однако понимала: так надо.

Дождавшись вечером щелканья дверного замка, она бежала к шкафу, хватала книгу потолще, а потом пулей летела в коридор – пусть папа почитает. Подольше! Засыпая на его коленях, прижавшись к колючему свитеру, маленькая Валька счастливо вздыхала, мечтая, чтобы завтрашний день пролетел как можно скорее.

Однажды отец взял дочь за руку, усадил за стол и положил перед ней небольшой сверток. «Смотри, кроха, какую красотень я принес». Развернув плотную бумагу, Валька увидела картину – речка, камушки, корни деревьев и ярко-оранжевый цветок, тянущийся к солнцу. Почти как в учебнике природоведения. Не особо понимая, чем тут любоваться, Валька глубокомысленно изрекла универсальное слово «супер». Но вот когда отец отнес картину в свою комнату, она вдруг расстроилась и, не сдержавшись, попросила посмотреть еще раз. Отец захохотал, щелкнул Вальку по носу и важно сказал: «Моя порода». Гордость ее захлестнула, и потом, даже если и не нравились портреты или пейзажи в деревянных прямоугольных рамках, Валя всегда говорила: «Супер!» Не потому что хотела обмануть, а потому что изо всех сил старалась дотянуться до любимого отца. «Где ты берешь картины?» – как-то спросила она. «Иногда гуляю по Арбату, а иногда заглядываю в какие-нибудь сказочные местечки». И отец опять щелкнул ее по носу.

Он бывал грустный или пропадал на несколько дней. Валька к этому привыкла и лишних вопросов не задавала. Как-то из детского любопытства залезла в запретный ящик отцовского стола и, не удержавшись, взяла в руки маленькую, вкусно пахнущую записку, но прочитать не решилась – страшно и стыдно.

– Да, у папы была коллекция картин. После его смерти мы передали ее в галерею на Большой Никитской – выполнили его волю, – отчиталась Валька.

– Я в курсе, но вы передали не все картины, – ответил Казаков.

– Разве? У нас ничего не осталось.

– Твой отец завещал галерее всю коллекцию за исключением одной картины неизвестного автора, она не очень дорогая. В библиотеке, на третьей полке справа, лежит каталог – толстый журнал в зеленой обложке. Если будет желание, можешь сходить посмотреть.

– А как называется картина? – заинтересовалась Валька.

– «Женщина в черном».

– Но я никогда ее не видела.

– Правильно, потому что твой отец хранил ее в сейфе в моей московской квартире. Он ею очень дорожил. За несколько дней до смерти Николай приехал ко мне, рассказал пару анекдотов, попил кофе, забрал картину и отправился по своим делам. Если бы я тогда знал… – Поняв, что может расстроить Валентину, Казаков спохватился и несколько отошел от темы. – Уверен, Николай никогда бы не продал столь значимую для него вещь, полагаю, «Женщина в черном» и сейчас пылится в каком-нибудь углу. Ну да ладно, ты, кажется, хотела прогуляться? Я, конечно, не прав, что держу тебя практически взаперти. Куда бы ты хотела поехать? Выбирай любое место, и Сергей отвезет тебя хоть на Северный полюс!

– На Северный полюс можно, а домой нельзя? – хитро уточнила Валька.

– Нежелательно, – изображая на лице строгость, ответил Казаков. – Я все же надеюсь на твое благоразумие. Немножко терпения, и жизнь вернется на круги своя. Сначала я должен выяснить, кто тобой интересуется и почему.

– Вообще-то я готова поделить наследство на две части. Зачем мне куча денег? – Валька пожала плечами. – Половина мне, а остальное этому… ну… внебрачному ребенку. Чьему ребенку, я только не знаю. – Она помолчала, а потом прыснула от смеха. – Поделились бы и все – делов-то!

– Ты, может, и готова делиться, но вот неизвестно, о чем думает твой таинственный родственник. Почему следит за тобой, прячется? Нет, здесь что-то нечисто. Не стоит торопиться.

– Тогда можно поехать на дачу? Она в плачевном состоянии, но я люблю это место. Вдруг найду картину? Хоть какое-то занятие…

Немного помолчав, Юрий Яковлевич дал согласие.

– Сергей присмотрит за тобой. Ты даже не представляешь, как меня это утешает, – с улыбкой добавил он.

Вальке так захотелось успокоить Казакова, что она, не задумываясь, выпалила:

– А хотите, я изменю внешность до неузнаваемости? Волосы покрашу и постригусь. Да меня никто не узнает! Наташка даже, не то что какой-то там дальний родственник.

Эта идея неожиданно захватила Вальку. Так бывает, собираешься что-то изменить, и все откладываешь, откладываешь, а потом – щелк! – и решение дается легко. Она представила себя брюнеткой, с каре. Челка прямая или… Необязательно!