И она рассказала, что служанка исчезла. Ни Лазар, ни доктор не видели ее. Все были изумлены причудами старухи и под конец стали подшучивать над ней: забавно будет, если к ее приходу все уже сядут за стол, полюбуемся выражением ее лица.
— Покидаю вас, так как я теперь за кухарку, — весело заявила Полина. — Если у меня, не приведи бог, подгорит жаркое или я подам недожаренную утку, дядя даст мне неделю срока и прогонит со двора!
Аббат Ортер расхохотался, даже доктора позабавила эта шутка. Вдруг послышался громкий стук поднятого шпингалета, и окно второго этажа с шумом распахнулось. Луиза не выглянула из него, она только крикнула резким голосом:
— Лазар, иди наверх!
Лазар протестующе махнул рукой, словно отказываясь явиться на зов, сделанный таким тоном. Полина, желая избежать скандала при посторонних, умоляюще взглянула на него. Он вошел в дом, а Полина еще немного задержалась на террасе, чтобы сгладить неловкость. Наступило молчание, все в замешательстве смотрели на море. Косые лучи солнца освещали его, словно покрывая золотой пеленой, на легких волнах вспыхивали язычки голубого пламени. Горизонт стал нежно-сиреневым. Ясный день угасал в торжественной тишине, а вдали расстилалось бесконечное небо, сливаясь с бесконечным морем, ни единого облачка, ни единого паруса.
— Ну, разумеется, — отважилась сказать Полина с улыбкой, — раз он не ночевал дома, нужно его отчитать.
Казенов взглянул на нее, и на губах его появилась усмешка, напомнившая Полине о прозорливости доктора. Ведь он предсказывал, что Полина делает не больно хороший подарок Лазару и Луизе, отдавая их друг другу. Она поспешила на кухню.
— Ну вот! Я вас покидаю, постарайтесь развлечься… А ты, дядя, позови меня, как только Поль проснется.
На кухне она помешала рагу, приготовила вертел для утки и стала в досаде греметь кастрюлями. Сверху до нее доносились голоса Луизы и Лазара, звучавшие все громче. Полина была в отчаянии, думая о том, что их слышно на террасе. Право же, глупо так кричать, словно они глухие, чтобы все знали об их размолвках. Она не хотела подниматься наверх: во-первых, у нее еще не готов обед, а во-вторых, ей было неловко идти туда, к ним в спальню. Обычно она мирила их внизу. На минуту она зашла в столовую и начала громко расставлять приборы. Но сцена продолжалась, Полина не могла вынести мысли, что они причиняют друг другу страдание; она поднялась, побуждаемая действенной любовью к близким, благодаря которой счастье окружающих стало ее личным счастьем.
— Мои дорогие дети, — сказала Полина, входя к ним без стука, — вы, конечно, можете сказать, что это не мое дело, но вы кричите чересчур громко. Неразумно так волноваться и приводить в уныние весь дом.
Полина прежде всего закрыла окно, оставленное Луизой полуоткрытым. К счастью, доктора и кюре на террасе не оказалось. Она мельком взглянула вниз и увидела лишь погруженного в раздумье Шанто, а рядом спящего малютку Поля.
— Снизу вас так слышно, словно вы в столовой, — продолжала она. — Ну что еще случилось?
Оба были разгорячены и продолжали ссориться, точно не замечая ее. Полина стояла неподвижно, охваченная неловкостью в этой супружеской спальне. Желтый кретон с зелеными разводами, красный коврик, старую мебель красного дерева заменили портьеры из плотного сукна и модная обстановка, соответствующая вкусу изящной женщины; в комнате ничего больше не оставалось от покойной матери; с туалета, на котором валялись мокрые полотенца, распространялся аромат гелиотропа. От этого запаха Полина начала задыхаться; невольно она окинула взглядом комнату, где каждая вещь свидетельствовала об интимной жизни супругов. Хотя она в конце концов согласилась жить с ними и сердечная боль ее с каждым днем все больше утихала, хотя теперь она могла спать спокойно, сознавая, что они, возможно, лежат в объятиях друг друга, ей еще никогда не приходилось бывать в этой интимной обстановке, в спальне супругов, видеть беспорядочно брошенную одежду и уже приготовленную на ночь постель. Снова ее охватила дрожь, дрожь былой ревности.
— Можно ли так терзать друг друга, — тихо сказала она, — почему вы не хотите вести себя разумно?
— Нет, — воскликнула Луиза, — в конце концов мне это надоело!.. Думаешь, он способен признать свою вину? Как бы не так! Я только сказала ему, что мы все беспокоились из-за того, что он вчера не приехал, а он набросился на меня, как зверь, стал упрекать меня, что я испортила ему жизнь, даже угрожал уехать в Америку!
Взбешенный Лазар прервал ее:
— Лжешь! Если бы ты мягко упрекнула меня за опоздание, я обнял бы тебя, и все было бы забыто. Но ты первая стала обвинять меня, утверждая, что из-за меня влачишь жалкое существование. Да, это ты угрожала, что утопишься, если я буду по-прежнему отравлять тебе жизнь.
Они продолжали кричать, перебивая друг друга, изливали без утайки злобу, накопившуюся во время столкновений, происходивших по малейшему поводу. Ссора начиналась с поддразниваний, с колкостей и мало-помалу перерастала в острое чувство неприязни, которое отравляло им потом весь день. Луиза, такая нежная и кроткая с виду, начинала злиться, как только Лазар посягал на ее удовольствия. Она злилась, как кошка, и, ластясь к окружающим, в любую минуту готова была выпустить коготки. Для Лазара, несмотря на его безразличие ко всему, ссоры эти являлись как бы встряской, которая выводила его из состояния мучительной тоски, и он частенько злоупотреблял этим развлечением.
Между тем Полина слушала их. Она страдала больше, чем они: такая любовь не умещалась в сознании. Почему они не жалеют друг друга, не щадят? Почему не пытаются приспособиться друг к другу, смириться, раз должны жить вместе? Ей казалось, так просто обрести счастье в повседневной жизни, в бережном отношении к близким. Сердце ее обливалось кровью, она всегда считала этот брак делом своих рук, она хотела, чтобы он был счастливым, прочным, это по крайней мере было бы наградой за ее жертву, давало бы уверенность, что она поступила правильно.
— Я не упрекаю тебя в том, что ты растрачиваешь мое состояние, — продолжала Луиза.
— Только этого не хватало! — воскликнул Лазар. — Ведь я не виноват, что меня обобрали.
— Обирают только простофиль, которые позволяют опустошать свои карманы… Вот почему мы получаем каких-то жалких четыре или пять тысяч франков ренты, на которые можно жить только в этой дыре. Если бы не Полина, наш ребенок остался бы нищим, я знаю, что ты с твоими гениальными выдумками промотаешь и остальное, ведь все твои затеи проваливаются одна за другой.
— Ну, ну, продолжай, вчера я уже наслушался любезностей от твоего отца. Я догадался, что это ты ему написала. Поэтому я и бросил дело с удобрениями, которое наверняка дало бы сто процентов прибыли. Не только тебе, но и мне это опротивело. Будь я проклят, черт побери, если я хоть пальцем шевельну!.. Мы будем жить здесь.
— Прелестное существование для женщины моего возраста, не правда ли? Пойти некуда, к себе пригласить некого; всегда перед тобой это дурацкое море, которое нагоняет еще большую тоску… Ах! если бы я только знала, если бы я знала!
— А мне, думаешь, здесь весело?.. Не будь я женат, я мог бы уехать в далекие края, попытать счастья. Десятки раз мне хотелось это сделать. Но теперь все кончено, теперь я прикован к этой дыре, где мне остается лишь одно — спать без просыпу… Ты меня доконала, я это прекрасно понимаю.
— Я тебя доконала, я!.. Разве я тебя заставила жениться на себе? Ты же видел, что мы не созданы друг для друга! Только по твоей вине жизнь наша не удалась.
— Да, верно, жизнь наша не удалась, и ты делаешь все, чтобы она с каждым днем становилась несноснее.
Хотя Полина дала себе слово не вмешиваться, она, дрожа от гнева, прервала их:
— Замолчите, несчастные!.. Право, вы понапрасну губите свою жизнь, которая могла бы быть такой чудесной. Зачем вы раздражаете друг друга, зачем говорите такие гадости? Ведь это непоправимо, потом вы сами же будете страдать… Нет, нет, замолчите, я не желаю, чтобы это продолжалось!
