В чудесный летний день, часов около пяти, из экипажа, остановившегося у ворот, выскочил Лазар. Полина вышла ему навстречу. Но прежде чем поцеловать его, она изумленно воскликнула:
— Как! Ты один?
— Да, — просто ответил он.
И Лазар первый крепко поцеловал ее в обе щеки.
— А где же Луиза?
— В Клермоне, у своей невестки. Доктор посоветовал ей подышать горным воздухом… У нее очень тяжелая беременность.
Он говорил на ходу, направляясь к подъезду, и внимательно осматривал двор. Затем в упор взглянул на кузину и от едва сдерживаемого волнения губы его задрожали. Вдруг из кухни выбежала собака и с лаем бросилась к его ногам.
— Это еще что? — спросил он с изумлением.
— Это Лулу, — ответила Полина. — Он не знает тебя… Лулу, не смей кусать хозяина!
Собака продолжала рычать.
— Она отвратительна. Где ты выудила это чудовище?
Действительно, это был жалкий ублюдок, дворняжка, вся покрытая плешинами от чесотки. Помимо всего у пса был ужасный характер, всегда злой и угрюмый, как и подобает обездоленному существу; право, жалко было смотреть на него.
— Что поделаешь? Когда я брала его, меня уверяли, что он превратится в огромного красивого пса, а видишь, какой он… Это уже пятый щенок: все подохли, только он один упорно хочет жить.
Лулу с хмурым видом разлегся на солнышке, повернувшись к ним спиной. Мухи облепили его. И Лазар подумал о минувших годах, о тех, кого уж нет, и о том новом, уродливом, что вошло в его жизнь. Он снова окинул взглядом двор.
— Мой бедный Матье! — едва слышно произнес он.
С крыльца ему кивала Вероника, не переставая чистить морковку. Лазар прошел прямо в столовую, где его ждал отец, взволнованно прислушиваясь к доносившимся до него голосам. Полина крикнула с порога:
— Знаешь, он приехал один, Луиза осталась в Клермоне.
Шанто, беспокойство которого несколько улеглось, спросил сына, даже не успев его обнять:
— Когда она собирается сюда? Ты ждешь ее скоро?
— Нет, нет, — ответил Лазар, — я должен заехать за ней к невестке по пути в Париж… Недели две я проведу с вами, а потом сбегу.
Шанто молчал, но в глазах его светилась радость.
Лазар поцеловал его, и он в ответ два раза звонко чмокнул сына. Однако старик понимал, что следует выразить сожаление.
— Жаль, что твоя жена не смогла приехать, мы были бы так рады!.. Ну ладно, в другой раз непременно привези ее.
Полина молчала, скрывая смятение под приветливой улыбкой. Стало быть, опять все меняется, ей не уехать отсюда. Полина не могла бы сказать, радует ее это или огорчает, настолько она отрешилась от себя самой. Впрочем, к ее радости примешивалась печаль, — она нашла, что Лазар постарел, глаза его потухли, у рта обозначились горькие складки. Ей были знакомы морщинки, которые пересекали его лоб и щеки, но они стали глубже. Полине все это говорило о том, что у него возобновились припадки тоски и страха. Лазар тоже разглядывал ее. Видимо, он нашел, что она еще больше расцвела, похорошела, поздоровела. Он сказал, улыбаясь:
— Черт побери! не очень-то вы горевали в мое отсутствие. Все вы растолстели… Папа помолодел, Полина расцвела… Странно, но дом кажется мне гораздо больше.
Растроганный и изумленный, он окинул столовую тем же долгим взглядом, каким только что осматривал двор. Глаза его задержались на Минуш. Она лежала на столе, поджав лапки, до того погруженная в свое кошачье блаженство, что даже не шевельнулась.
— Минуш и та не стареет, — продолжал он. — Ах ты неблагодарная, могла бы, кажется, меня узнать!
Он приласкал ее, кошка начала мурлыкать, но по-прежнему не шевелилась.
— О, Минуш живет в свое удовольствие, — весело подхватила Полина. — Позавчера мы снова утопили пятерых котят. А видишь, ей хоть бы что.
Обедали раньше чем обычно, так как Лазар проголодался. Несмотря на все усилия молодой девушки, вечер прошел грустно. Недоговоренность мешала беседе. То и дело наступало неловкое молчание. Родные старались не расспрашивать Лазара, видя, что он отвечает неохотно. Не пытались даже узнать, как его дела в Париже, почему он сообщил им о своем приезде только из Кана. Он лишь неопределенно махал рукой, уклоняясь от прямо поставленных вопросов, как бы откладывая объяснение. Когда подали чай, у него вырвался счастливый вздох. Как здесь хорошо и как много можно сделать среди этого чудесного покоя! Он упомянул о драме в стихах, над которой работает уже полгода. Кузина была ошеломлена, когда он заявил, что рассчитывает закончить ее в Бонвиле. Двух недель ему хватит за глаза.
В десять часов Вероника пришла сказать, что комната для Лазара готова. Но он рассердился, узнав, что его хотят поместить на втором этаже, в бывшей комнате для гостей, предназначенной теперь для супругов.
— И не думай, я не желаю там спать!.. Я буду спать наверху, на своей железной кровати.
Служанка начала ворчать. Что за капризы? Ведь все уже готово, не заставит же он ее стелить второй раз?
— Ладно, — заявил Лазар. Тогда я проведу ночь в кресле.
И пока Вероника яростно срывала простыни и относила их на третий этаж, Полина ощущала прилив безотчетной радости. Ею вдруг овладело беспричинное веселье, она порывисто, как в былые времена их детской дружбы, бросилась на шею кузену и пожелала ему спокойной ночи. Значит, он снова будет жить в своей большой комнате, так близко от нее; вечером она слышала, как он долго ходил взад и вперед, словно взбудораженный воспоминаниями, которые и ей не давали уснуть.
Только на другой день Лазар стал откровеннее с Полиной, но и это произошло не сразу. О многом она уже успела догадаться по отрывистым фразам, брошенным им вскользь. Потом, осмелев, стала задавать ему вопросы с беспокойством и нежностью. Как они живут с Луизой? По-прежнему ли они счастливы? Он ответил, что счастливы, но стал жаловаться на мелкие домашние неполадки, рассказывал незначительные факты, которые вызывали размолвки с женой. Хотя это и не приводило к разрыву, супруги постоянно ссорились. Оба были очень нервны и не знали меры ни в радости, ни в горе. Они ощущали что-то вроде затаенной злобы, словно их изумляло и возмущало, что они ошиблись друг в друге, слишком скоро обнаружив пресыщение после первых вспышек пламенной любви. Сначала Полина решила, что их ожесточили денежные неудачи, но она заблуждалась, — десять тысяч ренты остались почти нетронутыми. Просто Лазару так же быстро надоело страховое общество, как прежде надоела музыка, медицина, завод; он разразился по этому поводу потоком резких слов; никогда ему не приходилось видеть более тупых, более развращенных людей, чем эти финансисты. Он готов на все: скучать в провинции, довольствоваться самыми скромными средствами, только бы избавиться от вечной погони за деньгами, от отупляющей бешеной пляски цифр. Впрочем, он недавно ушел из страхового общества, а зимою, когда вернется в Париж, попытает счастья в театре. Пьеса отомстит за него, он изобразит в ней, как деньги, подобно язве, разъедают современное общество.
Полину не очень взволновала новая неудача Лазара, она уже догадывалась об этом по последним смятенным письмам. Больше всего ее беспокоил усиливающийся разлад между Лазаром и Луизой. Она пыталась найти причину: почему разлад наступил так скоро, ведь оба они молоды, могут жить в свое удовольствие, наслаждаться счастьем? Много раз она возвращалась к этому, неустанно расспрашивая Лазара. Когда Полина припирала его к стене, он начинал запинаться, бледнел, отводил глаза. Ей было знакомо это выражение лица, этот стыд, страх смерти, который он когда-то скрывал как тайный порок. Неужели леденящее дыхание смерти уже ворвалось в их жизнь и легло между ними на еще не остывшее брачное ложе? Первое время Полина сомневалась, а потом, хотя Лазар ни в чем не признался ей, она прочла правду в его глазах, когда он как-то вечером, весь дрожа, спустился вниз из темной комнаты, словно бежал от призраков.
В Париже, в угаре страсти, Лазар забыл о смерти. Он укрывался от нее в объятиях Луизы, он так уставал, что тут же крепко засыпал. Она тоже любила его, как любовница, ластилась к нему со сладострастием кошечки, созданной только для мужского поклонения. И сразу теряла почву под ногами, чувствовала себя несчастной, если он хоть на час переставал заниматься ею. Наконец они могли удовлетворить давнишнее влечение друг к другу, и они забывали весь мир, уверенные, что никогда не исчерпают чувственных радостей. Но вскоре наступило пресыщение, Лазар изумился, что уже не испытывает таких восторгов, как в первые дни, а Луиза, ощущая лишь потребность в ласке, не требуя и не давая ничего другого, не оказала ему никакой поддержки в жизни, не вдохнула в него мужества. Неужели плотские радости так недолговечны? Неужели они не могут длиться всегда, неужели нельзя непрерывно черпать все новые и новые ощущения, дающие иллюзию счастья? Как-то ночью Лазар проснулся от леденящего дыхания, волосы у него стали дыбом, он дрожал, бормоча в отчаянии: «Бог мой! бог мой! придется умереть!» Луиза спала рядом. Когда иссякли поцелуи, он увидел смерть.
