Там наверху, в большой комнате, молодые люди особенно ясно чувствовали, что предоставлены самим себе. Семья, казалось, была в сговоре, все хотели их погубить; Лазара, слонявшегося без дела, томившегося одиночеством, и Луизу, взволнованную интимными подробностями, которые г-жа Шанто сообщала ей о сыне. Они уединялись наверху под предлогом, что там не так слышны крики Шанто, измученного подагрой; они сидели вдвоем, не прикасаясь к книге, не раскрывая рояля, целиком занятые друг другом, опьяненные бесконечной болтовней.

В тот день у Шанто был очень тяжелый приступ, и весь дом трепетал от криков несчастного старика. То были душераздирающие стенания, похожие на вопли животного, которое режут. Позавтракали наспех, нервная и раздраженная г-жа Шанто заявила, выбегая из столовой:

— Я не могу больше, в конце концов и я завою. Если кто-нибудь спросит меня, скажите, что я наверху, пишу… А ты, Лазар, поскорее уведи Луизу к себе в комнату. Запритесь получше, и постарайся развлечь ее. Бедняжка Луизетта, много удовольствий она у нас получает, нечего сказать!!

Слышно было, как г-жа Шанто громко хлопнула дверью, а ее сын и гостья поднялись выше.

Полина вернулась к дяде. Она одна оставалась спокойной, испытывая глубокое сострадание к его мукам. Хотя она и ничем не могла помочь, ей хотелось, чтобы несчастный чувствовал по крайней мере, что его не бросили в одиночестве. Казалось, он лучше переносит боль, когда она глядит на него, не говоря даже ни слова. Много часов Полина просиживала так у постели дяди. Она смотрела на него своими большими глазами, полными сочувствия, и ей обычно удавалось немного успокоить больного. Но в этот день Шанто даже не замечал ее присутствия; откинувшись на подушку и вытянув руку с нестерпимо болевшим локтем, он начинал кричать сильнее, когда Полина подходила к нему.

Около четырех часов Полина в отчаянье пришла на кухню к Веронике, оставив дверь открытой. Она собиралась сейчас же вернуться.

— Нужно все-таки что-нибудь сделать, — шепотом сказала она. — Хочу попробовать холодные компрессы. Доктор сказал, что это рискованно, но иногда помогает… Достань мне салфетки.

Вероника была в ужасном настроении.

— Салфетки?.. Давеча я поднималась за тряпками, меня так отбрили… Видно, уж и потревожить их нельзя. Экая мерзость!

— Попроси у Лазара! — настаивала Полина, еще ничего не понимая.

Но служанка, вне себя от ярости, уперлась руками в бока и брякнула, не подумав:

— Уж больно они заняты там наверху, сидят да лижутся!

— Что такое? — пробормотала девушка, смертельно бледнея.

Вероника сама опешила, хотела взять назад свои слова, тайну, которую она так долго таила в себе, пыталась вывернуться, придумать какую-нибудь ложь, но тщетно. В страхе она схватила Полину за руки, но та рывком освободилась и, словно безумная, бросилась вверх по лестнице, охваченная таким бешенством, что служанка не решилась следовать за ней; бледное, искаженное лицо Полины испугало ее. Казалось, весь дом был погружен в дремоту, в верхних этажах царила тишина, в застывшем воздухе слышались только вопли Шанто. Одним махом девушка взлетела на второй этаж и сразу наткнулась на тетку. Та стояла на площадке, преграждая ей путь, словно часовой на страже.

— Куда ты? — спросила она.

Полина задыхалась, возмущенная этим препятствием, и не могла ответить.

— Пусти! — пробормотала она, заикаясь.

Она угрожающе взмахнула рукой, и г-жа Шанто отступила. Затем девушка одним прыжком взбежала на третий этаж, а потрясенная тетка стояла молча, воздевая руки к небу. То был приступ ярости, которая порой, подобно буре, разражалась в душе Полины и когда-то приводила в исступление мягкую, спокойную девочку. Уже много лет Полина думала, что исцелилась от этих буйных припадков. Но теперь ее охватила такая неистовая ревность, что она уже не могла сдержаться, совладать с собой.

Наверху, оказавшись перед дверью Лазара, Полина рывком распахнула ее. Ключ согнулся, створка ударилась о стену. И она увидела такое, от чего окончательно обезумела. Лазар, прижав Луизу к шкафу, осыпал жадными поцелуями ее лицо и шею, а она, обессиленная, охваченная страхом перед мужчиной, не сопротивлялась. Вероятно, они играли, и игра зашла слишком далеко.

С минуту длилось замешательство. Все трое молча смотрели друг на друга. Наконец Полина воскликнула:

— Ах, мерзавка, мерзавка!

Особенно возмущало ее предательство Луизы. Презрительным движением она отстранила Лазара, точно ребенка, слабости которого ей известны. Но эта девушка была с ней на «ты», эта девушка пыталась отнять у нее мужа в то время, как она там, внизу, ухаживала за больным! Она схватила Луизу за плечи, она трясла ее, точно хотела избить до полусмерти.

— Скажи, почему ты это сделала?.. Это подлость, слышишь!

Луиза, растерянно мигая глазами, бормотала:

— Это он меня схватил, чуть кости мне не сломал.

— Он? Полно! Стоило тебе оттолкнуть его, и он бы сразу расплакался.

При виде этой комнаты, где они с Лазаром любили друг друга, где она чувствовала, как разливается пламень в крови под горячим дыханием молодого человека, гнев Полины еще пуще разгорался. Что сделать с этой женщиной, как ей отомстить? Растерявшийся от смущения Лазар решил было вмешаться, но Полина так резко оттолкнула Луизу, что та стукнулась о шкаф.

— Я не ручаюсь за себя… Убирайся вон!

С той минуты она произносила только одно это слово, она выгнала Луизу из комнаты, вытолкала в коридор, заставила спуститься по лестнице, словно подхлестывая ее этим окриком:

— Убирайся! Складывай вещи, убирайся!

Госпожа Шанто как будто остолбенела на площадке второго этажа. Быстрота, с которой разразилась эта сцена, не дала ей возможности вмешаться. Наконец она обрела способность говорить и жестом приказала сыну запереться у себя; потом, притворяясь изумленной, попыталась успокоить Полину. А Полина продолжала гнаться за Луизой до дверей ее комнаты и все время твердила:

— Убирайся! убирайся!

— То есть как это убирайся!.. Ты с ума сошла?

Тогда девушка, запинаясь, рассказала все. Ее душило отвращение. Для ее прямой натуры это был самый позорный поступок, его нельзя было ни оправдать, ни простить; и чем больше она думала, тем больше возмущалась этой низкой ложью, оскорбленная в своей верности, в своей любви. Когда дали друг другу слово, его не берут обратно.

— Убирайся! Сейчас же складывай чемодан… Убирайся!

Испуганная Луиза, не зная, что сказать, уже выдвинула ящик, чтобы достать оттуда белье, но г-жа Шанто разгневалась.

— Оставайся, Луизетта!.. Разве я не хозяйка в своем доме? Кто это здесь осмеливается командовать и выгонять людей?.. Это отвратительно, мы не на базаре.

— Значит, ты ничего не поняла? — воскликнула Полина. — Только что я застала ее там с Лазаром… Он целовал ее.

Госпожа Шанто пожала плечами. Вся злоба, скопившаяся в ней, вылилась в одной фразе, полной гнусных намеков:

— Они баловались, что ж в этом дурного?.. А когда ты лежала в постели и он ухаживал за тобой, разве мы совали нос в ваши дела, разве допытывались, чем вы там занимаетесь?

Возбуждение молодой девушки сразу улеглось. Она стояла неподвижно, вся побелев, потрясенная этим обвинением. Стало быть, она же еще и виновата! Видимо, тетка подозревает страшные вещи!

— Что ты хочешь сказать? — шепотом спросила Полина. — Если ты так думала, как же ты могла допустить это в своем доме?

— Ах, вы оба уже достаточно взрослые! Но я не желаю, чтобы мой сын окончательно опустился… Оставь ее в покое, она еще честная девушка, не то что некоторые…

Полина с минуту стояла онемев, ее огромные ясные глаза были устремлены на г-жу Шанто, которая отвела взгляд. Затем она поднялась в свою комнату, коротко бросив:

— Хорошо, тогда уеду я.

Снова наступило молчание, тягостное молчание, казалось, весь дом подавлен им. И вдруг в этой тишине раздался стон больного старика, вопль умирающего, покинутого животного. Он непрерывно усиливался, выделяясь из других звуков, и в конце концов заглушил все.