Затем пришла очередь долговязого двенадцатилетнего парня, сына Кюша, худющего мальчугана, истощенного ранними пороками. Ему Полина дала хлеб, горшок с бульоном и пятифранковую монету. Это была тоже мерзкая история. После того как дом Кюшей снесло приливом, отец бросил жену и поселился у кузины, а мать нашла приют в полуразрушенном посту таможенников. Она жила теперь с кем попало, хотя была уродлива до отвращения. С ней расплачивались натурой, иной раз давали по три су. Мальчик, в присутствии которого все это происходило, умирал от голода. Но как только предлагали вызволить его из этой клоаки, он мигом вскакивал и обращался в бегство.
Луиза в смущении отвернулась, когда подруга совершенно непринужденно рассказывала ей эту историю. Полина, выросшая на воле, проявляла спокойное мужество и милосердно относилась к человеческим порокам, все знала и обо всем говорила с откровенной прямотой. Тогда как Луиза, посвященная во все тайны во время десятилетнего пребывания в пансионе, смущалась и краснела; в ее развращенном дортуарными мечтами воображении возникали грязные картины. О таких вещах можно думать, но не следует говорить.
— Смотри, а вон та девчушка, что осталась, — продолжала Полина, указывая на хорошенькую розовощекую блондиночку лет девяти, — это и есть дочь Гоненов, где поселился негодяй Кюш… Гонены люди зажиточные, у них была своя лодка; но у отца начались боли в ногах, потом его разбил паралич, в нашей деревушке это часто случается. Вскоре Кюш, служивший простым матросом, стал хозяином и его лодки, и его жены. Теперь дом принадлежит ему, он избивает калеку, несчастного старика, который дни и ночи лежит в старом ящике из-под угля, а матрос с кузиной захватили кровать, стоящую в той же комнате… Вот я и забочусь о ребенке. К несчастью, и ей перепадает немало подзатыльников, уже не говоря о том, что она не по годам смышленая и видит слишком многое…
Спохватившись, она спросила девочку:
— Ну, как там у вас?
Пока Полина говорила вполголоса, девчонка следила за ней глазами. На ее смазливой порочной мордочке появлялась затаенная усмешка, когда она угадывала некоторые подробности.
— Они снова избили его, — ответила она, не переставая улыбаться. — Сегодня ночью мама встала, схватила полено… Ах! вы были бы очень добры, если бы дали ему немного вина, они поставили ему возле ящика кружку воды и крикнули, чтобы он скорее подыхал.
Луиза возмущенно взмахнула рукой. Что за ужасный народ! Как только Полина может интересоваться этими гадостями? Неужели почти рядом с таким большим городом, как Кан, существуют берлоги, где люди живут как настоящие дикари? Ведь только дикари могут так надругаться над законами божескими и человеческими.
— Нет, дорогая, — шепнула она, садясь подле Шанто. — Я сыта по горло твоими маленьким друзьями… Пусть море их затопит, уж я-то нисколько не пожалею об этом!
Аббат только что прошел в дамки. Он воскликнул:
— Содом и Гоморра!.. Я твержу им об этом целых двадцать лет. Тем хуже для них!
— Я просил открыть школу, — сказал Шанто с огорчением, видя, что проигрывает. — Но их здесь слишком мало, и детям приходится ходить в Вершмон. Они либо вовсе не ходят туда, либо шалят всю дорогу и опаздывают на занятия.
Полина изумленно смотрела на них. Будь эти несчастные чистыми, их незачем было бы очищать. Зло всегда сопутствует нищете; страдание не вызывало в ней отвращения, даже если оно было следствием порочной жизни. Полина сказала, что надо проявлять терпимость и милосердие и пообещала маленькой Гонен навестить ее отца, но в эту минуту появилась Вероника, подталкивая какую-то малютку.
— Вот, барышня, еще одна!
Это была совсем крошка, от силы лет пяти, вся в лохмотьях, с грязной мордочкой и спутанными волосами. Она сразу начала скулить с развязностью опытной попрошайки с больших дорог:
— Сжальтесь… Мой бедный отец сломал ногу…
— Это дочь Турмаля, не правда ли? — обратилась Полина к служанке.
Тут священник вышел из себя:
— Ах, негодяйка! Не слушайте ее. Отец сломал ногу двадцать пять лет назад… Воровская семейка, которая только и живет грабежами! Отец помогает контрабандистам, мать ворует овощи на огородах Вершмона, дед по ночам вылавливает устриц в садке Рокбуаза… И видите, что они сделали из девчонки: попрошайку, воровку, — посылают ее по домам, чтобы она тащила все, что плохо лежит… Смотрите, она уже нацелилась на мою табакерку.
И правда, девочка сразу окинула быстрым взглядом все уголки террасы, и в глазах ее вспыхнул огонек при виде старинной табакерки священника. Ничуть не смутившись, словно кюре ничего не рассказал о ней, она продолжала клянчить:
— Сломал ногу… Подайте что-нибудь, добрая барышня…
На сей раз Луиза расхохоталась, ее забавлял этот пятилетний выродок, такая же продувная бестия, как отец и мать. Полина, сохраняя полную невозмутимость, вынула портмоне и достала новую пятифранковую монету.
— Послушай, — сказала она, — ты будешь получать столько же каждую субботу, если я узнаю, что в течение всей недели ты не попрошайничала на дорогах.
— Уберите серебро, — снова закричал аббат Ортер. — Не то она обворует вас.
Полина, не ответив ни слова, проводила детей, которые уходили, волоча свои опорки и говоря: «Спасибо!», «Господь вам воздаст за это!» В это время г-жа Шанто, вернувшись после осмотра комнаты Луизы, тихо выговаривала Веронике. Это невыносимо, теперь еще служанка стала приводить нищих! Словно мало ей тех, кого тащит в дом барышня! Мерзкие паразиты, они сожрут ее, да еще будут смеяться над ней! Конечно, деньги принадлежат Полине, и она может швырять их, как ей угодно, но, право, это просто безнравственно так потворствовать пороку. Г-жа Шанто слышала, что Полина обещала каждую субботу давать по сто су маленькой Турмаль. Вот вам и двадцать франков в месяц. Тут никаких сокровищ не хватит.
— Я не желаю здесь больше видеть эту воровку, — сказала она Полине, — хотя теперь ты хозяйка своих денег, все-таки я не могу позволить тебе так глупо разоряться. Я несу моральную ответственность… Да, да, дорогая, ты разоришься, и скорее, чем думаешь!
Вероника, которая ушла на кухню разозленная выговором хозяйки, снова появилась на пороге, крича во все горло:
— Пришел мясник… он требует, чтобы ему уплатили сорок шесть франков десять сантимов.
Госпожа Шанто, осекшись на полуслове, пришла в большое смущение. Она обшарила карманы и, сделав изумленное лицо, шепотом спросила:
— Полина, у тебя есть при себе деньги?.. У меня нет мелочи, придется подниматься наверх. Потом сочтемся.
Полина последовала за служанкой, чтобы расплатиться с мясником. С той поры как деньги лежали в ее комоде, всякий раз повторялась одна и та же комедия. То было систематическое вымогательство, у нее занимали небольшие суммы, и это казалось всем совершенно естественным. Тетке даже не приходилось самой брать: она просто требовала денег, предоставляя девушке грабить себя собственными руками. Вначале еще ей возвращали то десять, то пятнадцать франков, но потом счета окончательно запутались, и Шанто стали говорить, что рассчитаются с ней после свадьбы. Это отнюдь не избавляло Полину от необходимости аккуратно, каждое первое число выплачивать причитающуюся за ее содержание сумму, которую повысили теперь до девяноста франков.
— Опять плакали ваши денежки! — ворчала Вероника в коридоре. — Пусть бы сама сбегала!.. Господи, да они с вас последнюю рубашку сдерут!
Когда Полина вернулась с оплаченным счетом и передала его тетке, кюре громко торжествовал победу. Шанто потерпел полное поражение, он не выиграл ни одной партии. Заходящее солнце бросало кровавые отсветы на лениво перекатывающиеся волны. И Луиза с улыбкой глядела вдаль, наслаждаясь необъятным горизонтом.
— Наша Луизетта унеслась в облака, — сказала г-жа Шанто. — Послушай-ка, Луизетта, я приказала снести наверх твой чемодан… Мы снова с тобой соседи!
Лазар вернулся только на другой день. После визита к супрефекту, он решил отправиться в Кан, чтобы повидать самого префекта. И хотя Лазар еще не привез денег в кармане, он был уверен, что генеральный совет утвердит субсидию по меньшей мере в двенадцать тысяч франков. Префект проводил его до самой двери, дал ему твердые обещания: нельзя бросить Бонвиль на произвол судьбы, власти поддержат начинание жителей общины. Тем не менее Лазар впал в отчаяние, ибо он предвидел всевозможные проволочки, а когда он хотел осуществить какое-нибудь желание, малейшая задержка превращалась для него в истинную пытку.
