В последний день декабря я нарядил елку, поставил под нее куклу в белой шубе, зажег гирлянды. Новогодняя ночь мелькала цветным экраном телевизора, трещала петардами, искрилась шампанским в бокале на столе. А я сидел, глядя в окно, и ждал. Чего?
Вместе с последним ударом курантов в дверь постучали – негромко, но уверенно. Густой бас осведомился:
– Деда Мороза вызывали?
Он был высок, широкоплеч и всем своим видом напоминал могучего русского мужика – уверенного, спокойного, еще не старого, несмотря на явно приклеенную белую бороду и брови. Когда я раздраженно сказал, что это, наверное, ошибка – в доме нет детей, гость вдвинулся могучим плечом в дверь и, загадочно улыбаясь, достал из мешка тонкую книжку в серой обложке и помахал ею у моего носа.
И сердце мое остановилось на мгновение и застучало, как сумасшедшее, потому что книжкой этой была – моя книга. И со страниц ее подмигнули мне лукаво и искренне мои герои – те самые, живые, настоящие, о которых я писал.
Пока я стоял и обалдело хлопал глазами, Дед Мороз огляделся, по-хозяйски утвердился на стуле у моего компьютера и, развернувшись ко мне, попросил закурить. Я, все еще лишенный дара речи, протянул ему пачку, но он усмехнулся, вытянул из-за пазухи вишневую трубку:
– Огонька не найдется?
А потом, развеивая дым могучей ладонью в красной рукавице, спросил:
– Ну что, доволен?
Я только молча кивнул головой и судорожно, прерывисто вздохнул.
Дед Мороз опять усмехнулся и завозился с завязками мешка.
– Я тут прикинул… тебе, братец, бонус полагается. Ты в этом году норму перевыполнил.
Он вытянул из недр необъятного мешка два совершенно чистых листа обыкновенной бумаги и положил их передо мной. Хмуро кивнул:
– Выбирай…
– Что выбирать? – спросил я, недоумевая, и поразился, как тонко и испуганно звучит мой голос.
– Один из двух, – Дед Мороз покачал головой: мол, экий же ты дурак, а еще писатель, и добавил: – Это договоры. Ты прикоснись, прикоснись к ним – увидишь…
Я послушно тронул прохладную, гладкую поверхность дрожащей ладонью. Закрыл глаза – и увидел…
Первый лист.
Через три дня после Нового года мне придет письмо из ведущего издательства с согласием напечатать мою повесть и предложением немедленно засесть за другую – по предложенному им сюжету. Сюжет покажется мне банальным – так, средней руки повесть в стиле фэнтези, но я соглашусь, потому что раскрутка обеспечена. Я напишу ее – не Бог весть что, а потом – еще одну, и еще, и еще…
Через четыре года томики с моим именем будут лежать на прилавках всех магазинов. Тиражи станут постоянно расти, и слава будет мне обеспечена. Мои герои будут послушны моей воле и никогда, ни единого раза не возразят, не захотят поступить по-своему. Никогда ночью я не проснусь от внезапного озарения, и слова не станут плясать вихрем ярких красок, а послушными мазками будут ложиться на бумагу.
Второй лист.
Первая книжка выйдет небольшим тиражом, и год после этого я не смогу написать ни слова – потому что сил не останется, потому что я выложился, вычерпал себя до дна, до капельки. Следующий замысел станет складываться медленно, и я снова открою файл «Word'а» лишь спустя почти два года. Мои герои будут непослушными и упрямыми, мы будем спорить с ними до хрипоты, отстаивая каждый свое мнение, но когда придем, наконец, к согласию – текст ляжет послушной золотой дорогой, ведущей к закату, и они пойдут по ней, затаив дыхание, и поведут меня следом. Тонкая, дрожащая ниточка Истины на миг протянется под ногами, и я увижу ее и на миг дотронусь до этой нити, искрящейся в звездном свете. Вторая книга даст мне седую прядь в волосах и боли в сердце; ее не захотят печатать, потому что чистая любовь не в цене сейчас. То же самое будет с третьей…
Я женюсь – неудачно, потому что Ей надоест быть «женой сумасшедшего, который днями и ночами что-то бормочет про себя и смотрит шальными глазами». Я останусь один – точнее, наедине со своими героями, и буду пропускать текст сквозь сердце и душу, но это продлится совсем недолго. Я умру легко, во сне… а засыпая, увижу их – всех, кто стал живым благодаря мне, всех, кого я выпустил в этот мир, рассказав о них. И они скажут мне спасибо.
Три моих повести напечатают через пять лет после моей смерти; читая их, люди будут смеяться или плакать, а потом тихо скажут слова, которые раньше произнести не могли, не решались. И слова эти будут простыми, как мир, и такими же вечными…
Я открыл глаза – Дед Мороз смотрел на меня задумчиво и чуть печально.
– Ну, что? – спросил он. – Решай быстрее, мне ведь еще к троим до полуночи успеть надо…
– Тоже к писателям? – на остатках дыхания съязвил я, чтобы протянуть время.
– Каждому свое, – невпопад и уклончиво ответил он. И поторопил: – Решай…
Я уже знал, что именно я выберу – тут, в общем, и сомневаться нечего. Но почему-то не мог решиться сказать это вслух – при нем. И не то чтобы мне было стыдно перед этим вечным стариком в красной шубе, а просто я чувствовал неловкость.
И разозлился на себя: в конце-то концов имею я право на успех или нет?
Снова судорожно вздохнув, как перед прыжком в воду, я протянул дрожащую руку и коснулся одного из листов.
Дед Мороз пристально посмотрел мне в лицо – и тоже вздохнул едва слышно. Потом, кивнув, вытянул второй лист из-под моих пальцев, сунул в огромный свой мешок, а книжку – ту самую, мою, первую – небрежно кинул на стол.
– Удачи тебе, парень… – проговорил он негромко. – С Новым годом.
Неслышно ступая подшитыми валенками, он вышел и осторожно прикрыл за собой дверь.
Одним глотком я допил остатки вина из бокала и остался сидеть у стола. Сидел и тупо смотрел на серую обложку, с которой горько улыбались мне герои моей первой и единственной книги.
Через несколько дней мне пришло письмо из издательства с предложением нового сюжета и обещанием высоких гонораров в случае удачи. Я написал им письмо с выражением согласия, благодарности и уверений в… – и даже отправил его. Я стану известным…
Я стану известным. Но никогда не смогу стать писателем.
25-26.12.2008 г.
Пешка
Майе, с огромной благодарностью
Вообще-то я в привидения не верю. И в чертовщину разную – тоже, и фильмы ужасов смотрю спокойно, даже на ночь. Но недавно случай был… расскажи кому – не поверят. В психушку, может, и не отправят, но подумают… а чего про нас думают, я и сам знаю: люди, мол, творческие, у них всякое бывает.
Ночь была. Бессонница меня грызла, уснуть никак не мог… сидел правил роман, только что дописанный; текст вылежался, его уже сдавать можно было, но – так, последние исправления. Правил и сам себя хвалил: ай да я, надо ж такое придумать! И раньше срока на месяц закончил, издатель доволен будет.
Сижу, значит, курю, стучу по клавишам. Окно открыто, дождь шумит. А потом слышу – кашлянул за спиной кто-то, негромко так. Я ни о чем подумать не успел – обернулся. А он – сидит на диване и на меня смотрит. Невысокий, худой… ну, совсем как живой, только вот взгляд усталый, неживой какой-то. И вроде незнакомый совсем.
Я так обалдел, помню, что даже не удивился.
– Чего пришел? – спрашиваю.
А он на меня смотрит. Потом мигнул, отвернулся и спросил:
– Не узнаешь?
А я не знаю его совсем, и кто такой – не пойму. Глюк, может? Так я сегодня и не пил почти, и вчера не пил, я вообще всю неделю работаю – текст идет, как по заказу…
Он ухмыльнулся – и по ухмылке этой, хищной, наглой, и вспомнил я его. Тощий, небритый, рожа кирпичом…
Это было лет как бы не десять назад. Я тогда только-только писать начинал… второй рассказ, как сейчас помню. Слабый, бледный, но – на удивление хорошо принятый и критиками, и редактором, и даже напечатанный в сборнике фантастики рядом с мэтрами… ах, как я был горд тогда! Что-то там было романтически-боевое, герой-воитель, неземная любовь – все, как полагается. А этот, тощий, – персонаж случайный, маленький, сбоку припека. Я, помнится, все никак ему имя придумать не мог. Он был первым, кто погиб у меня в тексте… за дело, конечно. Типа отрицательный образ – на дорогах грабил, убивал, все дела… вот и огреб по макушке.
