Она была слишком расстроена, чтобы протестовать против непомерных чаевых, которые Тед оставил официантке. Ничего не говоря, она со смиренной мукой последовала за ним, с опущенной головой, прикрыв рукавом лицо, и ее гэта клацали по цементному полу. Мужчины с соседних столиков кричали Теду слова, которых она не знала, но значение которых было ей понятно. Они поздравляли его. Только почему они еще и свистели?

Снаружи уже наступила ночь. Тусклый свет бумажных фонариков выхватывал фигуры прохожих. Уличного освещения не было — электрическая сеть была разрушена во время бомбардировок. В тени Тед остановился и обнял ее. Она стояла дрожа.

«Не тут…» — пробормотала она.

Кровь в его жилах замерла, потом закипела.

«Детка… — выдохнул он. — Ты хочешь сказать…»

«Не тут, Тэду», — повторила она, стараясь не заплакать. Она думала не о нем, а об Отце с Матерью. Она расскажет им всю постыдную историю от начала до конца, расскажет, как была голодна и как при виде горячей пищи не могла противиться ничему.

«Куда нам пойти, детка?» — его голос был хриплым и прерывистым. Он старался не думать о Сью. Столько мужчин — женатых тоже, — а они со Сью только помолвлены…

«Мы идем домой», — скорбно сказала Эцу.

Японцы вообще со странностями, это он знал, но чтобы настолько… «А твои, детка, твои отец и мать…»

«Да, да, Тэду», — чуть слышно ответила она.

После этого он сдался. Они пошли рядом по темной улице. Он взял Эцу за руку и крепко держал ее. Рука была мягкая, гораздо мягче, чем у Сью. Но она не отвечала на его пожатие, как, бывало, рука Сью. Он не хотел думать о Сью. Он постарался целиком сосредоточиться на Эцу — по крайней мере, той частью души, которая отвечала за чувства, а не за мысли.

Только у самой калитки мягкая рука Эцу ожила в его руке. Он почувствовал, что его втягивают в калитку и ведут по узкой садовой дорожке к дому. Бумажные полотнища стены были сдвинуты, и огонек в одной из комнат светил приглушенно-тускло. Фигуры Отца и Матери серыми силуэтами двигались на фоне стены. Эцу раздвинула перегородки так, что образовался дверной проем, и вошла в дом, ведя за собой Теда. Дети уже были уложены, и Мать с Отцом без улыбки смотрели на нее.

«Я вернулась очень поздно», — сказала Эцу и заплакала.

Отец жестом пригласил Теда сесть. Они нее опустились на циновки, Эцу продолжала плакать.

«Не плачь, Этти, — пробормотал Тед. — Ты не должна делать ничего такого, чего тебе не хочется».

Но он начал злиться. Что все это значило? Сначала она его заводит, а потом тащит домой. Он слушал ее мягко льющийся голос и не понимал ни слова. Когда японцы заговорят, никакой словарь не поможет. Остается только ждать.

«Увы, мои дорогие, — говорила Эцу и утирала глаза то одним, то другим рукавом. — Я так низко пала. Я не достойна быть вашей дочерью. И все же я не могла не вернуться домой. Куда я еще могла пойти?»

«Расскажи нам все, что произошло», — буднично произнес Отец.

И она начала рассказывать. «Мой живот сводило. Мои глаза ослепли. Мои ноздри были полны запахов еды. Я дрожала и теряла сознание. Я думала только о еде, которую могу съесть. Начав есть, я не могла остановиться. Я ела, пока не почувствовала, что больше не могу. Лучше мне не говорить, сколько иен он заплатил. Потом мы вышли, и он сразу спросил, куда мы можем пойти. Я сказала, что мы пойдем домой. Он отказывался. Но я уверила его, что вы поступите так, как велит честь. Он пришел, ожидая этого».

Все посмотрели на Теда. Он сидел очень прямо на подвернутых ногах и чувствовал себя крайне неудобно. Но в справочнике по Японии говорилось, что вытягивать ноги считается верхом неприличия.

Тед ухмыльнулся, глядя на Эцу. «Долго мне не вытерпеть», — предупредил он.

Отец и Мать посмотрели на нее. «Что он говорит?» — хором спросили они.

«Он сказал, что не может ждать долго», — слабым голосом ответила она.

Они вздохнули, Отец кашлянул. «Мы должны помнить, что их обычаи отличаются от наших», — сказал он.

«Но Эцу наша дочь», — простонала Мать.

«В этом вся трудность», — сказал Отец.

«Слушай, детка, давай побыстрее, — нетерпеливо сказал Тед. — Я больше не могу тут сидеть». Его ноги начало сводить судорогой.

«Что он говорит?» — снова спросили Отец с Матерью.

«Он хочеть начинать», — едва слышно проговорила Эцу.

Делать больше было нечего. «Сам Император велел нам повиноваться завоевателям», — печально сказал Отец. Он повернулся к Матери, и они встали. «Мы пойдем в другую комнату, — сказал Отец. — Мы будем ждать там». Мать закрыла лицо рукавом и тихо заплакала. Они вышли из комнаты, и Отец задвинул за ними перегородку.

Тед поглядел им вслед. «Старики что надо, очень мило с их стороны», — заметил Тед. Терпеть больше не было возможности. «Не возражаешь, если я встану?» Он поднялся и потопал сначала одной ногой, потом другой. «Ноги как деревяшка», — весело сказал он. Комнатка просто крохотная, подумал он. Забавно, что японцам нравится жить в таких чуланах! Эцу все еще сидела на циновке, глядя на него снизу вверх. Он не мог понять, что значит ее взгляд, застывший и странный. Но большие глаза под прямыми поднятыми вверх ресницами были прекрасны. Он плюхнулся на циновку рядом с ней.

«Ты не боишься меня, детка?» — ласково спросил он.

Она не ответила. Он обнял ее, в его руках она была мягкая, как кукла, не сопротивляющаяся, безответная, совсем покорная. Наконец-то он смог поцеловать ее в губы, и ее лицо было гак близко, у самого его плеча. «Я правда могу… могу…» Он не закончил фразы. Он мог делать все, что угодно, с этим податливым милым существом.

В эту минуту Эцу, прижатая к его груди, ощутила что-то квадратное и твердое под своей щекой. Теперь, когда наступал этот час, ее охватил отчаянный страх, пусть Мать с Отцом и были всего лишь за раздвижной перегородкой. От страха она готова была уцепиться за любую отсрочку. Она засунула руку в карман куртки Теда и выудила оттуда квадратный предмет. Им оказался сложенный пополам кожаный бумажник.

«Это, — сказала она, садясь, — это чуто?»

«Проклятье! — хрипло сказал Тед. — Дай его сюда!» Он потянулся за бумажником, но Эцу отдернула руку.

«Нет, нет, Тэду!» Она постаралась рассмеяться. Потом ей пришло в голову, что там лежат его деньги. Она ужаснулась. Он мог подумать, что она хочет денег! Она судорожно открыла бумажник и увидела лицо — лицо девушки, повторенное дважды, один раз оно было серьезное, второй раз смеющееся.

«О Тэду!» — выдохнула она. Она смотрела на лице» девушки. «Мирая девушка!» — сказала она.

Прежде ей никогда не приходило в голову, что у него, наверное, тоже есть дом, как у нее, есть отец и мать. Он существовал для нее, как существуют вообще все американцы для других людей, — как солдат и завоеватель.

«Твоя сесутура?» — спросила она.

«Нет», — коротко сказал он.

«Твоя жена!» — воскликнула она.

«Нет, не совсем», — ответил Тед.

Она смотрела на лицо Сью, такое чудесное, такое очаровательное, что он почувствовал гордость. «Это девушка, на которой я собираюсь жениться», — сказал он.

«О Тэду! Очень мирая!» — сказала Эцу своим тоненьким мелодичным голоском. Все, что она произносила, походило на пение. «Рассукажи, пожаруйсута?»

Она дотронулась до распущенных кудрей Сью. «Черуне, пожаруйсута?»

«Золотые», — сказал Тед.

«А гураза, пожаруйсута?»

«Голубые», — ответил он.

Эцу проворно вскочила. «Высокий, как я?» — спросила она.

«Гораздо выше», — ответил Тед. Он встал и показал себе на брови. «Сью высокая девушка, но не толстая».

«Ее имя, пожаруйсута?» — мягко спросила Эцу.

«Сью», — отрывисто сказал он.

«Сью? Как курасиво, — пробормотала Эцу, — курасиво… очень! Муне нравится!» С чувством она прижала фотографию к щеке. «Мирая девушка, — проговорила она. — Она в Япония тоже?»

«Нет», — сказал Тед.

«Но ты женитися?» — с беспокойством спросила она.

«Ясное дело, когда поеду домой», — ответил Тед.

«О, ты поеду домой?» — переспросила Эцу.