Литмир - Электронная Библиотека

   А может быть он пошутил, что понятия не имеет?

   В дом покупались корзины с цветами, приносились розы, стебли которых мама особым образом - наискосок - подрезала а потом бросала в вазу таблетку аспирина или ложку сахара, чтобы дольше стояли.

   И все же цветы в корзинах жухли, розы увядали.

   И отец увлекся выращиванием амариллисов.

   Если корзины и букеты были в Москве, то амариллисы - в Переделкине.

   Все делалось строго по научному: горшки, земля, луковицы.

   Отец сделался настоящим специалистом. Он знал, когда луковица "засыпала" и ее необходимо было укутать в газетную бумагу и спрятать в темноту, под лестницу. Он знал так же, когда следовало луковицу достать из-под лестницы, высадить в землю и уже в горшке выставить на подоконник, под лучи теплого мартовского солнца.

   Самое главное событие - это когда луковица давала стрелу.

   Оканчивалась сильная, бледно зеленая, салатная, почти белая стрела тугим бутоном, который через несколько дней лопался, точно фисташка, и в узенькую щелочку откуда-то изнутри, из невидимого мира чуть просовывался кончик алого лепестка. У меня, что называется, в ушах до сих пор звучит его радостные обращения к маме.

   - Эста! Луковица дала стрелу!

   Или.

   - Эста! Цветок проклюнулся!

   Отец первый замечал все эти волшебные изменения и превращения, и мы все сбегались на его восторженные восклицания.

   На дворе еще только весна наступала, а здесь уже расцвели яркие цветки - громкоговорители, явив собой некое волшебство, некий протест против суровостей природы, которые во что бы то ни стало требуется преодолеть, а отец-то и занимался выращиванием этих праздничных цветов для того, наверное, чтобы вместе со всеми нами испытать это ощущение победы.

   Как-то будучи в Ялте отец завел знакомство с сотрудниками Никитского ботанического сада, и в один прекрасный день ему на переделкинский адрес пришла посылка из Крыма с саженцами роз.

   На дачном участке под окнами его кабинета стараниями отца уже был разбит небольшой розарий, и летом каждое утро там срезались свежие розы и расставлялись по всему дому.

   Их было немного, но каждому из нас, обитателей дома, по розочке - да хватало!

   Теперь же с появлением посланцев из Никитского ботанического сада папин розарий преобразился. Почти в течение целого лета ежедневно на кустах распускались все новые и новые цветки настоящих крымских роз, нежных и пахучих.

   Вместе со всеми нами отец любовался и наслаждался общим видом цветущего розария и каждым отдельным срезанным для букета цветком, и в этом мы все были равны.

   Однако же в решающие моменты он из благодушного зрителя превращался в истинного садовника, от действий которого зависит жизнь и судьба растений. Отец внимательно следил за тем, чтобы перед началом зимы все растения были тщательно укутаны и укрыты от морозов еловыми ветками, а весной аккуратно расправлены, заботился о подкормке (коровьим навозом) и об опрыскивании, если появлялась тля.

   Помимо моей авторской воли может возникнуть образ этакого ученого ботаника, всю свою жизнь и волю отдающего разведению различных растений.

   Разумеется, это не так. Ведь я сконцентрировал на странице-другой то, что по крупицам рассыпано по всей длинной жизни.

   Кстати, не упомянуто выращивание клубники на дачных грядках, особенно запомнившаяся нам, детям, которых безжалостный отец заставлял обрывать усы, чтобы, как учила наука и практика, живительные соки не уходили на сторону, а сосредотачивались на главном кусте а затем и в плодах.

   Это было совсем давно.

   А уже сравнительно недавно стараниями отца на участке появилось три куста жасмина, и с некоторых пор они своевременно покрываются пахучими цветами и стали уже большими, густыми, как деревья.

   Особенно тот, что посажен под окнами столовой.

   Да и несколько лип, так же посаженные отцом на дачном участке, превратились из тонких прутиков в зрелые тенистые деревья, которые даже пришлось обрезать, чтобы каким-то образом справиться с могучими кронами.

   К сожалению, все эти занятия в условиях социализма (то есть постоянного дефицита и недостачи во всем) на не принадлежащем тебе клочке земли вокруг казенной дачи требовали огромных усилий, и материальных, и нравственных, и не могли дать отцу настоящего, полного удовлетворения.

   Но все же...

   Поскольку в ткань повествования спонтанно вплелась политика (критическая оценка автором условий социализма), я хотел бы быть честным по отношению к памяти моего отца и сказать, что он вряд ли бы со мной согласился.

   Кстати сказать, не было ни одного партийного лидера нашей страны, к которому бы отец относился с уважением (разве что к Никите Сергеевичу Хрущеву, да и то очень короткое время лишь в самом начальном этапе его деятельности).

   И все же, если, допустим, по поводу нашего социализма он был убежден, что все его ужасные недостатки есть некая случайность, порой трагическая, но в принципе этот строй справедливый, то капитализм (и уничтоженный революцией и продолжавший процветать в остальном мире) в основе своей ужасен, несправедлив и неприемлем.

   А приятные стороны капитализма - привлекательная случайность.

   Свой взгляд на этот политический и экономический строй он высказал в романе "Кубик", который, разумеется, был вовсе не об этом, а, как всегда у отца, о самых глубинных порывах человеческой души, пытающейся найти свое место в мире.

   Но мир этот - именно такой и никакой другой.

   Удержусь и не стану пересказывать эту вещь, небольшую по объему, но насыщенную, емкую, но скажу, что и здесь он снова и снова совершает титанические попытки поднять из непостижимых глубин памяти свою Атлантиду...

   О политике - хватит.

   Теперь попробую приступить к освещению очередного очень интересного, но почти неуловимого сюжета "Как отец наказывал нас, своих детей".

   Увы, мы частенько подвергались родительским наказаниям (как правило выговорам, отправлениям сидеть в комнату или, если дело происходило на даче, "под лестницу", кстати сказать, где зимой пребывали в темноте цветочные луковицы амариллисов ), но ни одно из этих наказаний не оставило в душе обиды на них, и в памяти, сколько бы я ни копался в ней, сохранилось два-три случая, причем невнятные и смазанные.

   Мне бы ужасно хотелось вспомнить, допустим, звонкую отцовскую затрещину, хоть за дело, хоть без дела. Но такого не было. Несколько раз отец пытался нас с сестрой пороть, меня ремнем, а сестру подвернувшимися под руку прыгалками. Но мы устраивали жуткий ор, и начавшаяся было экзекуция прекращалась.

   Более отчетливо вспоминаю случай, когда ожидал заслуженного наказания, но вместо этого был не только что помилован, но даже еще и обласкан родителями.

   Мы с сестрой вечером, перед сном повздорили, она меня ударила - то ли руками, то ли обидными словами, я вспылил, помчался за ней по квартире, ворвался в нашу детскую и от двери, которую сестра сколько могла удерживала изнутри, прямо с ноги запустил тапкой.

   Тапка, пролетев через всю комнату, со страшным звоном врезалась в оконное стекло.

   Мы с сестрой вдруг притихли, придавленные случившимся.

   Я буквально онемел он ужаса, вызванного содеянным.

   Помимо того, что я отлично понимал всё безобразие собственного поведения, меня внезапно ужаснул причиненный дому ущерб. Зима на носу, окна уже заклеены, приготовлены к морозам, и тут - такое!

   Наверное наша с сестрой ругань и беготня по квартире накапливали родительское раздражение, готовое выплеснуться наружу. Родители мгновенно примчались на шум, причем папа с грозным риторическим восклицанием:

   - Эт-т-та еще что здесь происходит?

   Но увидев изломанной формы дыру в стекле, отец тоже притих, прижал меня к себе и стал не ругать, что было бы уместно и справедливо, а успокаивать...

27
{"b":"189824","o":1}