На заводе шла приемка различных механизмов строящегося крейсера. В этой ответственной работе в специальных комиссиях участвовали все командиры крейсера. Н.Г. Кузнецов участвовал в приемке пожарной системы и еще чего-то. Работали мы целыми днями до темноты. Иногда днем, встречаясь с Кузнецовым, я стал замечать, что он не производит впечатления робкого новичка, голос его звучит уверенно, что ему не ясно — он спрашивает у заводских инженеров. Я давно был знаком с председателем комиссии по наблюдению за строительством корабля (сокращенно: комнаб) Дроздовым — симпатичным корабельным инженером очень высокого роста. Так вот, как-то, идя вместе с завода домой и делясь впечатлениями о ходе приемок на корабле, он мне говорит: «Вы, Юрий Александрович, давно знаете Кузнецова?» Я ответил, что знаю его не более двух месяцев. Дроздов помолчал, а затем произнес: «Удивительно хорошее произвел на меня он впечатление… довольно скромен и очень деловой, разбирается во всем до деталей, совсем не так, как другие. Вот увидите этот пойдет далеко». Я согласился с Дроздовым и стал еще больше приглядываться к новому вахтенному начальнику. Прогноз вскоре оправдался. Крейсер, вступив в строй, начал усиленно проводить боевую подготовку, часто выходить в море. С нами выходил в море и командующий флотом М.В. Орлов. Он тоже внимательно приглядывался к вахтенному начальнику Кузнецову, к тому, как смело и решительно он отдает команды рулевому и сигнальщику. После одного из многодневных выходов в море комиссар крейсера Кедрин, очень общительный человек, сообщил на мостике командиру, что комфлот обратил свое внимание на Кузнецова и сказал Кедрину, чтобы тот посматривал за ним. «Из него выйдет толк», — добавил Орлов, прощаясь с комиссаром. Все это я отчетливо слышал, так как был старшим штурманом крейсера и по должности стоял на мостике рядом с командиром. А волевые качества у Николая Герасимовича действительно проявились и совершенствовались с каждым днем его службы на корабле.
Мне хорошо помнится один эпизод из нашей совместной службы. В годы строительства флота вахтенных начальников с законченным военно-морским образованием не хватало. Поэтому вахту часто несли командиры из бывших унтер-офицеров царского флота — специалистов своего дела, но вахтенную службу на ходу они знали плохо, особенно навигацию и лоцию. Поэтому штатные командиры-штурманы, имевшие неспециальное образование, чувствовали себя на мостике полными хозяевами, на вахтенных начальников обращали мало внимания и отдавали команды рулевым и сигнальщикам, минуя вахтенного начальника. В те часы на вахте стоял Н.Г. Кузнецов. Определив место корабля и получив разрешение командира поворачивать на новый курс, я отдал непосредственно рулевому команду ложиться на такой-то курс. Кузнецов все это слышал и молчал. Когда крейсер лег уже на новый курс, он отозвал меня на крыло мостика и не грубо, но очень четко и негромко сказал: «Послушай, Пантелеев, на вахте стою я и за движение корабля отвечаю по уставу… команды рулевому об изменении курса должен подавать я… иначе я здесь не нужен, да это требует и устав… если ты не согласен, придется доложить командиру…» Кузнецов был абсолютно прав, я тоже хорошо знал устав. Нас — штурманов — избаловали приведенные выше обстоятельства, и мы перестали как-то считаться с вахтенными начальниками. Я улыбнулся и, помню, ответил тогда Николаю Герасимовичу: «Ладно, ты прав, учтем». Найдя удобную минуту, я тогда же рассказал о нашем разговоре командиру крейсера. Он выслушал меня и как всегда буркнул: «Что же, Кузнецов прав, учтите». Отношения наши не испортились.
Через некоторое время Н.Г. Кузнецов был назначен старшим вахтенным начальником крейсера и в этой должности вскоре показал свои достоинства. Обучая краснофлотцев гребле и хождению под парусом, я заметил, что шлюпка Н.Г. Кузнецова всегда обгоняла шлюпки других рот как под веслами так и под парусом. Среди командиров в кают-компании о Кузнецове заговорили как о молодом, но дельном моряке, любящем морское дело, море и корабль. Кают-компания у нас была очень дружная. По вечерам мы собирались в ней. Кто-нибудь играл на пианино, другие подпевали любимые песенки. Правда, играли плохо и пели несвязно, но Николай Герасимович любил петь какие-то свои песенки, мы подтягивали ему. Некоторые командиры были остроумными рассказчиками каких-либо историй из своей жизни, вызывавших общее оживление и смех. Николай Герасимович очень любил военно-морскую историю, видимо, он много читал о морских войнах прошлого. Мы разбирали события, разбирали и критиковали действия иностранных флотоводцев. Заводилой этих, по существу, научных дискуссий всегда был Н.Г. Кузнецов. Мы много — до хрипоты — спорили, но все это как-то сближало нас, и все мы становились друзьями.
Но особенно ярко Н.Г. Кузнецов проявил себя в Константинополе, куда в мае 1927 года с визитом пришли крейсер «Червона Украина» с тремя миноносцами для сопровождения в Афганистан Амамула-хана В один из вечеров старший помощник командира М.М. Оленин с группой командиров были приглашены турецкими офицерами на дружеский вечер. За старпома остался старший вахтенный начальник Н.Г. Кузнецов. И представьте наше удивление, когда, возвращаясь ночью на корабль, мы увидели крейсер стоящим на рейде совершенно без огней, на палубе, видимо, были разнесены пожарные шланги, ибо с бортов лились струи воды, из трубы вылетали крупные искры, и видно было, как по палубе метались темные фигуры моряков. На катере воцарилась гробовая тишина. Старпом Оленин мрачно произнес: «Неужели командир затеял ночью пожарную тревогу, да еще в Турции…» Не верилось, но что-то страшное случилось. На крейсере в тот день поздно вечером вспыхнул пожар в кочегарке рядом с <…> Горшков тоже был на берегу, за него остался трюмный механик Н.Л. Лобановский. Н.Г. Кузнецов, услыхав пожарную тревогу, немедленно кинулся в кочегарку и стал принимать решительные меры по ликвидации пожара. Затем вызвал боцманскую команду и сумел быстро накрыть чехлом трубы, чтобы прекратить доступ воздуха к месту пожара. Перегородки соседнего артпогреба сильно нагрелись, угрожая взрыву боезапаса. Н.Г. Кузнецов не растерялся и приказал немедленно включить орошение. Температура переборки стала падать, и вскоре пожар вообще прекратился. Н.Г. Кузнецов приказал форсировать введение второго котла, и через короткое время свет вновь оживил корабль. Убрали шланги и приступили к приведению труб в порядок. Они от пожара, конечно, потеряли свой обычный блеск, покрылись обгорелой краской. Утром все сияло чистотой, а турки так и не узнали о нашем пожаре, приписав почти часовое затемнение обычной учебной тревоге. Это происшествие подняло авторитет Н.Г. Кузнецова в глазах всего личного состава главным образом за быстроту, смелость и решительность всех правильных действий.
Осенью 1929 года мы участвовали в большом учении флота в районе Одессы. На корабле присутствовали народный комиссар обороны К.Е. Ворошилов и еще ряд высокопоставленных военных деятелей. По ходу учения нужно было быстро спустить баркас, посадить в него десант и высадить у Дофиновского лимана. Командир поручил это осуществить Н.Г. Кузнецову. На мостике находился К.Е. Ворошилов с сопровождающими его начальниками, которые внимательно следили за всеми действиями Николая Герасимовича. Погода была не бурная, но с моря шла волна, крейсер без хода качало, и спустить баркас, посадить в него несколько десятков моряков с оружием было далеко не просто. Но Н.Г. Кузнецов с этой операцией блестяще справился. Когда он вернулся с берега, его вызвал на мостик К.Е. Ворошилов, и мы все видели и слышали, как он, пожав Н.Г. Кузнецову руку, сказал: «Товарищ Кузнецов! Вы уже стали опытным моряком, операцию провели успешно. Благодарю вас и передайте благодарность краснофлотцам!»
После учения все начальство съехало с корабля, и мы вошли в одесский порт. За день до ухода домой в Севастополь была получена телеграмма из Москвы о том, что Н.Г. Кузнецов принят в Военно-морскую академию и ему разрешалось срочно выехать в Ленинград прямо из Одессы. Вечером все командиры собрались за чаем в кают-компании, организовав таким образом нечто вроде прощального ужина.
