Но я выровнялся. Философски подошел к событиям, занялся делами и не поддавался унынию, не увлекся и «горилкой». Мне хотелось со временем доказать свою невиновность и реабилитироваться. Для этого требовалось время. Одним словом, нужно было выжить. На ТОФе я окончательно оправился от пережитого.
Когда летом 1951 года меня вновь назначили министром ВМФ, я тоже переволновался, но то были приятные положительные эмоции. Стал думать, как выручить оставшихся в беде товарищей. Написал два письма. Как потом мне рассказали Алафузов и Степанов, о моих шагах они знали, но, кажется, единственным облегчением был перевод их из одиночек в общую камеру. «Надо просидеть несколько лет в одиночке, чтобы испытать удовольствие сидеть вместе с другими преступниками, кто бы они ни были». Алафузов, хорошо знавший юрисдикцию, стал выполнять обязанности советчика, а его «клиенты» охотно мыли за него пол. «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно», — заметил я, когда мы собрались вместе у меня.
Мы хорошо простились, но какая-то тоска одолевала меня, как будто я был в чем-то виноват, хотя они слышали все мои показания и видели желание взять всю вину на себя (и уж, во всяком случае, не сваливать ее на своих подчиненных). Многие из наблюдавших процесс потом писали и говорили мне, что были поражены моим рискованным поведением, я откровенно подставлял свою голову. Придерживаюсь твердого убеждения, что только такое поведение могло повлиять на исход дела. С печалью и удовлетворением вспоминаю, как благородно держались на суде Алафузов, Степанов и Галлер.
Я как бы вернулся в исходное положение. Установилось душевное равновесие, и сведения, что на флотах к моему вторичному назначению отнеслись весьма положительно, ласкали мое самолюбие. Однако есть вещи и невозвратимые. Хотя я еще чувствовал в себе достаточно сил, но уже поседел и приступы стенокардии давали себя знать при перегрузках. Я не раз слышал советы, что в трудные минуты нужно по-философски подходить к происшедшему; более точного рецепта, естественно, никто дать не мог. Каждый должен по-своему философствовать, выбирая нужную тему. Рассуждения с самим собой я начинал с выбора своего пути в молодые годы. Тут у меня не было раскаяния, я не жалел о раз и навсегда выбранном пути: отдать жизнь флоту. Я с удовольствием вспоминал годы учебы. Они не принесли мне никаких неприятностей. Учился охотно и окончил училище с отличием.
А как началась и проходила служба в офицерских чинах и должностях? Опять же одни приятные воспоминания. Служба на крейсере «Червона Украина» — пожалуй, никогда в жизни я не работал так много, но работал с удовольствием и не ради карьеры, а ради любви к кораблю. Нужно быть довольным, что судьба доставила мне столь много приятного на первом же этапе службы.
Всегда в такие минуты раздумья вспоминались и годы, проведенные в Военно-морской академии. Класс был дружный, и мы беззаботно учились и проводили свободное время. За это нужно благодарить судьбу значит, не все же так плохо, как сейчас, думал я. Окончив с отличием академию, я сам попросился на должность старпома, должность трудную, но для тех, кто любит свой корабль. С энтузиазмом я взялся за работу на крейсере «Красный Кавказ». У меня оказался хороший командир, который полностью доверился мне и не только не стеснял инициативу, но и предоставил мне руководить кораблем. И, кажется, я его не подводил. Корабль был на хорошем счету. Видимо, не случайно в 1933 году я был назначен командовать крейсером «Червона Украина».
Вот и исполнилась моя заветная мечта стать командиром, да еще крейсера, который я уже знал отлично. Это было приятно вспоминать и в какой-то мере заглушало тяжесть, камнем лежащую на душе. Нельзя же всю жизнь прожить без сучка и без задоринки, гладкого пути от начала до конца почти никогда не бывает. Почему же должен был избежать «черной полосы» я? Правда, мои взлеты и падения были уж слишком большими и переживания соответствовали им. Размышляя, я пришел к мнению, что когда поднимаешься в гору, то часть окружающих людей помогает тебе, часть с любопытством наблюдает, и лишь немногие (и то скрытно) тебе мешают. Когда же ты покатился с горы, происходит перестановка, кто помогал, перестает помогать, и кое-кто даже жалеет о прошлом, кто с любопытством наблюдал, теперь злорадствует, а тот, кто и ранее был твоим противником, становится ярым и открытым врагом и начинает с остервенением бросать в тебя камни (и писать доносы).
Иногда мои друзья причиной моих бед считали излишнюю доверчивость к людям, которые, дескать, меня подвели. В этом есть доля правды, но разочаровываться в людях огульно нельзя. Однако осмотрительность и проверка в наш суровый век нужны. Кстати, в мою молодость меня окружали порядочные люди, давали полезные советы — учиться, не гнаться за деньгами или положением, может быть, они и взрастили во мне излишнюю доверчивость.
И все-таки я верю, что хороших людей больше, чем плохих. Если бы я пришел к другому выводу, то по логике рассуждения потерял бы основу, для чего тогда стоило жить, ради чего бороться? При этом должны быть грани, за которые не следует переходить, чтобы не оказаться простаком, над которым обычно смеются даже те, кому ты делаешь добро и веришь. Всякая крайность, говорят, граничит с глупостью. Так и в данном случае. В наш бурный и беспокойный век за жизнь приходится бороться больше, чем прежде, но это совсем не значит, что теперь надо пренебрегать законами морали и порядочности.
Мне думается, человеку, соприкасающемуся с политикой, нужно быть особенно осмотрительным и осторожным. Политика — дело безжалостное, и если, как говорят, даже война есть политика, проводимая лишь иными средствами, то тем более политика не считается с отдельными людьми, если этого требуют ее интересы…
Мне довелось довольно долго находиться в отставке на особом положении: материально обеспечен, но выброшен за борт и оторван от своих товарищей по старой службе. Меня, кроме того, еще и многие сторонились: «как бы чего не вышло». Я пришел к твердому убеждению, что материальная обеспеченность не дает полного морального удовлетворения. Чего-то не хватает. Не хватает удовлетворения от того, что ты еще кому-то нужен и полезен. Это, конечно, относительно. У меня оставалась возможность вести общественную работу и своими докладами приносить какую-то пользу, но это настолько малая отдача, что по-настоящему удовлетворить не может[93].
…Никогда раньше у меня не возникали мысли о конце своей жизни. Теперь же, когда я был поставлен в определенные условия, когда независимо от меня прервалась моя служба, а годы и здоровье уже подсказывают, что и конец не за горами, иногда в часы раздумья невольно сосредоточиваешь свои мысли на прожитом, на оставшихся днях, на цели, когда-то стоявшей в жизни, и на стремлениях что-то еще успеть сделать для будущего. Временами закрадываются разочарования и какая-то черная мысль о бесцельности проведенного времени, о безотрадной перспективе. Вот в такие моменты и нужна ясная цель, опираясь на которую значительно легче бороться с меланхолией и даже болезнью.
Когда сосредоточишься на личных моментах и событиях, связанных исключительно с собственной персоной, да еще на лицах, непосредственно связанных с этими событиями, на душе становится мрачно и тоскливо. В таком случае не удается найти ответы на мучительные вопросы, и, кажется, тупик, в котором оказался, не имеет выхода. Но стоит взглянуть на все происшедшее с тобой в более широком аспекте и поставить себя на место человека, подверженного, как и все, различным капризам «судьбы», опереться на более устойчивые явления, как находишь происшедшее с тобой «мелочью жизни» и фактом не такой уж чрезвычайной важности.
Если взять цель своей жизни в рамках флота, ради которого, казалось, я и жил, то оказываешься у разбитого корыта, окончательно погибшим под тяжестью происшедшего. Но если ею считать более широкие стремления всего общества, всей страны, Родины, то окажется, что цель остается, и ради нее следует не унывая жить, надеясь на улучшение здоровья и возможность еще применить себя для этой цели.
