Как бы то ни было, умопомешательство Уинфилда Скотта было достаточно буйным, сопровождалось приступами тяжелого бреда и параноидальными фантазиями. Он постоянно заявлял, что его хотят ограбить и убить, а жену — изнасиловать. Уинфилда лечили успокоительными (преимущественно — морфинами), что вызвало периодические судороги. В 1895 г. Лавкрафту-старшему стало легче, припадки прекратились, однако он все больше и больше впадал в слабоумие. Уинфилд с трудом воспринимал окружающее и плохо понимал самые простые слова, когда к нему обращались. Летом 1898 г. его физическое состояние вдруг резко ухудшилось, поднялась температура, 18 июля начались резкие судороги, и на следующий день он скончался.
Уинфилд Скотт Лавкрафт был похоронен 21 июля 1898 г. на кладбище Суон-Пойнт в Провиденсе. Скорее всего, Говард присутствовал на похоронах отца.
Когда в 1919 г. Сару Сюзен Лавкрафт поместили в больницу, то лечащий врач отметил, что расстройство ее психики было явственно заметно в течение последних пятнадцати лет жизни. Подозревают, что отец Лавкрафта мог заразить свою жену сифилисом, но ни дальнейшая жизнь самой Сары Сюзен, ни судьба ее сына, проходившего целый ряд медицинских обследований, в том числе и при попытке поступить на военную службу, этого предположения ни подтверждают.
Лавкрафт помнил своего отца с двух с половиной лет и относился к нему всегда очень тепло. В своих воспоминаниях он отмечал, что у него была привычка залезать к Уинфилду на колени и восклицать: «Папа, ты выглядишь прямо как юноша!» Отца это страшно веселило.
Одним из немаловажных моментов, в котором проявилось влияние отца на будущего писателя, стала неприкрытая англофилия. Лавкрафт относился с огромной симпатией к Великобритании, считал, что революция и образование США были огромным бедствием для англосаксонского мира. Он писал в своей автобиографин: «Мои тетушки помнят, что уже в трехлетием возрасте я хотел красную униформу британского офицера и маршировал вокруг дома в неописуемом “мундире” ярко-малинового цвета, части ставшего мне маленьким костюма, и в живописном подобии килта, в моем воображении представлявшего двенадцатый Королевский шотландский полк… Все мои глубокие душевные привязанности относятся к нации и империи, а не к американской ветви — и, пожалуй, эта приверженность Старой Англии еще и усилится, поскольку Америка все более и более механизируется, стандартизируется и вульгаризируется, все более и более удаляясь от изначального англосаксонского направления, которое я представляю»[16].
Понял ли маленький Лавкрафт, после того как его отец очутился в сумасшедшем доме, какое несчастье случилось в семье? Скорее всего, он осознал это в тот момент, когда вместе с матерью вернулся в Провиденс, в дом своего деда.
С тех пор Говард рос под контролем со стороны матери и двух ее сестер (они оставались незамужними и жили в их родовом доме по Энджел-стрит). И лишь частично отца мальчику заменил его дедушка, Уиппл Филлипс.
Дед рассказывал маленькому Говарду страшные истории собственного сочинения, так как был большим фантазером и выдумщиком. Л. Спрэг де Камп писал об Уиппле Филлипсе: «Его любимцами были готические писатели конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века: Анна Радклифф, Мэтью Грегори Льюис и Чарльз Мэтьюрин. Видя, что внук выказывает сходные интересы, Уиппл Филлипс развлекал мальчика, выдумывая для него истории о привидениях и страшные сказки. Он рассказывал о черных лесах, огромных пещерах, крылатых кошмарах… старых ведьмах с ужасными котлами и низких завывающих стонах»[17]. При этом Филлипс считал, что его внук должен расти настоящим храбрецом и ничего не бояться. Например, дед навсегда избавил пятилетнего Говарда от страха темноты, предложив пройти через анфиладу темных комнат в доме по Энджел-стрит.
Дом Филлипсов, стоявший на городской улице, в то же время выглядел настоящей усадьбой. К нему примыкал обширный участок возле поля, у которого росли громадные вязы. Уиппл Филлипс сажал на участке кукурузу и картофель и даже держал коров.
Именно после переезда в дом деда Лавкрафт, как он сам позже утверждал, попал под очарование старинных зданий и с огромной симпатией и интересом начал относиться к колониальной архитектуре.
Ранним годам жизни в Провиденсе писатель впоследствии был обязан трем привязанностям, определившим развитие его характера, — любви к странному и фантастическому; любви к отвлеченной научной логике; любви к древнему и неизменному. Первая из этих привязанностей сформировала главное направление его творчества и определила его судьбу. Тогда же, в возрасте примерно трех-четырех лет, Лавкрафт столкнулся с идеей неотвратимости времени, неуклонности его хода, которая надолго поразила будущего писателя и отразилась во многих его книгах.
В четыре года Лавкрафт научился читать. Первой его книгой, видимо, были «Сказки братьев Гримм». Читал он активно и бессистемно.
В возрасте пяти лет Лавкрафт осилил «Тысячу и одну ночь» (скорее всего, в переводе Ледворда Уильяма Лейна, бывшего самым популярным в то время). Воздействие этой книги на маленького Говарда оказалось неописуемым. Он был просто очарован невероятными выдумками арабских сказочников. Лавкрафт заявил, что отныне будет мусульманином, и «заставил мать устроить в моей комнате восточный уголок из портьер и ладанных курильниц»[18]. Тогда же он придумал себе имя Абдул Альхазред, имя, которое позднее прославится как принадлежащее автору «Некрономикона» — таинственной и ужасной книги, на которую нередко ссылаются герои лавкрафтовских рассказов.
Лавкрафт утверждал, будто это имя ему подсказал семейный адвокат Альберт Бейкер. Пусть с точки зрения арабской грамматики оно выглядело и не очень правильно, но в итоге оказалось более звучным, чем возможные более правильные варианты. В результате в такой неправильной форме имя и вошло в историю мировой литературы.
На симпатию Лавкрафта к «литературе ужасов» оказала воздействие и еще одна книга. Это была «История о старом мореходе» С. Кольриджа с иллюстрациями Г. Доре. В возрасте шести лет Лавкрафт как-то увидел огромную книгу, размером с атлас, стоявшую на каминной полке. На ней были вытиснены золоченые буквы — «С иллюстрациями Гюстава Доре». Лавкрафт до этого уже встречал картинки этого художника в домашних изданиях Данте и Мильтона, поэтому ожидал самого сильного впечатления. И не был обманут. Увидев иллюстрации к «Истории о старом мореходе» и прочитав текст, Лавкрафт пришел в полнейшее восхищение, а поэма на долгие годы осталась среди его излюбленных поэтических произведений. Одно из самых ранних стихотворений писателя создано под несомненным влиянием этого гениального сочинения Кольриджа.
26 января 1896 г. случилось очередное несчастие в семье Лавкрафтов: скончалась бабушка Говарда по матери — Роби Филлипс. Маленький Говард оказался этим событием заметно напуган. Более того, траурные события повлияли на фантазию мальчика, и он вообразил неких странных существ — «ночных призраков», ставших прототипом всех чудовищ, обитающих во тьме и нападающих на одиноких путников во взрослых рассказах и повестях Лавкрафта.
Малыш Говард постоянно ждал нападения монстров и упорно молился, чтобы Господь отогнал их прочь. Он воображал «призраков» в виде тощих гибких тварей с шипастыми хвостами и перепончатыми крыльями, но при этом — совсем без лиц. Их прямые родственники будут преследовать любимого лавкрафтовского героя Рэндольфа Картера на страницах романа «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата».
Однако жизнь продолжалась, неприятные переживания вскоре забылись, а Лавкрафта стали активно возить в гости к родственникам. Он, например, хорошо запомнил пребывание на ферме двоюродного деда Уитона Филлипса. В поездке его сопровождали мать и, возможно, обе тетки. В очередной раз будущий писатель был очарован и старинным домом, и той общей атмосферой старины, что казалась тесно связанной с XVIII в., который Говард, видимо, тогда и начал считать своей духовной прародиной.
