– У меня нет такого, – сказала мать, откладывая снимок в сторону. – Илюхе, наверное, здесь месяца четыре. И вот еще…

Снимок Марины. То же розовое платье, накинутая на плечи кофта и чуть виноватый улыбающийся взгляд. Фотография когда-то была довольно большого формата, но кто-то разрезал ее пополам. Был срезан даже локоть Марины – и часть осеннего желтого дерева у нее за спиной.

– Ты это положишь в альбом? – спросила девушка. – Обрезок какой-то.

– Не знаю, кто это обрезал. Не ты? – расстроилась женщина.

Алина возмутилась – она всегда терпела напрасные обиды от родителей, или же это ей так казалось:

– Как что – так сразу я! Зачем мне резать Маринкины снимки! Я даже не видела его никогда! И не знаю, что там было еще!

– Поди теперь, догадайся. И кто испортил? Это снято у нас во дворе. – Мать прищурилась, рассматривая снимок. – Она тогда мало фотографировалась. Интересно… Кто снимал?

Алина почему-то подумала об Эдике. Третий раз за день! Многовато. Она закрыла коробку:

– Все это замечательно, но хотелось бы повидаться с ней самой. Фотки мне ни к чему. Мам, если она все-таки позвонит – попроси ее перезвонить мне.

Та сразу расстроилась – как видно, в этих старых снимках она находила какое-то утешение – будто бежала в прошлое от неприятного настоящего:

– Ты думаешь, она сегодня вряд ли позвонит?

– Я не думаю. Я сама надеюсь, что с ней все в порядке. И знаешь что? Скажи отцу, чтобы не торопился отдавать деньги. Сперва нужно как следует узнать, что с ней случилось. Если дело только в том, чтобы уплатить за лечение – пусть так и скажет. Мы поедем в больницу и привезем деньги. Но мне кажется, дело в чем-то еще.

За день отцу удалось занять около двух тысяч долларов. Он на этом не успокоился и, наскоро перекусив и сдав жене деньги, снова отправился в город. Алина узнала об этом, позвонив родителям вечером, вернувшись домой. Марина о себе знать не давала. Василий тоже им не звонил. Она сама сделала попытку позвонить свояку, но никаких результатов это не принесло. Трубку не снимали.

– Он же дома! – сказала она вслух, кладя трубку на место. – Он должен быть дома, куда ему еще деваться?

Алина устала. День оказался бесконечным. Утро в милиции, этот бессмысленный торг с представителями закона, которые никак не желали понять ее требований. Потом – встреча с Вероникой. Та, узнав, что компаньонка не сможет вернуть деньги в конце недели, только развела руками:

– Ну что ж, пять процентов в месяц – это не так уж много. Это почти ничего. Отдашь не девять тысяч, а девять с половиной. Через месяц.

– Но откуда я возьму эту половину? – хмуро спросила девушка.

– А откуда ты собиралась взять девять тысяч? – резонно спросила Вероника. – Деньги из ниоткуда не берутся. Ты же говорила, что можно продать дом? Так вот и продай.

Она посоветовала Алине не тратить нервы понапрасну. Сейчас она должна думать только о работе – тогда и проценты не покажутся такими страшными. Магазин-ателье открывался буквально на днях. А засесть в мастерской с лекалами Алина должна была уже завтра. Магазин будет носить название «Папарацци» – его придумала хозяйка. Витрины будут декорированы муляжами фотоаппаратов и манекенами, изображающими фотомоделей. Довольно узнаваемыми, но без точного портретного сходства, чтобы не пришлось платить агентам этих, вполне реальных моделей.

– Все рассчитано на молодежь, а те побегут, если название будет достаточно броским. Ну и реклама. Дадим ее в молодежных журналах, а может, даже на телевидении, только не сразу. Чуть погодя.

Вероника была настроена очень оптимистично – и девушка приказала себе не беспокоиться понапрасну. Она до сих пор не знала, как велика будет ее доля и сколько это составит в денежном выражении. «Но дом есть дом, наследство есть наследство, – сказала она себе. – И никто не может его у меня отнять. Я просто буду должна на пятьсот долларов больше – стоит ли беспокоиться? По крайней мере пока?» Сделав этот вывод, она почувствовала легкие угрызения совести. За все это время Алина ни разу всерьез не забеспокоилась о сестре. Ее исчезновение и требование прислать деньги она восприняла, как досадное недоразумение. Ее куда больше беспокоили собственные проблемы. Но теперь она всерьез задумалась об этом.

«Что и говорить, пропала она как-то загадочно. И Василий ведет себя странно. Мама говорит – он хотел ее убить? Нет, в это я не верю. Тогда… Откуда же взялся пистолет? Сдается мне, Васька тоже видел его впервые. Да и какой ему расчет подкидывать мне оружие? Тут что-то не так!»

Она взглянула на часы. Половина восьмого. И наконец приняла решение. «Я поеду туда и еще раз поговорю с соседями. Осмотрю дом. Утром, когда приехал Васька, я как следует ничего не разглядела. Искала только Маринку. А потом попросту сбежала оттуда, едва успела одеться. Если ее похитили – должны же быть какие-то следы! Может, она сопротивлялась? Или все-таки умудрилась оставить мне какую-то записку или хотя бы знак? Тогда я просто ничего не успела увидеть… Зато сейчас ничего не пропущу!»

И она отправилась на вокзал.

До поселка Алина добралась, когда уже совсем стемнело. Она вышла на маленькой станции в десятом часу вечера. Огляделась. Ни души. Впереди по платформе шла пожилая женщина, едва волоча тяжелые клеенчатые сумки. Судя по всему, она вышла из первого вагона электрички. За ней увязалась бродячая собака. Пес шел за женщиной с кротким, понурым видом, явно просто потому, что больше ему нечего было делать.

Алина спустилась с платформы, перешла через железнодорожные пути. Остановившись между линиями, поглядела в обе стороны. Ни одной электрички в отдалении. Где-то горел красный огонек, на горизонте сгущалась сиреневая мгла. Небо дышало теплой влагой – его заволокло тучами, собирался дождь.

«Теперь пойдут грибы, – машинально подумала Алина, выходя на пустую привокзальную площадь. – Только как отправишься в лес в одиночку? Родители не любят сюда ездить. Им кажется, что далеко. Да просто лень! Мы всегда ходили по грибы с Маринкой…»

И только сейчас она отчетливо ощутила, что сестра исчезла. Возможно, даже навсегда. Она остановилась, переводя занявшееся дыхание. В листве, чуть подсвеченной одиноким фонарем, что-то серебристо блеснуло. Памятник Ленину. Кто, когда и зачем поставил его на это маленькой станции – не знали даже старожилы. По утрам под ним располагались торговки – они приносили огородную зелень, овощи, ближе к осени мужики притаскивали мешки со свеженаловленными раками. Марина часто покупала этих раков – они тут стоили копейки. Их с упоением ела вся семья – кто с пивом, кто с газировкой. Даже Дольфик разгрызал парочку, с каким-то отчужденным, брезгливым видом. Просто за компанию.

«Что же все-таки с ней случилось? Тут так тихо, кажется, такое мирное местечко…»

Алина пошла по длинной, теряющейся вдали улице. Нужно было пройти до конца, свернуть налево, опять до конца, потом через утоптанную площадку, где местные подростки летом играли в футбол… Затем нужно было пройти еще один переулок. Там, почти на границе с лесом, стоял дом их покойной тетки. Даже по поселочным меркам это была страшная даль. Глушь, захолустье. До станции – почти полчаса быстрой ходьбы. Алина всегда ходила быстро, потому что побаивалась этих длинных пустых улиц, особенно если приходилось идти в одиночестве, в потемках. По мере того как она углублялась в поселок, исчезали фонари. Они становились все реже и наконец, когда она свернула в очередной раз, окончательно пропали.

Она нерешительно постояла, слушая тишину. Где-то далеко, в лесу, крикнула ночная птица, имени которой она не знала. Ей откликнулась другая – так же протяжно, тоскливо, будто сообщая о каком-то горе. Девушка взглянула на часы – фосфорические точки позволяли ей определить время. Половина десятого. А все как будто вымерло.

«А она шла тут почти в полночь, – с каким-то сдавленным страхом подумала девушка. – И даже если кричала – никто не услышал. А если услышал, то не помог». Она огляделась. Кое-где за заборами виднелись светящиеся окна. Но большинство домов стояли пустыми, там было темно. Из подворотни на нее нерешительно залаяла собака и тут же смолка, будто усомнившись, не совершила ли она ошибку? Алина двинулась дальше. Ей было страшно. Она уговаривала себя, что ничего случиться не может. На нее-то во всяком случае никто не нападет. Кому, когда она причинила зло? Кто мог ей завидовать, кто ее ненавидел? «Только я сама и ненавижу себя, да и то – иногда! – подумала девушка, сворачивая в последний переулок. – Ненавижу за то, что я такая, за то, что я всегда одна. Ищу причины, почему мне не везет, и не нахожу… Чувствую себя последним уродом и смотрюсь в зеркало, чтобы убедиться, что это не так. И все равно, ни в чем не уверена. Маринка говорила – я карьеристка. Чушь. Карьера ничему не мешает. Тут что-то другое. Что-то другое. Цыганка бы сказала – „тебя испортили“. Но кто мог меня испортить? Зачем? Порча – это не парочка булавок, которые кто-то втыкает в восковую куклу. И не чей-то дурной глаз. Порча – это что-то в тебе самом, только твое собственное творение и твоя вина…»