Наш 434-й полк тоже расформировали, а личный состав передали 176-му стрелковому полку. Командиром его назначили Астрелина. Из командиров батальонов остался только один наш Бугров, остальных заменили. Произвели замену многих командиров рот, хозяйственных и штабных работников. В полку стало много незнакомых людей. Меня оставили начальником пулеметной команды.

Начальник пулеметной команды 434-го (176-го) стрелкового полка П. М. Хадыка. (Снимок 1921 года).

Вскоре мы начали новый поход в направлении Баку. Он был тоже тяжелым, но улучшилось снабжение продуктами и фуражом.

В Дербенте остановились на продолжительный отдых. Разместили нас по частным квартирам. Я попал к кавказскому еврею, очень разговорчивому человеку. Он рассказал, что на окраине Дербента одна из скал повернута отвесно к городу. Еще из глубокой старины для бездетных мусульманских женщин эта стена является священным местом. Сюда совершают паломничество не только бездетные женщины Дагестана, но и Азербайджана. Обряд заключается в том, чтобы утром, до восхода солнца, голыми руками, без дополнительных предметов, вбить в эту стену гвоздь. Только тогда можно рассчитывать на то, что будут дети. Неудачницы часто тут же кончали жизнь самоубийством, спрыгнув в пропасть.

Местное население, среди которого было много русских, особенно рыбаков и нефтяников, относилось к нам очень хорошо. Они радостно встречали нас и помогали всем, чем могли. Особенно мы нуждались в ремонте и замене обуви, и местное население оказывало нам в этом большую помощь.

3 мая 1920 года дивизия прибыла на станцию Баладжары, что в двенадцати — четырнадцати километрах от Баку. Наш полк разместили в аулах Сарай и Мастакриз. После длительного перехода Астрахань — Баку мы получили наконец долгожданный отдых для себя и лошадей, а главным образом, возможность помыться, заменить белье, произвести ремонт одежды, обуви, упряжи.

Местное население встретило нас хорошо, помогало продовольствием и материалом для ремонта. Простояли мы здесь около двух недель. 15—16 мая полк погрузили в вагоны и по Закавказской железной дороге отправили в город Ганджу (бывший Елизаветполь, ныне Кировабад). Здесь расквартировали штаб дивизии и два полка. Наш полк доставили на станцию Акстафа, а затем пешим порядком перебазировали к грузинской границе. Штаб полка расквартировали в городе Казах, батальоны — по аулам. Пулеметную команду разместили в ауле Дашсалаглы. Однако вскоре взводы отправили по батальонам. Со мной остался только один взвод.

Разместились мы по частным домам. Надо сказать, что большинство жителей аула относилось к нам очень хорошо. Хотя мы питались отдельно, почти ежедневно наша хозяйка давала нам буйволиного молока, очень густого и жирного. Мы ели его впервые. Расходовали на приготовление супа и каши. Есть его цельное с хлебом, как коровье, мы не могли. Часто нас угощали брынзой, которую я ел тоже впервые.

Хотя женщины аула носили чадру, но в присутствии нас они ходили без нее. В Казахе, а затем и нашем ауле Дашсалаглы я услыхал интересный анекдот, рассказываемый азербайджанскими женщинами: «Стоит группа женщин с опущенными с головы на шею чадрами. Вдали показалась группа идущих мужчин. Одна женщина громко говорит: «Закройтесь, идут мужчины». Другая, посмотрев в ту сторону, отвечает: «Нет, это не мужчины, это русские».

В двадцатых числах мая нам стало известно, что в Баку готовилось восстание мусаватистов — членов мусульманской националистической партии крупной буржуазии, помещиков и духовенства. Но там быстро навели порядок.

26 мая произошло восстание в Гандже. Мусаватисты захватили большую часть города. В наших руках оказалось лишь несколько кварталов и станция Ганджа.

В наших аулах и в городе Казах стало тоже неспокойно.

30 мая полк сосредоточили на станциях Акстафа и Тауз, а ночью погрузили в вагоны и направили в Ганджу. Пулеметы распределили по ротам. У меня в резерве остался только 1-й взвод, который и раньше бывал в моем распоряжении и вводился в бой в самый ответственный момент или на решающем участке, где надо было взять укрепления врага или удержать свои позиции.

Всю ночь в пути не спали, были готовы к отражению нападения. Командир полка с охраной ехал на паровозе.

До станции Шамхор доехали благополучно. Начало светать. На перроне нас ожидал представитель от командира дивизии. После короткого совещания командир полка отдал приказ — в бой вступим немедленно, разгрузку лошадей и повозок произведем при помощи подручного материала. Приспособим даже двери от вагонов. Предстояло только преодолеть последний участок между станциями Шамхор и Ганджа.

Шамхор стоит значительно выше Ганджи, и наш поезд очень хорошо виден повстанцам. Случилось так, как мы и ожидали. Как только поезд прошел несколько километров, мы подверглись интенсивному артиллерийскому обстрелу.

Вся артиллерия дивизии, размещавшаяся в Гандже, была захвачена мусаватистами. Часть артиллеристов попала в плен. К орудиям мятежники насильно ставили наших пленных, а когда те отказывались или плохо стреляли, их тут же расстреливали и сбрасывали в глубокий колодец. Я потом видел этот колодец, из него было извлечено более 20 трупов. И все же ни один снаряд в наш поезд не попал.

На станции мы разгрузились в течение 2—3 минут, поротно, развернулись в цепи и пошли в наступление. Я на некоторое время задержался у поезда и руководил разгрузкой лошадей и повозок. Их тоже быстро, без всяких трапов, спустили на землю и направили в ближайшие дворы и укрытия у вокзала.

Вслед за нами прибыл еще один полк. Всего наступление повели пять пехотных полков и шесть кавалерийских. Их поддерживали огнем 57 орудий и две бронемашины.

На стороне мятежников было 10—12 тысяч человек и 1800 солдат и офицеров из 1-й Азербайджанской дивизии, составленной преимущественно из людей, служивших в мусаватистской армии.

Вскоре усилилась винтовочная и пулеметная стрельба с нашей стороны. Полк вошел в соприкосновение с повстанцами. Он наступал в первом эшелоне. Открыли огонь артиллеристы.

Мы оказались в новых для нас условиях. Между городом и станцией находились сотни небольших индивидуальных виноградников, огородов и садов, и каждый такой участок был огорожен каменными или глинобитными дувалами, своеобразными стенами. Для противника они служили исключительно удобными оборонительными укреплениями. Для нас же — препятствиями, взять которые можно было только с помощью артиллерии или штурмом. Но штурм был сопряжен с большими потерями.

С вокзала в город через все эти своеобразные крепостные лабиринты вела только одна дорога или улица. Противник держал ее под непрерывным ружейным и пулеметным огнем. Других дорог или проездов не было, вернее, — мы их не знали. В бой ввели и мой последний резерв, 1-й пулеметный взвод Тимофея Ермолаева. Я находился в одном из взводов на передовой. Правда, часто выходил в тыл, откуда проверял обеспечение боеприпасами пулеметов.

Кто-то передал, что меня вызывает командир полка. Я доложил о делах в пулеметной команде. После этого он познакомил меня с двумя командирами, которые окончили Астраханские пулеметные курсы и прибыли в наш полк для дальнейшего прохождения службы. Здесь же Каверина определили моим помощником, а Петрунина — командиром взвода, хотя пока вакантной должности не было. Каверину я поручил обеспечивать доставку патронов, а с Петруниным пробрался в 1-й взвод. Здесь действовало около шести пулеметов.

Самым трудным было столкнуть повстанцев с первых укреплений вблизи вокзала. Когда их выбили оттуда, наши войска, под прикрытием дувалов, стали, хотя и медленно, продвигаться вперед. Потери несли обе стороны. Мы применили гранаты для разрушения препятствий.

В середине дня тяжело ранило в ногу Тимофея Ермолаева. Командование взводом я передал Петрунину. Спустя некоторое время навестил Ермолаева в вагоне, приспособленном для раненых. Он громко стонал, скрежетал зубами, просил крепкого табака, хватался руками за спинку кровати, гнул ее на себя.