Багровые отсветы озаряли ночное небо, словно солнце, хотя до восхода оставалось еще не менее трех часов, уже изготовилось показать край из-за далеких гор. Рев пламени погребальным гулом разносился в холодном ночном воздухе, и, аккомпанируя ему, будто звон струн на хмельной пирушке, лязгала добрая сталь.

Высокий, статный мужчина выпрямился на отдаленном холме и посмотрел на запад, где, вопреки всем законам природы, занимался этот неестественный рассвет. Свет пожара на таком расстоянии не рассеивал ночные тени, однако и в темноте случайный наблюдатель, окажись он здесь, не смог бы не отметить гордую осанку этого человека. И несмотря на то что мужчина только что появился из узкого лаза, скрытого зарослями кустарника да огромными валунами, и имел не самый лучший вид – одежда разодрана, лицо и руки покрыты грязью вперемешку с сажей от загодя потушенного факела, а с правой брови тонкой струйкой стекает кровь от неудачной встречи с камнем в темноте, – любой увидел бы в нем благородного человека. Мужчина смотрел, как горит далекий замок, слушал звуки битвы и рев пламени, практически заглушающие вопли раненых и умирающих. Внезапно, будто опомнившись, он заозирался – нет ли кого поблизости? Судя по его настороженности, случайной встречи этой ночью он не желал. Настолько не желал, что убил бы любого, кто оказался поблизости. Либо пал сам, если бы не смог убить. Убедившись, что рядом никого нет, мужчина вновь обратил взгляд в сторону гигантского погребального костра, в который превратился замок и где сейчас сгорали его защитники.

Пламя взвыло, еще выше взметнувшись в небо. Чуть позже донесся грохот падающих камней и восторженный вой сотен глоток, радующихся фейерверку. Мужчина вздрогнул – похоже, обвалилась одна из стен, доселе сдерживавших напор врага. Он напряг глаза, но с такого расстояния не смог разглядеть ничего, кроме полыхающего замка.

Он должен был быть там! Пальцы сами собой сжались на рукояти меча, висевшего на широкой перевязи. Должен! Там гибнут его люди, его брат, единственный, кто еще жив – да жив ли? – из семьи… Новый звук – тихий всхлип за спиной. Рука разжалась, отпуская оружие. Нет, брат не единственный! Мужчина поправил объемистую котомку, примостившуюся у него за спиной рядом с еще двумя длинными мечами, рукояти которых выглядывали из-за плеч. Рука почувствовала, как что-то зашевелилось под тканью. Нет, он не один! Мужчина осторожно, словно легчайшую вазу подземного фарфора, какая стоила столько, что семье среднего достатка хватило бы безбедно прожить всю жизнь, но была так хрупка, что ее легко проткнуть пальцем, снял свою ношу и опустил на землю.

– Сейчас, маленькие… – забормотал он, присаживаясь рядом. Размотав ткань, вгляделся в два маленьких свертка, которые можно было угадать лишь по очертаниям в свете звезд. – Сейчас…

Один из свертков вновь всхлипнул. Младенец заворочался, пытаясь выпростать туго стянутые пеленками ручки и ножки. Второй младенец лежал тихо – лишь глаза, поблескивающие в слабом свете, позволяли понять, что и он не спит.

– Тихо, ребятки! – Мужчина говорил нежно… Пытался говорить нежно. Голос его больше подходил для того, чтобы командовать в битвах или горланить развеселые песни в кабаках, но никак не для сюсюканья с детьми.

Вероятно, младенцы каким-то образом чувствовали, что их плач сейчас может привлечь врагов и оборвать только начавшиеся жизни, а возможно, просто ощутили присутствие родного человека, но даже ворочавшийся сверток, то и дело беспомощно всхлипывавший, послушно затих.

– Молодец! – одобрительно прошептал мужчина.

Он вновь уложил младенцев в котомку. Очень осторожно. Проверил, не пережимает ли ткань хрупкие тельца, не душит ли их, и водрузил груз себе на спину. Снова застыв у края холма, мужчина смотрел на запад, где огонь, радуясь поживе, все ярче занимался над замком, а оружие звенело одновременно и погребальным звоном, и алчным предчувствием крови.

– Когда-нибудь мы вернемся, – шепотом пообещал мужчина то ли себе самому, то ли своей ноше, то ли врагам, уже, несомненно, ворвавшимся в замок. – Вернемся и возьмем свое. Без всяких подачек!

Он еще недолго простоял на холме. Пары минут хватило, чтобы запечатлеть в памяти все происходящее перед глазами. Навсегда запечатлеть.

– Мы вернемся, – вновь пообещал он и, резко развернувшись, быстрым шагом пошел на восток.

– Фарри! Слов! – Хриплый голос едва слышен за стуком деревянных палок.

Двое юношей, достигшие уже того возраста, когда их перестали воспринимать как детей, однако еще не называют мужчинами, размахивали палками, изображая бой на мечах. Высокая трава вокруг них вытоптана, словно здесь промчался табун лошадей, сочащаяся влагой земля превратилась в грязное месиво. Клац-клац – стучат палки.

– Фарри! Слов! – Голос не сдается. – Хватит палками махать!

Юноши похожи друг на друга почти как две капли воды. Придирчивый взгляд, конечно, без заминки отыскал бы в них различия, но никто не усомнился бы, что перед ним братья. Оба среднего роста, черноволосые. У обоих правильное, благородного овала лицо, которое лишь чуть портит немного крупноватый нос. Темные, почти черные глаза одновременно сверкают задором схватки и излучают настороженность, внимательно следя за соперником. Волосы у того, кто справа, чуть длиннее, чем у второго, еще немного – и достанут до плеч. Другой брат стрижен более коротко, зато может похвастаться небольшими усиками над верхней губой и короткой щетиной, тенью окутывающей скулы.

Запыхавшись после урагана ударов, так, впрочем, и не достигших цели, братья чуть отступили друг от друга, но «оружия» не опустили.

– Так, парни. – В голосе, зовущем их, послышалась нотка раздражения. – Если мне придется самому идти к вам…

– Дядя зовет, – тяжело дыша, произнес Слов, не отвлекаясь от плавно движущегося перед ним брата. – Надо ловушки проверить.

– Не раньше, чем я оставлю тебе такую же отметину, как ты мне только что. – На левом боку Фарри наливался большой синяк – след удачной атаки Слова.

– Бьюсь об заклад, что если мы сейчас же не откликнемся, – усмехнулся Слов, – то наши ребра украсит не одна такая отметина.

– Ты же не думаешь, что я позволю, чтобы у тебя было одним синяком меньше? – Фарри прыгнул к брату, занося палку.

Слов чуть отклонился в сторону, поднимая свое оружие. Клац-клац-клац – снова защелкало дерево о дерево. Длинный рубящий удар сверху вниз, которым атаковал Фарри, неожиданно сменился режущим – наискосок слева направо. Слов еле успел перестроиться, и его палка встретила палку брата всего в ладони от груди. Приземлившись, Фарри чуть присел и, будто освобожденная пружина, оттолкнулся ногами, всем весом наваливаясь на Слова. Тот, ожидая чего-то подобного, снова отступил, уйдя от толчка, и, развернувшись, оказался за спиной брата. Пинок под зад был не очень сильным, но, по инерции своего движения, Фарри покатился по земле.

– Милорд, вы смертельно ранены! – Слов отсалютовал палкой Фарри, который копошился в грязи, пытаясь встать, и захохотал: – Прямо в задницу!

– А вот я кому-то сейчас сам по заднице надаю! – Не дозвавшись братьев, дядя решил сам прийти к ним.

Смех мгновенно стих, будто его и не было вовсе. Слов и поднявшийся наконец-то с земли Фарри вытянулись перед дядей. Выражение лиц братьев было настолько невинным, что любой, кто не знал их, тут же усомнился бы, что они вообще могли в чем-то проштрафиться. Просто ангелы! Однако старый Алмостер Бровин отлично знал племянников. Знал он и это выражение, довольно часто посещающее лица Слова и Фарри. Особенно часто – Фарри.

Алмостер Бровин пребывал уже в том почтенном возрасте, когда большинство мужчин уходят на покой и коротают дни за кружкой пива, предаваясь воспоминаниям о минувших временах и обсуждению нынешних. Но это все не о нем. Старик напоминал корень дуба – чем старше становился, тем, казалось, выглядел крепче и жилистей. То же касалось и его характера. Если тело иногда уже подводило Алмостера Бровина – в чем он, следует сказать, отказывался признаваться даже себе самому, – то нрав его с каждым прожитым днем становился все жестче. И в этом не раз приходилось убеждаться братьям, когда следовало наказание за проступки и шалости, свойственные их возрасту.