Деньги принесли уже знакомые адвокату молодчики, и он, церемонно попросив разрешения позвонить, набрал номер автомобильного телефона Шошина.

Карина вошла в кабинет с видом человека, выбирающего на людном пляже свободное место. Подойдя к столу, она небрежно вывалила из полиэтиленовой сумки ворох столь драгоценных для фирмы бумаг.

Через десять минут они уже были в своей машине, и еще через пять к ним подъехал Шошин, один, сидя сам за рулем. Он притормозил у «Жигулей» адвоката, чтобы получить через окошко бумажный конверт.

— Триста? — деловито спросил страж закона.

— Триста, — подтвердил адвокат.

— Когда стану королевой земного шара, — мечтательно сказала Карина, провожая взглядом милицейский автомобиль, — прикажу изъять из арифметики числа тридцать и триста.

— Бодливой корове Бог рог не дает, — галантно улыбнулся Александр Петрович, включая зажигание, — без этих чисел государство наше окончательно придет в упадок, и настанет конец света.

— Я была там всего две минуты, — сменила тему Карина, — и испытываю потребность вымыться. Представляю, каково тебе.

— У меня тоже есть такая потребность, — согласился он, вытирая лоб платком.

Едва они успели вернуться домой, как позвонил Квасников-сын, завершивший очередной рейс. Александру Петровичу до того не хотелось сейчас с ним встречаться, что он рассказал о результатах расследования по телефону, а гонорар попросил выслать почтой.

Отдышавшись, отмывшись и пообедав, они лениво болтали, обсуждая события последней недели. Оба чувствовали некоторый нервный спад.

— Смотри, — удивилась Карина, считая на пальцах дни и события, — получается ровно семь дней. Представляешь? Вся эта история длилась всего семь дней, а кажется, что семь месяцев. И еще, знаешь, у меня такое странное ощущение — все, что связано с этим делом, сейчас уходит в прошлое, и очень стремительно. Ведь это хорошо, правда? Значит, все действительно кончено.

— Ну, в общем, да… я думаю, ты права.

Уловив неуверенные нотки в его голосе, она насторожилась:

— Ты о чем? Затеял еще что-нибудь?

— Нет, не пугайся. Просто я на сегодня назначил встречу с врачом-психиатром, из тех, к кому обращался Холщевников. Могу отменить.

— Ни в коем случае. Ты его видел?

— Заезжал к нему на службу — он работает в платной консультации. У него смешная фамилия: Кропф. Вроде бы человек симпатичный. По крайней мере не монстр.

— Да, уж монстров мы насмотрелись… Отлично, пригласим его в какое-нибудь кафе и попробуем разговорить. И еще, пойдем пешком, чтобы почувствовать, что никуда не спешим.

Пригласить Кропфа удалось без труда, но разговорить оказалось весьма сложно. Он явился в назначенное время, минута в минуту, застегнутый на все пуговицы, и заявил, что готов в качестве консультанта содействовать любому расследованию, проводимому в интересах справедливости. На вид ему было лет сорок.

Да, он помнит Холщевникова, тот приходил месяца полтора назад. Зачем приходил? А вот это, извините, врачебная тайна. Нет, он не знал, что Холщевников покончил с собой. Но врачебная тайна, как и тайна исповеди, не погибает одновременно с пациентом.

Далее разговор зашел в тупик. Сдвинуть Кропфа с его позиции не удавалось, хотя адвокат пустил в ход весь арсенал испытанных приемов и уловок. Вот ведь черт, ругался про себя Александр Петрович, вылезет такой из пыльного томика Бехтерева, и поди-ка докажи ему, что существует реальная жизнь.

Карина, молчавшая до сих пор, тоже начала сердиться:

— У нас есть подозрение, и вполне обоснованное, что он выбросился не по своей воле, что его заставили. И знаем, кто это сделал. Было насилие, но не физическое, а психологическое, и, возможно, с помощью вашей многоуважаемой науки. Это — ненаказуемое убийство, и мы хотим выяснить его механизм, а вы не хотите нам помочь.

— У вас что, семейное сыскное бюро? — позволил себе пошутить Кропф.

— Пока нет, — улыбнулся адвокат, — а вообще, как знать… Но по этому делу мы работаем вместе.

— Мы же не спрашиваем вас о его личных делах, — продолжала атаку Карина, — нам нужно знать, что может заставить человека в собственной комфортабельной квартире открыть окно и выйти наружу? Он обошел нескольких психиатров. Он считал себя душевнобольным? Или кто-то внушал ему, что он сумасшедший?

— У него были опасения, что он закодирован, — сказал Кропф после долгой паузы.

— Закодирован? Что это значит?

— Это значит, что в мозгу человека, под гипнозом, устанавливается жесткая связь между некоторым информационным ключом и последующим поступком. Ключ может быть любым — цифры, буквы, слова. Услышав их, человек немедленно выполняет, независимо от своей воли, определенную несложную программу действий. Я не знаю подробностей, это не относится к нашей науке, — он коротко глянул в глаза Карине, — это лежит в области гипноза, чисто практической. Но теоретически такое возможно.

— Дикость какая-то, — нахмурилась Карина, — как это можно осмыслить? Человек что, когда слышит код, теряет разум?

— На какой-то момент — да. Код инициирует непосредственную моторную реакцию, минуя разум. Наподобие условного рефлекса.

— И человек не понимает, что сам себя уничтожает?

— Может даже и понимать, но его действия независимы от этого понимания.

— Но если он понимает, что делает, неужели не может остановиться?

— Только некоторые люди способны на это, большинство — нет. Вот вам простой пример. В механизмах управления лифтами в современных домах бывает очень неприятная поломка: двери шахты раздвигаются не только на том этаже, где остановилась кабина, а сразу на всех этажах. И при этом время от времени кто-нибудь гибнет, падая в шахту. За много лет пользования лифтом у человека вырабатывается условный рефлекс. Информационный ключ — раздвигание дверей. Моторная реакция — шаг вперед. Человек может начать кричать от ужаса, еще только поднимая ногу, но остановиться не в состоянии. В случае же кодирования условный рефлекс не вырабатывается обычным образом, а, образно выражаясь, имплантируется.

— А может один человек носить в себе два кода? — спросил адвокат.

— Почему нет? Мозг велик.

— Это кое-что проясняет. По первому коду он унес домой содержимое служебного сейфа, по второму — покончил с собой. Возможно такое?

— Не берусь судить, это вне моей компетенции.

Через несколько минут, сославшись на занятость, Кропф откланялся, и Карина могла дать волю своему любопытству:

— Но кому и зачем понадобилось кодировать этого несчастного человека? Делец средней руки из вороватой фирмы…

— Он не всегда был таковым. Когда-то, лет пятнадцать назад, он отвечал за снабжение секретных подземных объектов в окрестностях Смольного, такая версия бытует в «Крекинге». Тогда-то, вероятно, из него и сделали зомби.

— Что еще? — продолжала она размышлять вслух. — Нам теперь понятнее поведение Николаева. Его выдумка с распусканием слухов уже не кажется столь наивной, как вначале. Он, видимо, знал, что Холщевников ходил по врачам, и опасался снижения эффективности кодирования. Он хотел, чтобы сама атмосфера дома постоянно напоминала о самоубийстве.

Когда они вышли на улицу, Карина неожиданно спросила:

— Хочешь, скажу, о чем сейчас думаешь?.. Что если бы Николаев мог сам запустить лапу в тот самый сейф, он взял бы всего одну вещь — видеокассету.

— Ошибаешься, дорогая. Я об этом думал в кафе все время, а не только сейчас… Но пока ничего умного не придумал.

К вечеру погода наладилась, стало тепло, и они медленно брели по бульвару под темной зеленью тополей.

— А я вот о чем думаю… — начала она фразу и сама себя перебила скороговоркой, — сейчас скажу, и больше об этом не будем… Я пытаюсь представить, каково это — знать, что в любую секунду тебя могут выключить, как пылесос. Унизительно, правда? Ты уже не человек, а Кощей, и у кого-то в кармане яйцо с твоей смертью… Послушай, ты заметил, что в этой истории с каждым персонажем связана своя сказка? С безумным стариком — список кораблей, Илиада, с Николаевым — Али-Баба и сорок разбойников, а с Холщевниковым — Кощеева смерть. Не жизнь, а прямо сказка за сказкой. Жаль только, каждая следующая страшнее предыдущей.