– Относишься ли ты к роду человеческому?

Иные свидетели заулыбались. Для них дело решилось. Старые боги, демоны ли, ангелы ли, не подлежат человеческому суду.

– Полагаю, что да. Хотя тело у меня по меркам большинства людей странное.

Улыбки погасли. Епископ потер лоб. Подсудимая ведет себя спокойно, уравновешенно. Впечатления одержимой не производит. Большинство колдунов и ведьм в практике Дионисия всего лишь принимали насланные нечистой силой видения за реальность. Остальные стали жертвами оговора или потихоньку шарлатанствовали.

– Суд уже получил подробную справку о том, что представляет собой твое тело. Поскольку свидетели уже приведены к присяге, я хотел бы услышать от достопочтенного мэтра Амвросия, является ли Немайн, дочь Дэффида, человеком с медицинской точки зрения.

Мэтр Амвросий встал. Помял руками сумку с инструментами.

– Вот так, под присягой, я не могу. То есть могу подтвердить, что Немайн относится к народу холмов, также именуемых потомками Дон. Они отличаются от всего, что я видел за мою практику. И по Платону выходят людьми – без перьев, двуногие, и ногти плоские… Но я подозревал и подозреваю, что они не совсем люди. Или совсем не люди. Впрочем, доказать, а значит и присягнуть, не могу.

Начал речь, чуть не заикаясь, но завершил твердо и уверенно.

– Благодарю, мэтр. В таком случае, суд будет опираться на опыт церкви. Известны случаи крещения существ, подобных подсудимой, и даже более странных. Все они согласились со своей принадлежностью к человеческому роду…

Представление стороны обвинения. Брат Марк – а Клирик и не сомневался. Причем поставили обвинителя спиной к свидетелям, а ее – лицом. И пары стражников по бокам у монаха не стояло. Присяга. Рожа у Марка странно кислая. Может, из‑за золотого, который за него внес викарий. Бенедиктинцам‑то золота и касаться нельзя. Только когда оглашал позицию обвинения, разгладился. Позиция агрессивная, но не сильная: колдовство во вред людям, просто колдовство, изготовление и продажа амулетов. Позицию защиты взялся излагать – сюрприз! – викарий. Заместитель епископа. И все эти пункты попросту отмел.

Прения, свидетели. Клирик пытался работать по заранее продуманной схеме – вносить протесты, требовать записи, подвергать свидетелей долгому нудному опросу. Затягивать дело, пока не прояснится – чего же хочет судья.

Судья желал странного. После всех изначальных подковырок процесс быстро и легко шел в одни ворота – в ворота обвинения. Седина барда – испуг. Страховки – охранное письмо, не амулет. Демонов – не вызывала. Даже Гвина ап Лудда. Который и не демон вовсе.

Все обстояло хорошо. Пока в церковный неф, ставший залом суда, не ворвалась Альма. Поначалу тихо, прижимая к себе узелок, прокралась к родителям. Епископ Дионисий заметил – девочка удивительно похожа на "обитательницу холмов". Только уши нормальные. Вывалила перед ними небольшую гору снеди. После чего подошла к подсудимой и сунула узелок ей. Стража отвернулась.

– Я столько не съем, – улыбнулась Немайн, заглядывая внутрь, – тут вкусностей мне на неделю. Может быть, мне кто‑нибудь поможет со всем этим управиться?

Клирик надеялся, что явление Альмы обойдется тихо. Еще плохо ее изучил. Зато отец с матерью уже не знали, что делать. То ли под скамьи прятаться. То ли хватать дочь в охапку и бежать, куда глаза глядят…

– Ты, главное, с этими не делись, – Альма ткнула в охрану по бокам сиды, – свидетели могут сказать правду. И судья может судить по справедливости. А эти – конченые.

– Это еще почему? – не выдержал один из стражников.

– Отсиделись за спиной Майни, потом копья ей в спину уперли, а спрашивают… Ну и ладно, вы уж и не совсем живые‑то. Святая Бригита вам еще отплатит!

– А и не Бригита, найдется кому, – возгласил утробный голос из зала. Кое‑кто из свидетелей хорошо освоил чревовещание. Стража совсем повесила носы. Альма уже стояла перед рыцарем.

– А тебе не стыдно? Ладно, в том что спасла город – и меня! – сида не признается. Но уж от предместья‑то не открутится. А у тебя, Таред, там зазноба. И, кстати, не одна!

– Одна, – возмутился рыцарь.

– А которая? – уточнила Альма. – Темненькая такая, еще, как фэйри, в зеленом платье ходит? Или белобрысая с веснушками? Давай выбирай, раз одна.

– Я… Мне…

Клирик без удовольствия пронаблюдал, как человек, честно исполняющий вассальный долг, завис, как устаревший компьютер.

– А ты, судья, осторожнее, – пригрозила Альма епископу, – мучителей праведников ожидает ад.

– А Немайн праведница? – уточнил тот.

– Она меня спасла, – тихонько ответила Альма. – Не город. Город что, город – вещь… Меня. И его вон. И ее…

Девочка начала обходить свидетелей, старательно шарахаясь при этом от стражи.

– Насчет города она не признается, скромничает, – бормотала почти под нос, цепляла свидетелей за руки и заглядывала в лицо: – но вот у тебя ж доля в пивном заводике? А если б его зажгли? А ты – куда ты бы пиво пить ходил, если не в "Голову"?

Епископ Дионисий старательно удерживал мускулы лица от раздраженной гримасы. Кто‑то откровенно использовал ребенка, справедливо ожидая, что монах‑епископ не очень‑то умеет обращаться с детьми. Чего добивался, помимо очень неприятной сцены и измотанных нервов судьи – непонятно. Зато девочка себя накручивает, уже почти в истерике.

– Альма!

Девочка оглянулась на подсудимую.

– Послушай меня внимательно. Ты говоришь, я тебя спасла. У меня есть к тебе просьба. Выполнишь?

– Выполню.

– Найди своего брата Тристана. И попроси его пересказать тебе историю апостола Петра. Если вспомнит, слово в слово.

– Но…

– Ты принесла сюда еду родителям и мне? Спасибо, съем все, что влезет, и папа с мамой твои тоже. А теперь помоги мне еще немного: поговори с Тристаном. Очень мне поможешь. Больше, чем оставшись здесь.

– Правда?

– Сиды не врут, забыла? Если брат плохо расскажет, я потом сама объясню. Хорошо?

– Хорошо.

Как обращаются с детьми в нервном состоянии, Клирик не знал. Но за время общения с Тристаном и младшими из старших сестер успел уяснить: вести себя как со взрослыми, без сюсюканья – лучший выход. Ну разве, слова подобрать попроще – так это и со взрослыми полезно.

Когда Альма, оглядываясь на каждом шаге, вышла, Немайн тяжело вздохнула. Оглянулась. И, как стояла между двух стражей, села на пол по‑турецки.

– Прошу прощения у высокого суда, но мне нужно восстановить силы после этой неприятной сцены. Поскольку тут остались только взрослые, смело могу сказать, что иногда общение с детьми сильно утомляет. – Тяжелый вздох. – Почтенный викарий, раз уж ты представляешь мою сторону я настаиваю, чтобы ты помог мне уничтожить все вот это роскошество. У моего народа есть поговорка: война войной, обед обедом. Также, поскольку заседание не прерывается, я настаиваю на подробном протоколировании моей трапезы. Со всеми необходимыми комментариями и уточнениями.

Судья с утра не ел. Отчасти – из аскетизма, отчасти – из аристократических привычек. Это у простонародья завтрак – главная и самая плотная трапеза. Сильные мира сего ждут ужина. А Немайн, быстренько уплетя лепешку фруктового хлеба, начала потчевать викария. Под запись. Писец бумаги слюной закапал. Епископу пришлось сглатывать. Ушастая заметила.

– Высокий суд, не желаете по вишневой лепешке на нос? Под протокол, но без каких либо обычных обязательств, касающихся совместного преломления хлеба. Извиняюсь, что не предложила раньше. Но до десерта по вам не было заметно.

Епископу захотелось засудить рыжую. Даже не как колдунью – как поджигательницу. Чтоб на костер. Чтоб едкий дым в глотку, чтоб огонь пятки лизал. Чтоб покричала. Чтоб жареным несло… Как от ее кулебяк. Потому что либо издевалась, либо понятия не имела, что обычай оттого и обычай, что не признает легальных исключений. И засудивший ту, с кем хлеб преломил, у живущих обычаем народов – не человек, бешеная собака. Все равно – уговаривались о чем‑то перед трапезой или нет. О да, она здесь тоже чужачка. Но какая? То есть откуда? Если издевается – откуда угодно. Но только одна страна в Ойкумене ставит писаный закон и легальную процедуру выше обычая. А еще – у нее отличная латынь…