– Я мать, кому еще дочерей тягать за уши? Одну по щекам отхлестать пришлось, а тебе, младшенькой, наказание самое то. Или не поделом? Ты даже о собственном сыне не подумала… кукушка и кукушонок разом!

Безмолвие. Ни попытки разорвать захват, ни песни, ни удара клинком. Только дыхание – быстрое, глубокое. Надрывное.

– Ну? Виновата? Я понимаю, ты должна была думать о своей республике и о Камбрии, а то и обо всем христианском мире. Не понравилась наша помощь – отвергла и ладно, дело твое. Но как ты, змея подколодная, посмела забыть, благодаря кому дышишь? Не Дэффид, валялась бы дохлятиной в королевском застенке. Не так?

Ответа не было. Никакого! А слов уже не осталось. Разве повторить главное:

– Зачем род отца позоришь? Зачем наследство расшвыриваешь? Кейр плох? Так другого в семье найди… Сама возьмись, но не набрасывай отцовский плащ на чужого человека!

Потребовать:

– Отвечай!

Слов – не дождалась. А был – тихий всхлип. Была рука, отчего–то отпустившая треугольное ухо, ставшее ярко–пурпурным, будто на него полтысячи красильных ракушек перевели. Поднятое вверх лицо сиды – мокрое от слез. Неудержимое желание эти слезы смахнуть… прижать, повыть вместе над неправильным.

Глэдис удержалась. Даже в голосе удалось удержать строгость.

– Ты поняла?

Кивок. Кажется, еще и онемела…

– Ты запомнила?

Снова наклон головы. Упрямый. Злой, несмотря на залитые слезами глаза.

– Я, – Немайн слова словно выдавливает, – буду… помнить.

С каждым словом выпрямляется спина. Уши прижаты, клыки оскалены. Но Глэдис чувствует – перед ней не «дракон». Дочь. Не съест. Но это не только дочь.

– Запомни и ты. Еще раз, не спросив меня, полезешь в дела республики – построю–таки в Кер–Сиди монастырь. На тебя одну.

За ухо уже не ухватишь. Поздно. Остается напомнить:

– Иные бывшие короли из монастырей возвращаются – правящим детям помогать.

– Ты – не королева. И не императрица. Ты только мать императрицы, – Немайн скривилась, словно уксус попробовала, – так дай себе труд советоваться со мной, прежде чем предпринимать какие–либо шаги. Чтобы не погубить ни людей, за которых отвечаю я, ни достояние рода, к которому и моя должность относится. Ни честь моего отца, которая и от моей чести зависит.

Искушение прижать, приголубить – велико. Глэдис шагнула назад. Еще раз. И еще. Спросила:

– Считаешь, ты хороша настолько, что старухе матери, управляющейся с заезжим домом пятины, тебе и помочь нечем?

Сида снова уперлась в стол кулаками. На лице – мокрые дорожки.

– Втемную – да.

Вот тут Глэдис улыбнулась.

– Честная, – сказала. – Умная. А вот насколько умелая? Докажи. Верни место принцепса в семью – и я приму твои условия. Можешь мне даже пощечину дать… для памяти!

И дочь–гордячка сама склонила спину! Низехонько, в пояс. Согласна! Выпрямилась. А потом с истошным:

– Мама, прости!

Метнулась обниматься.

И были слезы, горькие, соленые и сладкие разом, и мягкое пламя волос под рукой. Правда, наполовину дитя. Куда ей без матери! Что до второй половины… Императрица, богиня – какая разница? Главное, внутри – любящий ребенок. Значит, можно помириться и уговориться, что бы ни стряслось.

До утра Глэдис спала крепко, сны снились истинно майские – молодость, живой Дэффид, залитый солнцем юный мир.

Утро поприветствовало хмурыми лицами дочерей.

– Немайн исчезла, – сообщила Эйлет.

– И Анастасия.

– И Луковка.

– И кроватка маленького – пуста…

Вот и все. Думала, поняла сиду?

Все думали!

И что теперь?

2

Новость об исчезновении сиды в стенах «Головы» удержалась недолго. Город есть город – слух, что вернулся из противоположного предместья, не похож ни на правду, ни на первые пересказы. Да и дома… Ни рассказать, ни объяснить. Как – если и слов–то почти не было?

– Мам, ты что, Майни выгнала? Совсем?

– Так ей и надо!

– Ой, она же и Эйру заберет… Как ученицу!

– А кто нам страшные истории рассказывать будет?

Три дочери хотя бы спрашивают, хотя и для них ответов нет. Эйлет стоит чуть в стороне, слушает – молча. Словно старше. Не возрастом, а опытом и страданиями. Вровень с матерью, и от этого – никуда не деться. Скоро и Эйра будет такая же. Если сида ушла насовсем, править республикой и городом на холме – ей. Хозяйство больше заезжего дома, беспокойней королевства. Девочка достаточно учена и сурова, чтобы не выпустить Кер–Сиди из сильных рук.

Остальные, даром, что замужние и скоро сами матерями будут – обступили, заглядывают в глаза. Мать для них снова – власть и мудрость. Только Глэдис себя сильной и умной не чувствует. Скорее – наоборот. Хорошо, от внезапного известия ноги к полу не приросли. Хватило сил поднять руку, сказать:

– Тише, дочки. Говорите по одной. У меня–то уши не ворочаются! И – заходите.

Пока выговариваются, можно сесть на кровать, обвести комнату взглядом. Не только девочки. Еще и зятья, и жених Эйлет, которая, наконец, решила заговорить. Спокойно, аж мороз по коже. Не вопросы – то ли размышление, то ли уже решенное.

– Я, пожалуй, уговорю мужа вернуться в Африку. Не хочу, чтобы наших детей саксы вырезали!

Магистр оффиций улыбается.

– Там хорошо, где нас нет… Тут саксы, там арабы. А еще в жарком климате женщины быстрей стареют.

Вот она, римская сноровка в обращении со словами. Что дочери какие–то неверные? Не эхо даже – отголосок эха. Эйлет живых саксов не испугалась. Зато морщины страшны и героине… Что такое ранняя дряхлость, девочка знает. Видала и сборщиц ракушек, и тех, что таскают на заболоченные поля навоз, пока их мужья и братья подсыпают песок. За иными могла следить – скажем, на рынке, где тяжелая корзина, которую приходится таскать на голове, превращает девочку в старуху за время, за которое богатая горожанка не успевает толком расцвести.

Подействовало. Дочь поменяла планы. Немного.

– Можно в Мерсию переехать. Там камбрийцев принимают…

Сговоренный жених только пожимает плечами.

– Да, мне стоит поговорить с королем Пендой…

Раньше, когда Эмилий изображал торговца, слова выбирал другие – прямей, резче. Теперь – не так. Кажется, сказал одно, на самом деле – другое. Ведь не согласился с невестой, только сделал вид. На самом деле показал, что у него есть дело к Мерсийцу, и что вовсе не против покинуть место семейной свары. Глэдис сообразила: это хорошо. Отложит главный разговор.

– Так ступай теперь же. Дело есть дело. Кстати, работа есть у всех.

– Так нас ведь тоже будут спрашивать! И еще как!

Хороший вопрос – на него ответить можно.

– Всякого, кто будет задавать вопросы, самого спрашивайте. Помнит ли, что у моей дочери большие глаза и острые уши? Помнит ли, что у нее на пальце – рубин, на лбу – белая повязка, а в руках – ивовый посох? Ответ может оказаться или не по уму, или не по чину.