И остается хлопать сестру по спине, говорить, что она справится. Как всегда. А самой исполнять, что поручено, точно и аккуратно. И верить в победу. Несмотря ни на что.

Если совместный рев с Эйрой изгонял отчаяние, то беседы с Анной наполняли спокойствием, напоминали о любимом деле. Тогда, после первой проповеди, пришлось объяснять, почему работу совершает именно разум, а не человек, не бык и не речка. Пришлось подчеркнуть, что дурная работа – это или никакой работы вовсе, или переделывать, что бывает даже трудней. Довольно быстро добрались до определения коэффициента полезного дела и понятия мощности как способности совершать некоторое количество работы в единицу времени. И тут застряли надолго! На самом простом: на времени. Время для бриттов было вполне себе мерно – часы, стражи, дни, месяцы и годы знали все. Но было это время расплывчато. Анна Ивановна не привыкла мерить время варки зелья песочными часами или клепсидрой – ждала результат. Дни – они разные летом и зимой, и ночи тоже, а значит, и стражи, и часы. Месяцы тоже разные. Даже годы!

Тема оказалась трудной, но очень интересной обеим. Анна решила, что вера сиды в ровный и непрерывный поток времени – свидетельство очень спокойной, склонной к созерцанию натуры. А еще – речной сути. Вода ведь течет ровно и непрерывно! А Немайн поняла, что в житейских, а не технических вопросах непосредственный подход кельтов бывает куда верней…

К чуду быстрой дороги Эйлет на сей раз отношения не имела. Сидела в трехосной колеснице – спасибо Майни, догадалась впихнуть туда нечто вроде стула и стола – да, сцепив зубы, проклинала боль в руке. Которая отвлекала, глушила нужные мысли и открывала скрипучую калитку в голову разным гадостям. Самой слабой из которых было понимание своего увечья.

При этом разум все понимал, а что‑то внутри отказывалось смириться с таким поворотом! При этом Эйлет себя презирала, но поделать ничего не могла – боль от гибели отца оказалась едва ли не слабее той безнадежности, что нанесла удар перед самым отъездом. Майни как раз вручала грамоты‑инструкции, граф Окта уже передал письмо для жены и продолжал сыпать дельными советами… От Эмилия она ожидала того же. Ничего сердечного, просто деловой совет – и девушка‑подранок отправилась бы в путешествие печальной, но спокойной. Увы, негодяй не соизволил подождать полчаса и пощадить ее чувства. Четко повернулся к Немайн и тремя рублеными фразами – не купец, воин! – доложил, что по окончании кампании намерен срочно отбыть в Карфаген. Как только откроется навигация. О чем‑де ставит в известность и просит учесть таковое намерение в последующих планах великолепной. Так и сказал – «таковое». И даже глаз на Эйлет не скосил. А ведь ее взгляды чувствовал. И раньше, и тогда.

Эйлет склонилась к бумаге, повозку тряхнуло, несмотря на все торсионы, чуть столом по лбу не получила. И поделом. Кому ты нужна, однорукая? Разве кто захочет с Кейром да с Майни породниться – и для него ты будешь не половинка, а так. Нечто вроде очень ценной скотины. Бурый бык из Куальнге, так сказать. А дорога не римская, совсем не римская. То есть была римская. Но какому‑то из королей Поуиса понадобился камень. И вот результат: нет ровного тракта, есть ухабистая колея. Вблизи Роксетера камень появится. Хотя Пенде Мерсийскому тоже нужен камень. И Окте. Война, и лишние укрепления в городе лишними не будут, а каменотесов взять неоткуда. Но неужели это мучение придется терпеть еще два дня? Словно отвечая на невысказанный вопрос, повозка подпрыгнула. И покатилась ровно. А в повозку заглянул командир небольшого – шесть рыцарей – эскорта.

– Мерсийская граница, сиятельная, – сообщил, прилепив к ней новомодный римский титул. – Таможенный пост не посмел нас беспокоить. Завтра будем в Роксетере.

– Благодарю, – буркнула Эйлет.

И рада бы выговорить чего полюбезнее. Но болит рука и открывает путь для боли сердца. А впереди требуются вежливость да улыбчивость, вот и остается тратить злость, пока не поздно! Впрочем, ровная дорога позволяет заняться делом: перечитать инструкции, нарисовать примерные планы работ. Без плоского подобия сила сидов проявляется хуже. Это Эйлет заметила давно. Увы, большой планшет рассчитан на другое – а уж какие красивые подобия на нем получаются! Хотя… Удержаться и не переиграть несколько вариантов снабжения по Северну, пока без учета военного сопровождения конвоев, оказалось невозможно. Уже сама доска – выструганный широким рубанком дуб – просит, чтоб руки ее погладили. Под столом прошли ремешки, намертво прихватив модельный стенд к столу. Теперь начинается работа – увлекательнее игры, загадочнее гадания. В углы доски – два камня. Черный на Роксетер – «источник». Белый на Глостер – «цель». Ветка пути, толстая, но с перемычкой посередке. Значит, путь ведет и вверх, и вниз. Направления пометили стрелками. Теперь – дни пути. Вверх – побольше, вниз – поменьше. Ночевки у берега – где берег свой, и на якоре – где вражеский. Время барок. У Роксетера речной посуды немало, мерсийский флаг позволял торговать мимо Хвикке. Пошлина, конечно, душила город, но жить удавалось. Даже, наверное, вышло бы богаче, чем при своем короле – тогда город, еще называвшийся Кер‑Гурикон, терял от разбойников каждый четвертый корабль. Да вот последние годы товар их стал куда хуже. Эйлет припомнила, как горшечники да стеклодувы несколько лет назад печально пересчитывали барыши – их вещи вдруг оказались лучшими на ярмарке. Она маленькая была, ей не объяснили. Только стеклянного лебедя, как Тулле, отец так и не купил…

К губам подкатилась соленая капля, зубы прихватили губу. Отвлекаться нельзя, нужно мстить. К делу! Барки сохнут на берегу – война. Их ровно шесть десятков – если какие не попались саксам. Окта говорил, этой зимой он собирался с Хвикке торговать… Пусть осталось пятьдесят. Пригодятся все, а если окажется больше – будет запас.

Что Камбрия за спиной, Эйлет поняла по пыли. Пыль на дороге требует хотя бы нескольких дней суши, а на западном краю цивилизованного мира такое бывает от силы пару раз в год.

Здесь же пыль поднялась тучами. Пробила полог повозки. Она плясала над фишками и доской, сбивалась в комки в горле, щипала глаза. Но Эйлет продолжала гонять ладьи, стараясь подать груз ровно, избегать столпотворений – и не пускать суда в одиночку меж чужих берегов. Но вот время обеда. Короткая остановка. Хорошо, что вторая повозка с припасами. Но…

– Сиятельная, эти добрые люди согласились за пристойную плату разделить с нами трапезу.

Снова клычком по губе – до мяса. «Добрые люди!» Желтая бородка лопатой, свинячьи глазки, кожаные штаны, куртка мехом наружу… Сакс! Лица охраны поскучнели. Не хотят вяленого да соленого. Пусть даже и вываренного с кашей да овощами.

– Не отказывайся, принцесса. Пожалеешь! – Родной язык, задорный голосок. А еще проказливые синие глаза под черной волной волос.

– Ты кто? И почему пожалею? – Губы против воли раздвигаются в улыбке.

– Потому! Мама таких мясных шариков наделала – ты в жизни таких не пробовала! Даже на королевском столе.

– Я не принцесса и не буду. Я дочь Хозяина заезжего дома, и уж в чем в чем, а в готовке разбираюсь. Саксы не умеют готовить валлийские блюда.

– А при чем тут саксы? Мама у меня камбрийка. А папа англ.

Англ, значит… Хрен редьки не слаще, но отчего‑то отпустило. Мерсийцы, наверное, все‑таки люди. Даже те, кто диковат пока. По крайней мере, эти пришли не убийцами, а защитниками. Слово за слово, и вот ноги сами собой переступают порог типичного британского дома: над кухней – плоская крыша для сбора дождевой воды, толстые каменные стены, темно‑бурая черепица. Только на крыше что‑то странное. И рядом, стена в стену, срублен бревенчатый коровник! Это неправильно. Случись пожар…

Эйлет так и сказала. Фермер вздохнул:

– И не говори, леди. Жена уж всю плешь проела. Но каменный ставить дорого. Отнести подальше я как‑то не сообразил. Привык, что при пожаре десяток‑другой шагов не спасут. А ходить ближе… Что дом крыт не соломой, а черепицей, не учел. Так я и коровник покрыл черепицей. Еще меня в городе надоумили надстроить на крышу, над жилыми комнатами, бочку с водой. Случись чего – остудит черепицу, не даст ей загореться.