— Ну, ты мой маленький, несчастный, — Мальчик было потянулся к птенцу, а тот испугался, защебетал, прыгнул к краешку, а там неумело полетел, плюхнулся прямо под изуродованную крону каштана.

Побаиваясь открыто выйти на балкон, Мальчик украдкой наблюдал, как жалок на земле птенец, и почему-то его судьба ему показалась сходной со своей. Больше не думая, он побежал к выходу, и, видимо, открывая дверь, разбудил бабушку.

— Ты куда? — еле слышно прошептала она.

Прихрамывая, он уже выбежал из подъезда, и преодолел половину полумрака арки, как удивленно встал; прислонившись к стене, сидит на корточках совсем молодой парнишка, лишь взрослит его борода, меж колен автомат; вроде дремлет. Поглядел на него Мальчик, побежал к цели, даже не думая о войне. И уже успел взять птенца, как застрочил откуда-то автомат, кругом свист, он спрятался за ствол, закричал с испугу.

И в это время из-под арки встречный огонь. Мальчик даже не понял, как его оторвали от земли, и вновь он оказался под аркой.

— Ты что, сдурел? Под пули лезешь! — грубо тряхнул его обросший парнишка.

— Птенца спасал, — представил Мальчик руку, виновато улыбнулся.

— Хм, придурок. Вот так на днях мой друг здесь пацана спасал — в засаде убили.

— Это Бага меня спасал, — чуть погодя вяло произнес Мальчик.

— Тебя? Так это ты музыкант? — в полумраке блеснули его глаза.

— С русской бабкой живешь? То-то от тебя лишь беды. Знал бы, не спасал бы.

— А я не просил, — одернул его руку Мальчик, заковылял домой.

— Стой! — крикнул бородатый. Мальчик даже не обернулся.

— Стой, я тебе говорю, — в два прыжка он его догнал.

— У тебя ведь кровь из-под бинта сочится…А ну, пошли, — более мягок его тон.

— Со стороны двора поспокойнее, здесь я хозяин, город взяли.

Они забежали в соседний подъезд, где в подвале прятался Бага. Раньше не было, а теперь, еще не повесили, а прислонили вывеску — «администрация дуки-юрт».

— А в слове «администрация», — не удержался Мальчик, — ошибка. И почему — юрт, село, это ведь город.

— Ты шибко грамотен, закрой рот.

В самом подвале было темно, и они вернулись в подъезд.

— О-о! Ну, ты даешь! — заботился бородатый. — Так можно ногу потерять.

— Главное, не руку, — попытался пошутить Мальчик, — я музыкантом хочу стать.

— Чего? Ты брось это безбожное дело неверных. Настоящий мужчина должен уметь держать автомат и регулярно молиться. Понял?

— Ага, — кивнул Мальчик, и вновь не удержался. — А хлебушек у тебя есть? Мы уже два дня голодаем.

— Хлеба нет, — бородач полез в карман. — А вот, лишь шоколадка. Хе-хе, только сейчас съешь, а христианка обойдется.

— Тогда сам ешь, — кинул на ступеньки Мальчик шоколад.

— Ну, ладно, ладно, пошутил. Возьми… Пошли, — заслоняя собой, бородач проводил его до подъезда, и прощаясь:

— Смотри, день-два не высовывайся и на балалайке не бренчи — позор, нам не к лицу.

Последнее Мальчик уже не слышал, он бежал домой.

65– Бабушка, бабушка, я вернулся, ласточку спас.

Крупными бороздами слезы текли из ее глаз, она чуть-чуть подняла руку, и уже с превеликим трудом, еле различимо:

— Стреляли… Ты опять доставил мне счастье, вернулся, — она одним ртом улыбнулась. — Больше не уходи… Умоляю… Я скоро, потерпи.

— Бабушка, ты опять за свое, — артистизм и наигранность демонстрирует Мальчик.

— Ты омрачаешь радость нашей встречи, — как только он умел, глянул он в ее глаза, в них еще жизнь, хоть и поблекли, но блестят, лишь по краям белков густая желчь приливает.

— А у нас шоколадка, — изо всех сил не унывает он.

— Сейчас птенчика на балконе определим, к нему ласточки вернутся, и мы потрапезничаем. Ведь война кончилась, тишина, а если честно, нам не привыкать, и я очень верю, что сегодня вернется Роза.

И действительно, утро этого дня было, как ни странно, тихое, теплое, солнечное; и если бы не дым и пожары над городом, то можно было считать: ничего не случилось, постреляли — дело обычное…

А они поделили шоколадку пополам, посмаковали, чавкая. И бабушка не сдается:

— Давай, что время терять, продолжим занятие.

Но игра не ладилась, и отчего-то именно сегодня захотелось ему опять лезгинку сыграть, и словно этого только ждали, с первыми звуками, как по призыву, началась канонада, и город затрясся похлещи, чем ночью. А он почему-то не вздрогнул, не перестал, наоборот, на балкон вышел, и злость и решимость появились в движениях его рук, и по мере игры, совсем взрослая нервная гримаса исказила лицо, как никогда, до пота и боли играл. Обессилев, упал на колени… не смог, не смог он бомбежку переиграть, никто не хочет его слушать, в Грозном нет людей, есть враждующие стороны, и средь них слабый стон:

— Вернись, Мальчик, вернись. Хоть напоследок не мучь меня.

А утренняя канонада оказалась лишь слабой прелюдией. Позже такое началось, что дом затрясло, стены заходили, бабушка стала выть, и сам Мальчик в ужасе; бросился он к бабушке, укрыл ее собой, сам ревет, дрожит. И в это время что-то страшное, тяжелое, мощное угодило прямо в крышу их дома, там обломились верхние балконы, ударились об их балкон, и такой скрежет, хруст, пыль, гарь, что ничего не видно, дышать нечем.

Так в обнимку, обмочив слезами подушку, дыша ноздря в ноздрю, они пролежали очень долго, пока не закончилась канонада, а потом над городом авиация, еще страшней, и только к вечеру стало чуть тише, только кое-где еще слышны автоматные очереди.

— Бабушка, не уходи, — чистил тряпочкой он ее лицо.

Она уже не говорила, только медленно, как рыба на песке, еле-еле открывала рот, чуточку двигала пальцами, и лишь глаза, эти вконец поблекшие глаза, еще жили, еще искали его.

— Тебе больно? — как тосклив голос Мальчика.

Она повела зрачками.

— Чем тебе помочь? — то же самое.

— Хочешь, я на скрипке сыграю!

Она надолго прикрыла глаза.

— Что сыграть? — склонился он над ней, так что его слеза оросила бабушкино лицо.

— Понял. Нашу — «Новый Детский мир»!

Она вновь прикрыла глаза, и ему показалось, даже улыбнулась.

Он играл старательно, по нотам, и уже заканчивал, как неизвестно откуда появился прямо перед ним местный «администратор», весь чумазый, как и Мальчик в пыли, злой, лишь белки блестят.

— Я ведь сказал тебе, больше не играй, — он выхватил скрипку.

— Никогда из тебя не вырастет мужчина. Я с твоих лет автомат ношу, еще раньше молиться начал. А ты? Как собираешься родину защищать, как бороться с неверными?

— А Бага любил мою игру, и даже настаивал, чтобы я играл, — как можно ласковее голос Мальчика, он потянулся к скрипке.

Тот руку небрежно отвел:

— Бага был дурак, потому из-за тебя, ублюдка, и помер.

— Сам ты ублюдок, — вскипел Мальчик.

— Отдай инструмент.

Завязалась короткая стычка, Мальчик полетел под кровать, бросился вновь, и тогда получил удар. Поплыли круги перед глазами, и вдруг, что он видит, бабушка голову приподняла и еле слышно:

— Не смей!

— Чего? Ты еще жива? — замахнулся скрипкой, угрожая ей.

— Не-е-ет! — завизжал Мальчик.

Бабушку он пожалел, пострадала спинка кровати; еще долго звучали раскуроченные струны на полу. Вновь поднимая пыль, хлопнула за ним входная дверь.

— Бабушка, бабушка, — бросился Мальчик к кровати.

Ее глаза его более не искали, устремились в потолок, остекленели.

Это выражение он уже давно познал.

— Ты улетаешь? … К ним? Передай привет.

На закате в городе установилась сказочная тишина. Он подошел к разбитому проему балкона. В лучах заходящего солнца его почерневшее от пыли и гари лицо, со светлыми каналами от глаз, казалось не столько повзрослевшим, сколько старым, — даже мешки под глазами. А в самих глазах уже застывшая, недетская печаль, застоялая скорбь и тоска. Словно прощаясь, он глянул на этот мир. Над Сунжей и над городом плотно стелется смог, а над ним, далеко на юге, кроваво-яркий отблеск величавых кавказских гор, а еще выше, совсем чистое, голубое бесконечное небо. И что он видит, иль кажется ему, — красный шарик в выси завис… Улетает.