А так, все надежды на себя, на эксперимент, если опыт будет удачным, то сама понимаешь, — это докторская, и все прочее-прочее, а, в общем, как говорится: дурень думкой богатеет. Этим и живу… Как ты просила — питьем не злоупотребляю, лишь фронтовые сто грамм, с куревом тоже — пачка в день».
Другие два письма были сугубо деловые.
«Уважаемая Анастасия! Ты человек талантливый и высокообразованный… Работая лаборантом, ты уже освоила теорию, а главное, практику моего эксперимента. Для написания твоей кандидатской диссертации у нас масса материала. Не теряй зря драгоценное время. Я высылаю тебе кое-какие исходные теоретические и расчетные материалы. Восстанови все в памяти, и пойдем дальше. А начало положено, я отдал на издание в научный журнал уже две статьи, где мы с тобой соавторы, — высылаю рукописи. Научных успехов! Максим».
В принципе у Анастасии уйма свободного времени, а злости на неудавшуюся жизнь и изнутри съедаемых амбиций еще больше. Как повсюду в стране Советов, и для нее, маленького руководителя кружка народной самодеятельности, доведен план: столько-то членов; участие в конкурсах; цель — повышение идейно-нравственного уровня советских людей, прежде всего молодежи.
Здесь главный показатель — участие в конкурсах, занятое место. У Афанасьевой в этом проблем нет: у нее небольшой ансамбль, где она солирует в одном номере на скрипке, в другом на пианино, а остальные чуть-чуть подыгрывают, больше имитируют, чтоб не мешать, а у нее, выпускницы консерватории, класс еще есть. На уровне самодеятельности — она звезда; призы, дипломы, в общем, работа идет.
В плане личной жизни — так, кое-что эпизодически есть, в веселом заведении работает, в общежитии живет, и никуда, особенно в праздник, когда чуть выпьет, не деться, она тоже человек, со своей физиологией. Но, по правде говоря, замуж выйти мечтает. Да ее ровесники, и те, кто постарше, уже женаты, кто еще в этом возрасте не женат, и ей даром не нужен — одна пьянь.
И, разумеется, она женщина видная, статная, были и серьезные предложения от серьезных людей, но их страсть быстро гасла, видать, репутация связи со Столетовым давала о себе знать. А Грозный — город небольшой, провинциальный. И хотя местных, чеченцев и ингушей, нет, всех депортировали в Сибирь и Казахстан, понаехало много соседних народностей, да и казаков немало, в общем, нрав здесь сдержанный, порой по-кавказски суров, и даже былых шалостей, тем более вольностей не забывают. Но Столетов ее тоже не забывает, иногда на работу звонит, правда, они теперь очень редко встречаются, говорит времени нет, может жены боится.
В общем, у Афанасьевой свободного времени мало. Предложение Филатова подхлестнуло ее тщеславие — не может же она всю жизнь каким-то кружком юнцов руководить, надо доказать, и прежде всего Столетову, что она на многое способна, и еще поборется за свою жизнь.
Стала она изучать материалы, присланные Филатовым, так бессонница, от которой она страдала по ночам, куда-то исчезла, один вид формул и цифр нагонял на нее истому, даже зевоту. И наверняка все бы это так и осталось благим прожектом Филатова, да неожиданно ее вызвали на ученый совет объединения, и предшествующий заместитель Столетова по науке, небрежно перелистывая толстый специализированный журнал, надсмехаясь:
— Афанасьева, тут в журнале две крупные статьи, и подписано вашей фамилией, — научный сотрудник «СевКавгеофизика», г. Грозный. Что за плагиат, что за самодеятельность? Вы хоть понимаете, под какой удар вы ставите все объединение, нашу науку? Вы хоть понимаете, что там написано? Это ведь не нотная запись, это физика, молекулярная физика!
— Прежде, чем закончить консерваторию, я окончила физтех, — кровь хлынула в голову Афанасьевой.
— Ну-у, это когда было.
— Значительно позже, чем у вас, — с этими словами она без разрешения покинула совет.
За эту дерзость она, конечно же, пострадала бы, да, видимо, Столетов ее отстоял, и в телефонном разговоре, тоже насмехаясь, попросил больше так не усердствовать доцента Филатова, — как-то «иначе объясняться в любви», не то скандал будет грандиозный. И под конец, совсем уничтожающее:
— Даже я не все понимаю в этих публикациях, а подписано — Афанасьева, «СевКавгеофизика»… Смотри, если дело получит огласку — нам придется расстаться.
— Я давно об этом мечтаю, — бросила она трубку и тотчас пожалела.
Кто не знал проблему жилья в Советском Союзе, тот счастлив был. А у нее, одинокой девушки, отдельная комната в общежитии, — если не блажь, то спокойная благоустроенная жизнь в те времена, и вот-вот она должна получить двухкомнатную квартиру — это уже роскошь, мечта.
Притихла Афанасьева, как говорится, на дно легла. А тут посылка из Москвы от Филатова, поздравляет с первыми научными публикациями. Просмотрела она свои статьи — действительно, ничего не понимает. Но ведь она работала на этой установке, неужели ничего в памяти не осталось? Всколыхнулось ее самолюбие, и понятное дело, не самой себе, а Столетову и иже с ним докажет, кто она есть, что не зря физтех окончила.
Поначалу было очень тяжело, многое позабылось, многого вовсе не знала. Да времени у нее навалом, вот и стала потихоньку докапываться, в библиотеках стала рыться и заседать, уже и Филатова загрузила просьбами и вопросами, и так прониклась к теме, особенно к теоретическим аспектам, что порой и до рассвета досиживает, и как ни странно, все в охотку, с азартом, с любопытством, и те два-три часа, что она теперь вынужденно тратит в кружке самодеятельности — пустая трата, и лишь для того, чтобы дождаться квартиры.
Дождалась, с опозданием чуть ли не в два года, а жилой дом сдали. В доме сто шестьдесят квартир — она сорок восьмая, и уже лелеет ордер получить, а ее фамилии в окончательном списке нет.
Побежала она к секретарю месткома:
— Тогда вы были ИТР[16] — теперь служащая, — объясняют ей.
— Какая разница? — возмутилась она.
— Разница там, — поднял он палец, затем указал на визу Столетова.
Разом все рухнуло. И самое обидное — ничего не может предпринять. Не так вякнет — подселят в комнату еще двух-трех девушек, а то и вовсе выселят и уволят.
Чтобы не впадать в тоску и предаться забвению, она с еще большим рвением погрузилась в науку и, все чаще и чаще вспоминая Филатова, она ловила и себя на мысли: какое это счастье познавать законы природы, находить в этом радость и удовлетворение.
Вскоре она с удивлением обнаружила, что этот материал, которым она оперировала, в целом, освоен и она нуждается в новой, дополнительной информации, ей хочется расшить область своих познаний и, соответственно, изысканий. В Грозном этого нет.
Как любой работник, она явилась в общем порядке на прием к Столетову, чего ранее не делала. Вовсе не упоминая о жилье, да и ни о чем более, она попросила месячный отпуск без содержания — «семейные дела в Москве».
Глубоко откинувшись в кресло, докуривая папиросу, Столетов долго, странно смотрел на нее, будто видит впервые, потом тяжело вздохнул, гася окурок и не глядя, и без укора, а серьезно:
— Что, разбогатела, без содержания отпуск брать? — он нажал кнопку селектора. — Соедините с канцелярией… Впишите в приказ, на учебу в Москву Афанасьеву, — и едва ей улыбнувшись:
— Вот так, командировка, все оплачено — пять месяцев курсы повышения квалификации. Халтура. Только за тобой организация новогоднего вечера.
Если бы Анастасия сразу поняла, что ей перепало, она, быть может, и повела бы себя не адекватно. А тогда она лишь сказала «спасибо», так же, как зашла, официально вышла.
За три часа до Нового года сошла с поезда в Москве, обняла мать. Эту праздничную ночь они провели вдвоем. Было скучно, мать, чуть выпив шампанского, раскисла, все вспоминала славные страницы своих предков, свою молодость, яркую жизнь вплоть до революции.
— А теперь? — плакала она. — Успокойся, мама, — ласкала ее дочь. — У меня-то и того не было. Полуголодное, нищее детство безотцовщины, война, тюрьма, и сейчас, буквально, в высылке. Кроме тебя никого нет, и прошлое лучше не вспоминать.
