Удар... Мысли оборвались. Сколько находился без сознания, не знаю. Очнулся от дикой боли. захлебываясь кровью.
Вначале не понимал, что со мной, где я, на том или на этом свете. Постепенно все стало проясняться. Вспомнил, что произошло... Не мог только понять, почему жив?
Оказывается, спасли меня скользящее приземление по склону сопки и сугроб.
В горячке пытаюсь встать на ноги. Боль во всем теле бросает снова в снег, парализует. Полная беспомощность овладевает мной. Даже ноги и левую руку не могу спасти от мороза.
Разбитый, истекая кровью, лежу в сугробе. Рядом аэродром, и никто не идет на помощь.
Тишина окутала заснеженные сопки, лишь гранит иногда потрескивает от мороза. Кажется, слышу, как перестает пульсировать кровь в замерзающих ногах. Иногда открываю глаза... В далекой темной глубине слабо мерцают звезды, немые и ко всему равнодушные. Так и лежу в ночном безмолвии, отсчитывая последние минуты уходящей от меня жизни.
Прислушиваюсь - знакомый звук: моторы. Потом снова убаюкивающая тишина. Хочется заснуть. Веки будто наливаются свинцом, стоит большого труда их поднять. И где-то далеко в сознании теплится, как огонек, стучит в мозгу мысль: "Не засыпай! Не засыпай! Открой глаза!"
Не помню, открыл глаза или нет, только мой обостренный слух уловил скрип снега. Кто-то идет? А может быть, кажется?
Попытался крикнуть и чуть не захлебнулся кровью. Шаги удалялись...
Что делать? Что делать?!. Пистолет!..
Правая рука, согретая теплом рукавицы, нашарила - кобуру. Две короткие вспышки разорвали темноту. Резкие звуки выстрелов эхом отлетели от промороженного гранита. Слышу голос:
- Кто стреляет?!
Вместо ответа выстрелил еще два раза. Ко мне кто-то подошел. Склонившись, он повторил свой вопрос.
Не разжимая крепко стиснутых зубов, я кое-как процедил:
- Летчик... Командир... Разбился... Отмерзают ноги... Левая рука...
Не раздумывая долго, неизвестный сбросил с себя овчинный полушубок. Завернул в него мои отмерзающие ноги. Снял шерстяной шарф, замотал левую руку.
- Товарищ командир, - сказал мой спаситель. - Потерпите. Смотрите не засыпайте. Я бегом на аэродром, за народом.
Неизвестный скрылся в темноте. Это был зенитчик. Он шел через сопки по "прямой" с аэродрома к себе на батарею.
Сколько времени ходил боец, не знаю. Видно, несколько раз я терял сознание. Придя в себя, услышал голоса. Открыв глаза, увидел свет карманных электрических фонарей и склонившихся надо мной людей. "Летчики!.." Они пытались поднять меня, но я закричал от боли.
Нужны были носилки, а их впопыхах забыли.
Кто-то разделся. Меня осторожно перекатили на расстеленный полушубок, подняли и понесли на аэродром. Больше я ничего не помнил.
Очнулся опять от сильной боли. Ее причиняли толчки на неровностях дороги. Меня везла санитарная машина.
Набравшись сил, кое-как выговорил:
- Не гоните сильно машину. Больно...
- Что вы, товарищ командир! - услышал чей-то голос. - Машина едва крутит колесами.
Он был прав. Шофер вел машину тихо, с такой осторожностью, на какую был только способен...
В рентгеновском кабинете меня осторожно раздели, переложили на стол. Врачи начали осмотр. Прослушивая и слегка постукивая по всем частям изнывшего от боли тела, коротко, односложно обращались ко мне:
- Здесь болит? Здесь? Здесь?.. А у меня при каждом прикосновении рук вырывался стон.
- Болит!.. Болит!.. Больно!..
Комнату окутал мрак. Включили рентген. Прожужжал аппарат. Просвечивание закончилось.
Я лежал на холодном столе, врачи отошли в сторону. Кто-то включил притемненный свет, и медики, как заговорщики, склонившись над столом, начали тихо, перемешивая русскую речь с латынью, переговариваться.
Снова проваливаюсь в бездну... И вдруг мой обостренный слух уловил:
- Травмы внутренних органов... Гибель очевидна... Смерть наступит через несколько часов.
Неутихающая боль истерзала меня. А разговор врачей возмутил...
- Вы... вы... жестокие, бессердечные люди... Я слышал. Не мучьте меня больше... Дайте что-нибудь! - выкрикнул я, ругаясь.
- Товарищ летчик! Не надо волноваться. Потерпите, дорогой. Мы постараемся вам помочь... Потерпите, - говорила ласково и взволнованно женщина-врач, склонившись надо мной. - Успокойтесь, мы сделаем все, чтобы вам стало легче.
Я требовал:
- Дайте что-нибудь! Дайте!
Врачи у столика продолжали шептаться. Их перебил чей-то громкий голос:
- Сестра, вот ключи. В кабинете в шкафу, на верхней полке, склянка. Принесите, пожалуйста, ее.
Дверь открылась. Из коридора в кабинет на мгновение ворвался свет и отразился на никеле аппарата.
Женщина-врач держала мою руку, проверяя пульс.
Снова открылась дверь. Шаги... Опять коридорный свет разорвал темноту.
- Принесли? Дайте ему выпить.
Я слышал, как из сосуда лилась жидкость в стакан. Потом его поднесли к моим пересохшим губам, чуть-чуть приподняв мне голову.
- Выпейте, товарищ летчик, и вам будет легче. Я пил, не отрываясь. Пил, не ощущая ни запаха, ни вкуса, пока не осушил стакан. Сестра осторожно опустила мою голову. Прошло минуты две - три. Боль будто улетучилась, а силы стали прибывать. Я рывком поднялся. Сел, опустив со стола ноги, - и крикнул:
- Безобразие! Как вам не стыдно? Почему меня раздели! Отдайте белье. Где летное обмундирование? Завтра полеты. Будут летать молодые летчики. Я должен быть на полетах... Отдайте! Пустите!
Перепуганная сестра и подоспевшие врачи уложили меня.
Шумел теперь начальник.
- Сестра! С какой полки вы взяли склянку? - Со средней, товарищ начальник.
- Так и знал. Попутали. Ведь я же вам ясно сказал: с верхней, с верхней полки. А вы... вы принесли ректификат. Вы дали ему стакан неразбавленного спирта.
Начальник госпиталя метал громы, отчитывая провинившуюся сестру, а я чувствовал себя более чем хорошо. Стакан неразбавленного спирта не только заглушил боль, но и, как потом говорили врачи, вывел меня из шока, грозившего смертью.
Воспользовавшись "веселым" настроением, без особого болевого ощущения мне вправили выбитую из сустава левую руку. Обработали рану на ноге, наложили на нее гипс и затем перенесли в отдельную палату, превратив в нее кабинет начальника госпиталя. Нужна была срочная операция. Обо мне сообщили командующему Северным флотом адмиралу А. Г. Головко. Он немедленно послал радиограмму главному хирургу Северного флота профессору Дмитрию Алексеевичу Арапову, который находился далеко от госпиталя.
А в эти часы уже бушевал северный "заряд". Рискованно было в такую непогоду плыть вблизи невидимых скалистых берегов Кольского залива. Но Дмитрий Алексеевич меньше всего думал об опасности. Торпедный катер с хирургом на борту незамедлительно отвалил от пирса.
Всю ночь мучили кошмары, только к утру я забылся.
Очнулся оттого, что кто-то взял за руку... Надо мной склонилась голова с гладко зачесанными седыми волосами, из-под густых бровей смотрели добрые карие глаза.
Это был Дмитрий Алексеевич Арапов.
Увидев, что я очнулся, он каким-то особенно спокойным голосом, словно чувствуя мои невероятные физические страдания, спросил:
- Как вы себя чувствуете? Где у вас болит?
- Болит все... - ответил я. - Это, наверное, конец?..
- Что вы... Зачем говорите о конце? Вы еще будете жить и даже летать. Вы хотите летать?
- Это - моя жизнь.
- Ну, а коль так - летать будете, - уверенно произнес Дмитрий Алексеевич. - Однако придется немного потерпеть... Я хочу осмотреть вас. Потерпите, если осмотр причинит вам боль?..
Дмитрий Алексеевич простукивал меня, прощупывал. Я терпел, смотрел ему в лицо. А оно было сосредоточенным, словно моя боль передавалась ему.
Закончив осмотр, Дмитрий Алексеевич спросил:
- А что болит у вас больше всего?
- Нога.
