...Тухачевский дает директиву окружить Деникина в Ейске, как будто Деникин сидит со своим войском в Ейске. Для этого бросают конармию через Богаевскую. Мы не подчинились этой директиве...
Деникин отступает, бежит. Таким образом, меня и К.Е. нужно было расстрелять за то, что мы не выполнили приказа командующего фронтом, разбили противника не согласно его приказа в Ейском округе, а разбили его там, где нужно. Но противник разбит, а раз противник разбит, то победителей не судят.
При чем тут Тухачевский? Тухачевский приписывает это себе, что он приехал на Северо-Кавказский фронт и разгромил противника. Знали ли, что этот человек даже не был в состоянии написать приказа, который бы разгромил противника? Знали. После этого Тухачевский назначается командующим Западного фронта против поляков... (он) проваливает всю Советско-польскую кампанию. Так? (Голоса. Правильно). За это нужно было повесить человека по меньшей мере. (Оживление в зале.)
...Нет, Тухачевский у нас начинает прогрессировать: пишет книжку «Поход на Вислу» и этим самым маскирует свои подлые дела. Причем сознательно делает эти дела. А почему сознательно? Что такое Тухачевский? Он пришел из плена делать социальную революцию к нам, попадает в Ленинград, там в Смольном как раз формировали красногвардейские отряды. Он явился и предложил Ленину: «Я хочу участвовать в революции, хотя я офицер Семеновского полка». Отсюда, теперь мне становится ясным, что это шпион не 27 г., а это шпион, присланный немцами сюда к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно. Уборевич тоже из плена пришел.
...Дальше, Тухачевский командовал последнее время Ленинградским ВО, перед назначением зам. наркома. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить. Сами выдвигали, примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они враги»[91].
Семен Михайлович был вправе возмущаться непорядочностью «маршала», укравшего у него чернильным пером сочинителя победу над Деникиным, но дело заключалось не только в присвоении чужих заслуг. Выступая на Военном Совете, заместитель наркома и начальник по ВВС Алкснис говорил: «Разве не было известно, что собираются по квартирам, пьянствуют, это все было известно. Я во всяком случае об этом знал. Я к этому не примыкал. Я прямо заявляю, Тухачевский пытался меня несколько раз пригласить себе на квартиру. Я не ходил. И недавно, когда был парад на Красной площади, Тухачевский стукает меня по плечу и говорит: тут холодно, зайдем на квартиру, закусим. Я не хотел, сказал, что мне некогда... Я к этой группировке никогда не примыкал».
Ворошилов тоже был информирован об этих застольях. На заседании Военного Совета он признал: «Относительно Тухачевского. Тухачевского я политически высоко не ценил, не считал его большевиком, а барчонком и т.д. Но я считал его знатоком военного дела, любящим и болеющим за военное дело... Я видел, что это человек — пьянчужка, морально разложившийся до последней степени субъект, но политически служит нам верой и правдой. Я был еще тогда таким идиотом, что не сделал из этого других выводов и... не подумал, что моральное разложение здесь уже переросло в политическую измену и предательство...»[92]
Глава 13. Суд идёт
Подготовка судебного процесса над верхушкой заговора военных началась 5 июня. Из большой группы арестованных в мае были отобраны восемь. Днем раньше постановлением Президиума ЦИК СССР был утвержден состав судей: Алкснис, Белов, Блюхер, Буденный, Горячев, Дыбенко, Каширин и начальник Генштаба командарм 1-го ранга Б. М. Шапошников.
7 июня было предъявлено обвинение по ст.ст. 58–1 «б», 58–3, 58–4, 58–6 и 58–9 УК РСФСР (измена Родине, шпионаж, террор и т.п.) Примакову, а на следующий день — Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Корку, Фельдману и Путне. 9 июня Вышинский и помощник Главного военного прокурора Суббоцкий, в присутствии следователей НКВД, провели короткие допросы арестованных, заверив прокурорскими подписями достоверность их показаний, данных на следствии. Суббоцкий объявил об окончании следствия и разрешении обратиться с заявлениями.
Раскаялись все. Якир 9 июня писал на имя Сталина: «Родной и близкий тов. Сталин. Я смею к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный (курсивы мои. — К.Р.), преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства... Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства... Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
Унизительное по форме и противоречивое по смыслу, это заявление было беспринципно. Признаваясь в измене и заявляя о раскаянии, Якир уверяет в своей «честности». В чем его «честность»? По существу, он предал дважды: сначала вступив в заговор, затем сдав своих сообщников.
Может ли такое заявление вызвать жалость? Оно не могло вызвать ничего, кроме брезгливости, как проявление малодушия перед страхом смерти. Такие чувства и отразили увековечившие его резолюции. И хотя они и суровы, но тоже искренни: «Мой архив Ст.»; «Подлец и проститутка. И. Ст.»; «Совершенно точное определение. К. Ворошилов»; «Молотов». Еще более эмоциональна фраза «единородца» Якира: «Мерзавцу: «сволочи и б... одна кара — смертная казнь. Л. Каганович».
9 июня Тухачевский признался в своем заявлении:
«Начальнику 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР
Вейлевскому, пом. начальника 5-го отдела ГУБ
НКВД СССР Ушакову
В дополнение к очной ставке, данной мне сегодня ночью с Якиром... показываю, что я снимаю свое отрицание участия Игоревича в заговоре... Я не смог сразу же признать на очной ставке правоты показаний Якира, ТНК. мне неудобно было отказаться от своих слов, которые я ранее говорил как на допросах, так и на очной ставке с Горком. Тухачевский. 9.6.37».
В этот же день Генеральный прокурор и помощник главного военного прокурора провели допрос Тухачевского. В протоколе отмечено: «Свои показания, данные на предварительном следствии о своем руководящем участии в военно-троцкистском заговоре, о своих связях с немцами, о своем участи в прошлом в различных антисоветских группировках, я полностью подтверждаю. Я признаю себя виновным в том, что я сообщил германской разведке секретные сведения и данные, касающиеся обороны СССР. Я подтверждаю также свои связи с Троцким и Домбалем.
Задачи военного заговора состояли в проведении указаний троцкистов и правых, направленных к свержению советской власти. Я виновен также в подготовке поражения Красной Армии и СССР в войне, т.е. в совершении государственной измены. Мною был разработан план организации поражения в войне... Я признаю себя виновным в том, что я фактически после 1932 г. был агентом германской разведки. Также я виновен в контрреволюционных связях с Енукидзе. В составе центра военно-троцкистского заговора, кроме меня, были Якир, Уборевич, Эйдеман, Фельдман, С. С. Каменев и Гамарник. Близок к нему был и Примаков.
Никаких претензий к следствию я не имею. Тухачевский.
Допросили — помощник главного военного прокурора
Суббоцкий
Прокурор Союза ССР Вышинский»[93].
В этот же день Генеральный прокурор подписал обвинительное заключение, а в 22 часа 45 минут, в присутствии Молотова и Ежова, Вышинского принял Сталин. А на следующий день, 10 июня, Тухачевский написал очередное признание, сдав следствию еще группу военных: «Помощнику Начальника 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР Ушакову.
Так как я заявил о том, что решил искренне и чистосердечно давать показания о всем, что мне известно по поводу антисоветского военного заговора, то я, вспомнив фамилии участников заговора, не названных мною ранее, сообщаю их следствию дополнительно. Мне известны следующие участники заговора: Левинзон, Аронштам, Векличев, Окунев... Клочко, Германович[94]. Помимо того уточняю, что хотя четкие задания по подготовке поражения на территории БВО и КВО и относятся к весне 1936- го г., но и до этого, в 1935-ом г., между участниками центра военного заговора происходили обсуждения вопросов оперативного вредительства, т.е. по существу, пораженческой деятельности.
