В 1974 году британским историком Фредериком Л. Карстеном в досье Министерства иностранных дел Германии (N(ational) A(rchives) microfilm series) был обнаружен документ, свидетельствующий еще об одном «застольном» высказывании Тухачевского осенью 1932 года, во время банкета по случаю завершения в Германии маневров (den voijaehrigen deutschen Herbstmanoevern).
В нем констатируется: «Как всегда, в вермахте сейчас предпринимаются усилия, которые нацелены на возможность союза с русской армией. Аргумент прост: о русской армии нельзя позаботиться с помощью силы, потому этого следует добиться дружбой. Фрич, адмирал Редер и даже генерал фон Райхенау, по слухам, являются сторонниками этого плана. Бломберг считается явно второстепенной (фигурой). Однако сторонники таких усилий в основном находятся среди представителей более молодой школы Генерального штаба.
Когда маршал Тухачевский был в Берлине по случаю прошлогодних осенних маневров, в ответ на тост генерал-полковника Фрича о русской армии в Вюрцбурге он предложил тост за германскую армию как борца со всемирным еврейством и за генерала Геринга. Борьба за власть, которая в настоящее время идет в России, вполне возможно закончится падением Сталина и утверждением военной диктатуры, что отслеживается вермахтом с самым пристальным вниманием и с нескрываемым сочувствием к подобному исходу».
Правда, вместе с соратниками по Рейхсверу барон Вернер фон Фрич в 1934–1938 годах активно способствовал перевооружению Германии. После прихода к власти Гитлера он был назначен главой Верховного командования сухопутных войск и затем главнокомандующим сухопутными войсками, а 20 апреля 1936 года Гитлер произвел его в генерал-полковники.
Бывший германский стальной магнат, король тяжелой промышленности Рура и один из первых членов нацистской партии Фриц Тиссен в своей книге «Я платил Гитлеру» писал: «Фрич всегда защищал союз с Россией, хотя и с некоммунистической Россией. Были попытки установить отношения между Фричем и русским генералиссимусом Тухачевским. Оба сходились в одном: каждый хотел свергнуть диктатора в своей стране»[88].
Немецкий историк С. Хафнер тоже обращает внимание на возможность подобного оборота событий: «Можно сказать с уверенностью: в Берлине, так же, как и в Москве, за девять месяцев с июня 1937 г. по февраль 1938 г. исчезли из рядов командования почти все традиционные носители германо-русской военной дружбы периода Рапалло, а в Москве — и из рядов живущих. Если и была возможность совместного военного переворота против Гитлера и Сталина, то в эти девять месяцев она прекратила свое существование»[89].
Конечно, Тиссен перебрал, «возведя» расстрелянного заговорщика в «генералиссимусы», однако шашни с германскими военными не изменили симпатий Тухачевского к нацизму. Об этом свидетельствует уже то, что в связи с успешной оккупацией нацистами Рейнской области в марте 1936 года он лично «поздравил военного атташе Германии в Москве генерала Эрнста Кестринга».
Впрочем, сотрудничество с нацистами было присуще практически всей Европе. Еще в 1935 году в Париже вышла книга «Коричневая сеть. Как работают гитлеровские агенты за границей, готовя войну». В ней описывалась работа 48 тысяч агентов. И говорилось, что заграничная организация национал-социалистической партии Германии имеет 400 отделений. То есть нацисты серьезно готовили «пятые колонны» во всех странах. Описывая в своих мемуарах свое психологическое состояние к 1 сентября 1939 года, т.е. к началу войны в Европе, Черчилль признается:
«Было известно, что в то время в Англии имелось двадцать тысяч организованных германских нацистов. Яростная волна вредительства и убийств как прелюдия к войне лишь соответствовала бы их прежнему поведению в других дружественных странах. В то время у меня не было официальной охраны, и мне не хотелось ее просить. Однако я считал себя достаточно видной фигурой, чтобы принять меры предосторожности. Я располагал достаточными сведениями, чтобы убедиться, что Гитлер считает меня врагом. Мой бывший детектив из Скотланд-Ярда инспектор Томпсон был в то время в отставке. Я предложил ему приехать ко мне и взять с собой пистолет. Я достал свое оружие, которое было надежным. Пока один из нас спал, другой бодрствовал. Таким образом, никто не мог бы застать нас врасплох. В те часы я знал, что, если вспыхнет война, — а кто мог сомневаться в этом? — на меня падет тяжелое бремя»[90].
Но вернемся на заседание Военного совета. Выступление Сталина было выдержанным. Он не спешил с обобщениями. Тем более, с обличающим выводами. Он часто даже поправлялся в деталях. «Тухачевский, — говорил он, — выделяется особо; он играл роль благородного человека, на мелкие пакости не способного, воспитанного человека.
Мы его считали неплохим военным, я его считал не плохим военным. Я спрашивал его: как вы могли в течение трех месяцев довести численность дивизии до 7 тысяч человек. Что это? Профан, не военный человек. Что за дивизия в 7 тысяч человек? Это либо дивизия без артиллерии, либо это дивизия с артиллерией без прикрытия. Вообще это не дивизия, это — срам. Как может быть такая дивизия?
Я у Тухачевского спрашивал: как вы, человек, называющий себя знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность дивизии довести до 7 тысяч человек. И, вместе с тем требовать, чтобы у нас в дивизии было 60... 40 гаубиц и 20 пушек, чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, такую-то артиллерию, столько-то минометов.
Здесь одно из двух — либо вы должны всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны только технику оставить. Он мне говорит: «Тов. Сталин, это увлечение». Это не увлечение, это вредительство, проводимое по заказам германского Рейхсвера...»
Вождь не терпел дилетантов, непрофессионалов, людей, которые не умели по-деловому решать вопросы. Он отказывал в признании заговорщиков людьми, способными на поступок. Действительно, действовавшие исподтишка, они оказались неспособны к острой политической игре. Оценивая самоубийство Гамарника, Сталин продолжал: «Если бы он был контрреволюционером от начала до конца, то он не поступил бы так; потому, что я бы на его месте, будучи последовательным контрреволюционером, попросил бы сначала свидания со Сталиным, сначала уложил бы его, а потом бы убил себя. Так контрреволюционеры поступают.
Эти же люди были не что иное, как невольники германского Рейхсвера. Завербованные шпионы. И эти невольники должны были катиться по пути заговора, по пути шпионажа, по пути отдачи Ленинграда, Украины и т.д. Рейхсвер, как могучая сила, берет себе в невольники, в рабы слабых людей, а слабые люди должны действовать, как им прикажут. Невольник есть невольник. ...Тут дело не в политике, никто о политике их не спрашивал. Они были невольниками в руках германского Рейхсвера.
Те командовали, давали приказы, а эти в поте лица их выполняли. Этим дуракам казалось, что мы такие слепые, что ничего не видим. Они, видите ли, хотят арестовать правительство в Кремле. (...) Они хотят в Московском гарнизоне иметь своих людей и вообще поднять войска. Они полагали, что никто ничего не заметит... Оказалось, что мы кое-что видели. И вот эти невольники германского рейхсвера сидят теперь в тюрьме и плачут. Политики! Руководители!»
Конечно, Сталин не мог не задуматься о мотивах людей, вставших на путь измены. Но он размышляет и о другой стороне медали: «Второй вопрос — почему этим господам так легко удалось завербовать столько людей. Вот мы человек 300–400 по военной линии арестовали. Среди них есть хорошие люди. Как их завербовали?
Сказать, что это способные, талантливые люди, я не могу... Тогда почему же им удалось так легко вербовать людей?
Это очень серьезный вопрос. Я думаю, что они тут действовали таким путем. Недоволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают на более высокий пост. Либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это понижают в должности, а он считает себя очень способным.
