В среду после обеда моего слуха коснулся разгневанный голос госпожи Жакье. Ни здравствуйте, ничего. Вместо этого сухим, не терпящим возражений тоном:

– Мне нужно с вами повидаться. Срочно.

– В чем дело? – спросил я.

– Ну, конечно, вы ведь ничего не знаете... – Короткий недоверчивый смешок. – ...В таком случае, разумеется, бесполезно тратить наше время. И мои деньги. Не будете ли вы так любезны вернуть мне чек? Мэтр Диану был прав. Мы прекрасно можем справиться сами, без помощи детектива.

Это меня не устраивало.

– Я уже проделал кое-какую работу. Мне кажется, будет лучше, если я все же приеду к вам.

– Не задерживайтесь.

На улице Ториньи дверь мне открыла невзрачная пожилая женщина с грустным выражением на лице и плечами, согбенными под тяжестью лет и забот. Без сомнения, мать того рабочего-литейщика, сошедшего с ума. Да, чего-чего, а психов в окружении госпожи Жакье хватало.

Сама госпожа Жакье стояла в темноте вестибюля метрах в двух позади прислуги, суровая как сама Справедливость и явно настроенная задать мне головомойку.

– Следуйте за мной, – приказала она.

Мы прошли в огромную гостиную с буржуазной мебелью и аристократическим потолком. На сей раз для встречи со мной бутылку не приготовили. Хозяйка даже не предложила мне сесть. И сама не села, а заходила взад-вперед по комнате, словно собираясь побить рекорд скорости передвижения в замкнутом пространстве.

– Я схожу с ума, – заявила она.

Ее слова вполне подтверждали мои впечатления, но я не стал говорить этого вслух, а лишь поинтересовался:

– Одетт нет?

Она взорвалась:

– Оставьте Одетт в покое. И в конце-то концов, вы меня что, за дуру держите?

Я сделал вежливый отрицательный жест.

– Это из-за господина Марёй... – продолжала она.

– А! Я знаю, его ограбили. Вы...

– Плевать мне, что с ним произошло. Он порвал с моей дочерью!

– Порвал?

– Вас это удивляет?

– То есть...

– Я безрассудная дура. Много раз мне говорили об этом. Но у меня тоже случаются светлые моменты. Я поверила вашим красивым словам. Вы показались мне симпатичным. Видите, как порой заблуждаются.

И она разразилась ядовитой речью. Я получил свое сполна. Я оказался кругом виноват. Ведь я был любовником Одетт, не стану же я отрицать? Марёй застал нас вместе, а такого он стерпеть не мог...

– ...И это больше, чем я могу вынести, – прогрохотала госпожа Жакье.

– И я тоже, – заорал я на той же ноте. И, воспользовавшись тем, что она ненадолго замолчала, добавил. – Послушайте, я не стану говорить, что имею алиби, которые можно проверить...

– Ох! Избавьте меня от вашего жаргона...

– Нет, он соответствует моему положению. Чтобы доказать мою невиновность имеется одно средство. Устройте мне очную ставку с господином Марёй.

– Вы кажетесь очень уверенным в себе, – заметила она после продолжительной паузы, потраченной на размышления.

– И не без оснований.

– Я не могу решиться на подобный шаг. Это крайне неприятно. После всего происшедшего... А потом, вы или другой виновны... Главный виновник – моя дочь. Возможно, я не должна была давать ей такую свободу...

– Таким образом, единственный истинный виновник – вы сами. Но жаловаться бессмысленно. Как вы сами заметили, кто бы ни был виноват, дело сделано, и господин Марёй не переменит решения. Но я заинтересован доказать вам, что достоин доверия. Вы поручили мне работу. Я намерен ее выполнить. Не из любви к работе, а из нужды в деньгах. Я не хочу возвращать вам чек.

– Это крайне неприятно, – повторила она.

– Для меня это тоже – не удовольствие, – сказал я. – Итак?

По часам тишина установилась на пять минут. Пять минут это долго.

– Ладно, – наконец вздохнула она. – Но это крайне неприятно.

* * *

Сколько их не было, они повторяли эту фразу. В конце концов, они заездят пластинку.

– Это крайне неприятно, – сказал господин Жан Марей, которого производство игрушек с сюрпризами не превратило в весельчака.

Он оказался красивым молодым человеком, важным и холодным, больше всего похожим на чиновника. Именно таким я и представлял себе создателя модели пингвина многоцелевого назначения (серийное производство полярных перепончатолапых очевидно окажется под угрозой из-за разрыва между семьями. Уже хорошо!) Жан Марёй занимал узкий темный суровый кабинет в глубине двора на улице Пастурель. Чтобы проникнуть в него, приходилось пересечь магазин с коробками и разноцветными штуками из бумаги на длинных полках.

– Сам не знаю, почему согласился принять вас, сударыня. Вы понимаете, для меня невозможно... Это крайне неприятно...

Он взглянул на меня:

– Кто этот господин?

Госпожа Жакье немного растерялась:

– Вы... вы его не знаете?

– Не имею чести.

– Это не...

Господин Жан Марёй улыбнулся. Немного грустной, но главным образом высокомерной и презрительной улыбкой. И не смог удержаться от оскорбления:

– Так их много? – Он рассмеялся. – Честное слово, я легко отделался. Нет, сударыня. Мне неизвестно, что должно означать сие смешное представление, но это не тот господин, которого я застал... во время галантной беседы с вашей дочерью. Этот господин не выглядит проходимцем...

Возможно, он хотел мне польстить. Или обидеть. Мне так никогда и не довелось узнать.

Госпожа Жакье захлебнулась от возмущения:

– На проходимца! Знаете ли, сударь...

Какая ей была разница, как выглядел, проходимцем или нет, любовник дочери? Жан Марёй вздохнул:

– Эти соблазнители... – Словарный запас соответствовал внешности, – всегда похожи на проходимцев. По крайней мере, видимо, так кажется с другой стороны баррикад.

Он поигрывал парижским сувениром, валявшимся на столе. Обнаженной танцовщицей. Точной копией той, что прикончила Кабироля, но из меди.

– А потом, я так привык видеть одних проходимцев вокруг, что задаюсь вопросом, существуют ли еще нормальные люди.

Я остановил его болтовню:

– Позволите одно слово, сударь?

– Прошу вас, господин... господин?

– Бурма. Нестор Бурма. Частный детектив. Он подскочил:

– Детектив?.. Ах да! Понимаю!

Грустная улыбка рогоносца, не ставшего мужем, вернулась на его губы. Он обернулся к госпоже Жакье:

– Надеюсь, в ваши намерения не входит преследовать меня с помощью частного детектива из-за разрыва помолвки. Я...

– Ни о чем подобном нет речи, – оборвал я его. – Все разорвано. Ладно. Лично мне плевать. Но госпожа Жакье вообразила, будто все произошло по моей вине...

– Нет, не по вашей.

– Очень хорошо. Вот и все. Ну, почти... Потому что, перед тем вы позволили себе оскорбительное замечание, которое я не могу так оставить. Я понимаю, что вы разгневаны, и не понимаю, почему защищаю мадемуазель Ларшо, но уж таков я есть. У мадемуазель Ларшо не много любовников. Одного вполне хватает.

– Более чем... – натянуто признал он. – Я извиняюсь за эти нелюбезные слова. Но вы понимаете, все это...

– Да, крайне неприятно.

– Так что, если нам нечего больше сказать друг другу...

Он проводил нас до двери в кабинет, холодный, как родной край его низкопробных пингвинчиков.

– Ну вот, – заметил я госпоже Жакье, очутившись на улице Пастурель. – Надеюсь, вы удостоверились.

– Да, – ответила она, – Ах! Что за девушка! Что за девушка!

– Я должен ее повидать. И умоляю, не повторяйте мне, что это будет крайне неприятно.

* * *

Итак, отныне к чертям респектабельность? Одетт приняла меня в спальне, лежа в кровати, и в отсутствие матушки, отправившейся нюхать соли. Она в этом весьма нуждалась. Слегка помятое лицо – усталость придавала ему патетическую красоту – покоилось на подушке, окруженное беспорядочной волной золотых волос. Обведенные темными кругами глаза лихорадочно блестели. Нос заострился. На ней была прозрачная ночная рубашка, не скрывавшая грациозной округлости очень красивой груди. Она, обычно такая скромница (за исключением того случая, когда позволила будущему мужу застичь себя в неподходящем положении), не сделала ни малейшего жеста, чтобы скрыть от моих глаз такое приятное зрелище.