Николь попыталась вырваться из его рук:

– Как ты смеешь меня выслеживать!

– Никто тебя не выслеживает! Думай немножко, что ты делаешь!

– Тебя это не касается! – Она вырвалась все-таки и обеими руками вцепилась в локоть доктора Груберта. – Пойдемте отсюда, что вы стоите!

Все это заняло меньше минуты.

Человек в белой рубашке остался стоять рядом со своей машиной, а они быстро зашагали в сторону вокзала.

– Кто это?

– Мой любовник. Жених.

– Жених?

– Ах, Боже мой, какая вам разница? – разозлилась она. – Любовник, жених, сельскохозяйственные материалы и удобрения, компании по всему свету! Деньги – лопатой! Гребет! Хочет на мне жениться. Жить без меня не может.

– Хорошо-хорошо, – замахал руками доктор Груберт. – Какое мое дело! Доскажи мне про Майкла.

– Майкл, – медленно и нежно прошептала Николь, вдруг сразу вся успокоившись и выпустив его руку. – Вы о нем ничего не знаете. Вы очень несчастные люди. Майкл сказал мне, что это был настоящий ад, как вы жили!

У доктора Груберта потемнело в глазах.

– Мы? Почему ад?

Она пожала плечами.

– Ну, потому что никто ничего не понимал. Во всей вашей семье. Это так обычно бывает. Так же, как у моей мамы. Она ничего не понимает, но думает, что понимает все. Это у многих так. Все всем врут.

– Кто у нас врал?

Она с состраданием посмотрела на него.

– Все. Мы с Майклом поняли, что между ложью, которую человек произносит, например, и знает, что он лжет, – ну, когда он говорит: «Я тебя люблю», а сам при этом не любит или любит не тебя, – и ложью, когда человек просто сам не знает, где правда и в чем она, между этими двумя видами лжи, ей-богу, нет никакой разницы. Но если в первой лжи человек еще все-таки отдает себе отчет, догадывается, что она есть, то о второй он даже не подозревает. И это ужасное несчастье. Всех на свете, не только вас. Но это так не объяснишь, в двух словах…

Они уже стояли на перроне.

– Сейчас мой поезд, – сказал доктор Груберт. – Майкл собирался уехать в Италию? Это правда? И что, даже билеты были?

– Были. – Николь опустила глаза. – Но Майкл их разорвал. Потому что я сказала, что не поеду. Не могу. И расстаться с ним не могу. Тоже. Я просто не могу без него. Сразу перестаю понимать, что со мной происходит. Я попросила, чтобы он меня не оставлял. Пока. Хотя бы какое-то время. Ну и, кроме того, это действительно опасно: ехать одному в Италию, без денег, без ничего. Представляете, как вы бы перепугались? Он очень жалеет вас. Он знает, что вы и миссис Груберт с ума сошли бы от страха. А я отказалась ехать, потому что я должна, – она судорожно всхлипнула, – я должна выйти замуж. Вот за этого. – Кивнула в темноту за спиной. – Которого вы только что видели. Иначе он меня зарежет.

Голова у доктора Груберта пошла кругом.

Что она говорит?

Все сошли с ума, все, никто ничего не соображает…

– Ну вот, – прошептала Николь. – Я вас совсем запутала. Вы лучше езжайте.

Тут только он сообразил, что она остается:

– Ты что, живешь здесь, в Филадельфии?

– Да, – отмахнулась Николь, – сейчас я живу здесь. Учусь. В школе альтернативной медицины, какая разница?

Вдруг она близко подошла к нему:

– Я вам могу сказать, что со мной будет. – Заглянула ему в глаза. – Мне жить недолго.

Доктор Груберт обеими руками схватил ее за щеки:

– Да перестань ты!

Показался поезд, и платформа быстро наполнилась высыпавшими из зала ожидания людей.

– Нет, это правда, – прошептала Николь, – вы увидите!

Не чувствуя ног, он поднялся по ступенькам, вошел в вагон, сел у окна.

Высокая чернокожая проводница с вытравленными перекисью оранжевыми волосами проверила билеты. Доктор Груберт взял себе чаю в буфете и начал медленно пить его маленькими глотками.

«Какая нелепость, – подумал он, – считать, что человек может что-то изменить, решить… Какая нелепость! Что я могу, например, сейчас? Ничего!»

Он отодвинул от себя чашку с чаем, закрыл глаза и откинулся на сиденье.

…Кажется, была очередная лекция в каком-то университете. Потом он сел в машину, чтобы ехать домой. Дома – он помнил – Майкл болел корью, и Айрис тоже чем-то болела, поэтому нужно было поторопиться, чтобы приехать засветло. Дорога шла из Олбани, расстояние неблизкое. Через полчаса он неожиданно очутился в городе, про который кто-то сказал ему, что это Лима.

Кто сказал, доктор Груберт не понял, но в то, что это именно Лима, столица Перу, поверил сразу.

Он поставил машину на площади и решил купить карту, чтобы разобраться в дороге. Умом он понимал, что Лима – это абсурд, не мог же он из Олбани заехать в Перу, но реагировал на то, что с ним произошло, как на обычное обстоятельство.

На улицах Лимы было поначалу довольно много людей, и все они вели себя так, словно не видят доктора Груберта, хотя некоторые задевали его на ходу, а двое даже столкнулись с ним, перебегая дорогу.

Тогда он свернул в какую-то маленькую, ярко освещенную закатом улицу, будучи совершенно уверенным, что там он найдет киоск, в котором купит карту, но улица начала петлять и уводить его все дальше и дальше от центра.

Ему пришло в голову, что так можно окончательно запутаться и потом не найти свою машину, но опасение это было слабым, и доктор Груберт отмахнулся от него как от мухи. Постепенно он сообразил, что не знает испанского и ни к кому не сможет обратиться за помощью. То, что ни один человек в этом городе не говорит по-английски, тоже было почему-то понятно с самого начала. Доктор Груберт сунул руку в карман и обнаружил, что в нем нет ни кошелька, ни документов. Тогда он приостановился и сказал себе, что кошелек и документы остались в машине. Он помнил, что поставил машину на площади, и примерно представлял себе, куда нужно идти, чтобы вернуться к ней.

И тут что-то произошло с ним.

Доктор Груберт вдруг почувствовал, что ему хочется смеяться, и громко, во весь голос, расхохотался. Радость захлестнула его. Он был один, на краю света, без языка, без денег, без документов. Никто не замечал его. Все, что держало и привязывало к жизни, исчезло.

Остался один изумительный прозрачный холод освобождения.

Одновременно с этим у него слегка закружилась голова, потом откуда-то донесся негромкий прелестный звук, словно невидимый ребенок пытается выговорить слово «ил», но срывается и начинает заново.

Наконец доктор Груберт понял, что уходит, навсегда уходит, проваливается в белизну, полную блестящего звона, и это было хорошо, правильно, ничуть не пугало его и не удивляло…

Поезд резко остановился, и доктор Груберт проснулся. Кто-то, сидящий справа, но не рядом, а наискосок, внимательно разглядывал его.

Доктору Груберту стало не по себе.

– Если бы я был на вашем месте, – спокойно сказал сидящий справа, – я бы постарался обращать как можно меньше внимания на то, что мне говорят. Особенно женщины. Молодые особенно.

Доктор Груберт оторопел.

– Мы с вами только что виделись, – продолжал сосед, – вы, может быть, меня не запомнили.

Тут он узнал этот голос.

Высокий широкоплечий мужчина в белой рубашке, остановивший их по дороге на станцию. Тот, которого Николь аттестовала как своего любовника.

– А, вспомнили, – неторопливо сказал любовник, – Пол Роджерс. Разрешите мне пересесть к вам?

Доктор Груберт кивнул.

– Не затрудняйтесь, – сказал Пол Роджерс, садясь рядом с ним, – я все про вас знаю. Я знаю все, что касается моей невесты. Иначе нельзя.

Он сухо засмеялся.

– Я не держу частных детективов, не беспокойтесь. Она сама мне все рассказывает.

Доктор Груберт промолчал.

– Что вам снилось, – неожиданно спросил Пол Роджерс, – если не секрет?

– Снилось, что я попал в город Лиму.

– Лиму? Вы что, там бывали?

Доктор Груберт покачал головой.

Пол Роджерс дружески улыбнулся.