Ерофеев оказался несловоохотливым собеседником и строгим учителем. По поводу тайных меченосцев Копаеву ничего выведать не удалось, разве только то, что некоторые из проходящих в артотеке по списку жертв наведывались к Ерофееву брать уроки, но долго не выдерживали (наверное, потому и погибли). А Копаев фехтованем увлекся и научился довольно сносно владеть шпагой. Кажется, именно тогда у него возникла мысль о присоединении к одной из наиболее влиятельных групп тайных меченосцев, членами коей являлись некоторые очень значительные и влиятельные в городе люди. (Копаев подозревал, что даже уважаемый мэр Вершинин имеет к этому самое непосредственное отношение.) С наставником Ерофеевым Копаев говорить на эту тему не решился. Оставался еще один человек, более‑менее знакомый, на которого Копаев и пытался воздействовать, – старший эксперт‑криминалист Воронин. Насчет Воронина Копаев был почти уверен, но только почти, и поэтому он остерегался говорить в открытую, только намеками. Воронин же как будто не понимал, о чем идет речь, или просто старательно делал вид, что не понимает. Это продолжалось уже довольно долго, но Копаев был терпелив, он умел добиваться своего.

Знал бы он, чего добивается!..

5

Дворжецкий ждал. Он стоял на улице, небрежно облокотившись на кирпичную, нештукатуренную и некрашенную стену морга и смолил свой любимый Беломорканал. У него было странное пристрастие к дешевому куреву – как и у значительной части медиков. Но его клиенты не возражали против папирос, им было все равно. Ведь Дворжецкий был не врачом, он был патологоанатомом.

Вечер был тихий, звездный; щербатая рожица Луны улыбалась во всю свою щербатую ширь. Было слышно, как зло зудели голодные комары, но близко не подлетали – видно, папиросный дым их отпугивал. Не все вред от табака, есть и польза.

Дворжецкий докурил папиросу и бросил окурок в урну, посмотрел на светящиеся стрелки часов и недовольно проворчал:

– Опаздывают.

Комары запели ближе, их была целая стая – маленьких кровожадных тварей. Дворжецкий прихлопнул одного, самого нахального, у себя на щеке и совсем уж собрался вернуться в помещение, где никто не кусался, но тут вблизи загудел автомобильный двигатель – знакомый милицейский уазик резво подкатил к дверям морга и остановился правым боком к патологоанатому. Захлопали дверцы, первым к Дворжецкому подошел Воронин.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Ну‑ну, – скептически отозвался Дворжецкий и прихлопнул еще одного комара, на этот раз у себя на лысом темени.

Сзади, с другой стороны автомашины, тоже кто‑то вылез, обошел 2уазик и показался Дворжецкому на глаза. Ерофеев. Учитель фехтования открыл правую заднюю дверцу машины и подхватил на руки выпавший с сиденья большой шуршащий пластиковый мешок, закряхтел:

– Помогите – не удержу ведь.

Воронин поспешно пришел ему на помощь, а Дворжецкий, почесав свою докторскую бородку, удивленно спросил:

– Вы что же, так его и везли – сидя?

– Ага – сидя, – пропыхтел Воронин. – У нас ведь не катафалк.

– Двери открой, – сказал Ерофеев Дворжецкому. – Не всю же ночь так стоять.

Дворжецкий открыл двери в морг. Воронин с Ерофеевым занесли большой черный мешок внутрь и взвалили его на свободный стол.

– Груз доставлен, – сказал Воронин, отдуваясь. – И чего это он такой тяжелый?

– Они все тяжелые, – сказал Дворжецкий. Посмотрел на Ерофеева. – Кто это такой?

– Да этот, из мушкетеров, – сказал учитель фехтования. – Де Тревиль.

– Де Тревиль? – Дворжецкий снова задумчиво почесал бородку. – Я думал, будет сам д*Артаньян.

– Д*Артаньян достаточно хитер, чтобы избегать дуэли с нашим мастером клинка, – сказал Воронин. – А Де Тревиль оказался достаточно глуп, чтобы позариться на меч Бенедикта.

– Так ему был нужен меч? – резко спросил Дворжецкий, и глаза его грозно сверкнули.

– Да, – коротко ответил Ерофеев.

– Интере‑есно, – задумчиво протянул Дворжецкий. – И мушкетеры, выходит, туда же…

– Эй, док, – окликнул его Воронин. – Какое будет заключение?

– Что? А‑а, да…

Дворжецкий подошел к столу, расстегнул молнию на мешке, мельком взглянул на тело и, обернувшись, спросил у Ерофеева:

– В сердце?

– В сердце, – подтвердил мастер клинка.

– Что ж, – сказал Дворжецкий, повернувшись к Воронину, – вот тебе предварительное заключение: скоропостижная смерть в результате… хм… обширного инфаркта миокарда.

– Инфаркт, значит. Понятно, – сказал Воронин и заторопился уходить. – Ну все, мне пора – я ведь все‑таки на дежурстве…

Воронин ушел; Ерофеев остался.

– Послушай, Бенедикт, – обратился к нему Дворжецкий, – Корвин говорил мне, что на него некто Копаев сильно наседает, желает приобщиться. Ты ведь Копаева тренировал, что про него можешь сказать?

– Тренировал, верно, – ответил учитель фехтования медленно. – Но психолог из меня, прямо скажем, – хреновый. Наверняка одно могу сказать: фехтует Копаев, пожалуй, получше Воронина. Воронин ведь – человек увлекающийся, импульсивный. Копаев – наоборот, более собранный, сосредоточенный. Он, вообще, человек целеустремленный.

Дворжецкий выслушал мнение Ерофеева с большим вниманием, огладил бородку и улыбнулся – совсем как добрый доктор Айболит:

– Ну вот, а говоришь – не психолог.

6

Ленька пришел без пятнадцати десять – по Европе‑плюс как раз пошел третий за час рекламный блок. Егор, рекламу ненавидевший органически, уьавил звук приемника до минимума, и в этот момент в прихожей брякнул дверной звонок. Егор пошел открывать дверь.

– Привет, – сказал Ленька, слегка запыхавшийся после подъема по лестнице. – Я не опоздал?

– Не‑а, – ответил Егор. – Ты пришел даже чуть раньшеЮ, чем я предполагал. Можешь ведь, когда захочешь.

– Когда захочу – могу, – согласился Ленька. – Много берем с собой? Могу помочь донести что‑нибудь, лишь бы не очень тяжелое.

– Держи. – Егор протянул ему пару отточенных простых карандашей. – Сегодня займемся разметкой.

– О! Кохинур, – сказал Ленька, вертя карандаши в пальцах. И, как что‑то малозначащее, пустил вскользь: – Я сказал Ленке, где ты живешь.

Егор хлопнул дверью чуть сильнее, чем обычно, и обернулся к товарищу.

– Зачем?

– Затем, что она спросила, – резковато ответил Ленька, сделав вид, что не уловил истинного смысла вопроса. Но Егор понял, что Ленька прекрасно все уловил и только прикидывается таким толстокожим, он просто не хочет отвечать – ну и бог с ним, не стоит нажимать на парня.

– Прекрасные граффити у вас на стенах, – заметил Ленька, остановившись ненадолго возле портрета Курта Кобейна и надписи Nirvana – now and forever. – Не ты руку приложил?

– Не я, – сказал Егор.

– Да, я и сам вижу – почерк не твой, – сказал Ленька. – Но у того парня, который это на стене нацарапал, определенно есть талант шрифтовика. Ты только посмотри – какие буквы!

– Таланта портретиста у него нету, – сказал Егор без интереса к буквам, он мимо этих надписей ходил десять раз на дню. – Если бы Кобейну довелось увидеть это свое изображение – он бы застрелился.

– Не кощунствуй, – сказал Ленька и потыкал пальцем в надпись. – Перечитай лучше, что здесь начертано.

– Аминь, – сказал Егор.

Они спустились на пролет ниже.

– Дениса Брагина убили, слышал? – спросил Ленька.

– Слышал, – коротко ответил Егор. У него не было никакого желания распространяться про свой визит в милицию и про беседу со следователем Копаевым.