– Что? – переспросил Курт, глядя в глаза кардинальского доверенного неотрывно и насмешливо. – А скажи мне, и правда – что? Просто ответь, что было б тогда?.. Молчишь… А я тебе скажу, Висконти, что бы тогда было. Тогда был бы суд и была бы казнь. Без вариантов. Оспоришь меня?.. Снова молчишь… Если б у меня не вышло, произошло бы то, что произошло б и без моего участия. А я – сохранил парню жизнь и дал надежду грядущему правителю Империи получить в будущем преданнейшего охранителя.

– И считаешь, что все сделал верно? – по‑прежнему тихо спросил Висконти. – Раскаянья нет ни на грош?

– Не ты мне духовник, – отозвался Курт, все так же не отводя взгляда. – Духовнику я всё сказал. Если ж ты хотел знать, сделал бы я это снова – да, сделал бы. Потому что так было нужно, и это было правильно.

Висконти сидел, не шевелясь, еще мгновение и вздохнул, отодвинувшись и распрямившись.

– Знал, что это услышу, – проговорил он неспешно. – Но должен был удостовериться.

– И что ж теперь, когда удостоверился?

– Сигнум, – сказал Висконти, коротким кивком указав на столешницу перед собою. – На стол.

Бруно вскинул голову, глядя на новое начальство растерянно, и нерешительно произнес, с явным усилием преодолев мгновенное ошеломление:

– Ты… на это не имеешь права. Такое решение принимает Совет.

– Совет принял решение, – откликнулся кардинальский доверенный, не глядя в его сторону. – Сигнум на стол, Гессе.

– Это бред, – с внезапной злостью в голосе вытолкнул Бруно. – Следователя с девятью годами безупречной службы лишить Знака за самовольство? Это что же за решения теперь принимает Совет после смерти отца Бенедикта?

– Совет принимает решения, которые идут на пользу делу, – все так же безучастно пояснил Висконти. – И его самовольство, сам знаешь, это случай далеко не единственный. Все эти девять лет он только и делал, что самовольничал, принимая решения порою даже вопреки прямым указаниям начальствующих.

– И всегда оказывался прав!

– Бруно, – тихо оборвал Курт, и помощник запнулся, переводя взгляд, полный бессильной злости, с одного на другого.

– Сигнум, – повторил Висконти.

Курт медленно поднял руку, сняв с шеи тяжелый стальной медальон, вес которого давно уже перестал ощущаться, перестал замечаться, и замечалась теперь лишь пустота, когда – изредка – приходилось снимать полированную бляху…

– Я этого так не оставлю, – не повышая голоса, пообещал помощник, когда звенья цепочки грохотнули о поверхность стола; Висконти на него не обернулся.

– Тоже считаешь, что это несправедливо? – спросил он, и Курт пожал плечами:

– Еще не решил. Но я вполне здраво себя оцениваю… пока. Однако, если Совет полагает, что моя служба приносит больше вреда, чем пользы…

– … то ты доверяешь решению Совета? – договорил Висконти, придвинув к себе одну из стоящих на столе шкатулок. – А напрасно. Совет тебя выбрал именно потому, что ты не доверяешь никому. Именно потому, что в своей правоте уверен, какие бы решения ни доводилось тебе принимать, потому что способен просчитать наперед многое, о чем даже не думают другие.

– Что значит «выбрал»? – настороженно уточнил Бруно, и Висконти вздохнул, откинув крышку шкатулки и вытянув за цепочку Сигнум – новенький, совершенно очевидно изготовленный совсем недавно.

– Не изводись так, защитник, – усмехнулся он, протянув Знак Курту. – Изгонять твое духовное чадо из Конгрегации никто не намеревается. Но я не отказал себе в удовольствии увидеть Молота Ведьм без его обычной спеси… Хотя, откровенно говоря, столь смиренной реакции не ожидал. Теперь даже не знаю, не должно ль мне стать за это совестно…

– Что это? – спросил Курт, и Висконти недовольно нахмурился:

– Рука устала держать. Уж прости, без полагающейся торжественности, – продолжил он, когда Курт осторожно, кончиками пальцев, взялся за цепочку протянутого ему Сигнума, и вновь посерьезнел. – Но какова работа, такова и церемония… Это Знак агента Совета, Гессе. Лишь второй за историю Конгрегации. Тот, кто был агентом до тебя, теперь состоит в Совете; status агента остался при нем, но у вас и области работы будут разными…

– Александер фон Вегерхоф… член Совета?! – выдавил Бруно неверяще, и Висконти кивнул:

– Совет должен состоять из четырех членов. Теперь, когда не стало отца Бенедикта, в нем отец Альберт, Александер, дон Сфорца, я и ты.

– Это пятеро, – заметил Курт, все еще держа Сигнум в руке; Висконти кивнул:

– Надень. Теперь это твой Знак… Да, пятеро. Мы с Бруно пока считаемся каждый за половинку ввиду неопытности и молодости. Но каждый из нас уже будет иметь право голоса… Все сложно, Гессе, такие времена. Так случилось, что перестроение Конгрегации совпало с довольно мутным временем в Империи, но мы должны с этим совладать.

– А я? Что теперь должен делать я?

– Работать, как прежде. Попросту теперь всем твоим действиям будут соответствовать должные полномочия. Больше свободы в действиях – и больше ответственности, Гессе. Об этом не забывай. И, разумеется, будут особые поручения напрямую от Совета – такие, о коих знать нельзя будет никому. И доступ к знаниям, не ведомым более никому, кроме членов Совета… А ты уж, верно, вообразил себя на месте Йегера?.. Быть может, это и на пользу.

– Может, и на пользу, – эхом повторил Курт, медленно надев на шею холодную цепочку медальона, и взял его в ладонь, разглядывая на сияющей стальной поверхности те мелочи, отличия, каковые должны были показать любому собрату по служению, что перед ним не просто следователь первого ранга, как то было отчеканено здесь.

– А теперь, – вздохнул Висконти, взяв в руку один из листов на столе, – твой первый раз, когда тебя допускают к сведениям, столь тайным, что от них, ни много ни мало, зависит судьба Конгрегации и Империи. И не надо делать такое лицо; такой информации в твоих руках не бывало никогда. Это расшифровка донесения от наших агентов в Италии. Оно касается одного из неуловимой троицы «Каспар, Бальтазар, Мельхиор»…

Исписанный ровным почерком лист Курт выхватил из протянутой ему руки нетерпеливо, почти бесцеремонно, окунувшись в текст разом, слыша, как затаил дыхание Бруно, склонившийся к бумаге над его плечом. Расшифрованное сообщение он прочитал дважды, всматриваясь в каждое слово, в каждую букву так, словно за нею таился какой‑то иной, не видимый ему смысл, и медленно поднял взгляд к лицу Висконти, наблюдавшего за ним терпеливо и серьезно.

– Мы не можем сказать, знает ли Бальтазар о том, что мы о нем знаем, – проговорил кардинальский доверенный негромко. – Но обязаны иметь в виду, что он может хотя бы догадываться.

– Господи Иисусе… – произнес Бруно почти шепотом. – Если он и впрямь это сделает, это же…

– … конец всему христианскому миру, – договорил Курт хмуро, отложив лист. – И это не фигура речи.

– Это лишь половина поступивших новостей, – вздохнул Висконти, протягивая ему второй лист. – Второе донесение дает нам пусть тоненькую, но все же нить к Каспару. Полагаю, оно будет тебе не менее интересно.

Курт замер, глядя на запись, и на сей раз медленно, точно боясь, что все исчезнет, взял лист за самый краешек, начав читать медленно, сдерживая желание выхватывать слова кусками, как клочья мяса – голодный пес…

– Мы знаем теперь, кто этот человек, – подтвердил Висконти, когда он, дочитав, так же неторопливо положил лист на стол. – Это не так много, но уже немало в сравнении с тем, что мы знали о нем прежде. И выходит, что и за покушением на наследника, и за произошедшим в Праге стоит не только Каспар, но и Бальтазар. Они впервые объединились столь явно.

– Прежде мы думали, – осторожно произнес Бруно, – что оба они члены какой‑то единой тайной организации. Но если они… Что у таких людей может быть общего? Какой у них интерес?

– И третье, о чем известно лишь Совету и одному‑единственному следователю, – кивнул Висконти. – Вы оба помните легенду о путешествии Лейва Счастливого и открытой им земле?.. Так вот, это не легенда. В руки Конгрегации попала его карта.