Мария Дишер всхлипнула уже во весь голос, не сдерживаясь, и охотник, вздохнув, поднялся, подойдя к ней и обняв за плечи.

– Ну, брось, – утешающе произнес он, – все будет в порядке. Уже поздно, ты устала; ложись и отдохни, хорошо?

– Ни за что, – сквозь плач выговорила Мария, – я не останусь в комнате одна. Лучше я здесь.

– Здесь будет жарковато, – возразил охотник, и она отмахнулась:

– Пусть. Зато здесь люди… И я смогу, может быть, что‑то сделать, чем‑то помочь, чтобы все это кончилось…

– Это кончится, но ты ничем не поможешь… – начал торговец, и запнулся, когда Ван Ален молча повернул к нему голову.

– Началось, – сдавленно вымолвил Хагнер, охотник распрямился, отстранив девушку от себя, и сделал шаг вперед, не отрывая от него похолодевшего взгляда.

– Слушайте, может, впрямь убрать его подальше? – предложил Карл Штефан. – Ну, в комнату, что ли…

Ему никто не ответил – все, застыв, смотрели на Хагнера, напрягшегося, точно все его тело свела внезапная судорога. Лежащие на столе ладони сжались в кулаки, царапнув ногтями по затертому старому дереву, из груди прорвался не то болезненный стон, не то рык, и торговец вскочил с места, попятившись к стене.

– Вы же сказали – этого не случится! – сипло выкрикнул он. – Ваши ухищрения не помогают, сделайте что‑нибудь!

– Этого не случится, – подтвердил Курт уверенно и, придвинувшись к Хагнеру ближе, взял его за локоть, встряхнув. – Макс!

– Мне больно, – проговорил парнишка с усилием, не поднимая головы, опущенной почти к самой столешнице. – Он прав – не помогает… напрасно все это…

– Макс! – повторил он строго, стиснув пальцы на его локте. – Посмотри на меня.

Хагнер еще мгновение сидел, не двигаясь, вжавшись сам в себя, и медленно, с усилием поднял голову. Радужка серых глаз была окрашена в ореховый цвет, и отражение пламени светильников горело в зрачках чуть ярче, чем должно быть, но никому больше этого было не видно, а потому никто не вздрогнул и не ахнул в испуге, и Курт сохранил лицо бесстрастным.

– С тобой ничего не происходит, – произнес он размеренно, не отрывая взгляда от коричневых глаз перед собою. – Ничего .

– Ломит кости, – с болезненным хрипом возразил Хагнер. – Мышцы словно в огне. Я с трудом дышу. Происходит.

– Нет, – повторил Курт твердо. – Послушай меня: с тобою ничего просто не может произойти. И сейчас ничего нет.

– Мне больно, – повторил парнишка, едва шевеля стиснутыми губами; он кивнул:

– Разумеется. Сейчас ты пытаешься сделать то, чего сделать не можешь .

– Я не пытаюсь…

– Верно; твое тело просто отзывается на то, что велит твой разум – а разум готовится к привычному действу. Просто ты привык, что так случается, просто знаешь, что в эти ночи, в этот час это совершается всегда, и теперь ты ждешь этого. Не жди. Ничего не будет.

– Я ведь не могу ощущать то, чего нет.

– Если я завяжу тебе глаза, – терпеливо и спокойно произнес Курт, – прикоснусь к коже куском льда и скажу, что это раскаленный металл, ты ощутишь ожог. И он даже может проступить на коже. Поверь на слово эксперту в таких делах – подобных случаев тьма; наш ум волен вытворять с нашим телом, что ему заблагорассудится, порою удивительные вещи. Макс, послушай: я сижу напротив и смотрю на тебя. Я не вижу ничего. Никаких изменений. Глубоко вдохни, успокойся и подумай. Посмотри – никто не кидается бежать, девушка не визжит, наш проповедник не молится громогласнее обыкновенного, а главное Ян не порывается схватиться за оружие. Вот так, – одобрил он, когда Хагнер медленно, с напряжением, перевел дыхание. – Посмотри на свои руки, они прямо перед тобой, – продолжил Курт в прежнем спокойном тоне. – Это руки человека; не изменилось ничего. Ведь я уже видел, как это бывает, и, Макс, прошлой ночью это заняло меньше минуты. Будь что‑то на самом деле, а не только в памяти – и это уже было бы заметно.

– Но боль на самом деле, – возразил Хагнер тихо, и он кивнул:

– Разумеется. Наш разум – строптивая штука, он ни в какую не желает отбрасывать то, что привычно, а тело – бесхарактерная, безвольная дура, которая легко повинуется. А вот твой дух, Макс, это то, что принадлежит только тебе, это и есть ты сам. Вот только – кто ты сам? Быть может, сейчас, в эту минуту, ты просто пытаешься это решить? Колеблешься после услышанных этим вечером слов нашей гостьи?

– Нет, – отозвался Хагнер твердо.

– Хорошо, – согласился Курт, следя за тем, как мало‑помалу меркнет пламенное отражение в зрачках и ореховый оттенок медленно растворяется в серых глазах. – Я иного от тебя и не ждал. В таком случае, просто возьми себя в руки. Рассуди здраво. Осознай: прошло слишком много времени, чтобы продолжать верить в то, что обращение началось и продолжается. С тобой ничего не происходит. Просто привычка. Слышал ведь, что это наша вторая натура; в твоем случае это утверждение даже слегка тянет на анекдот. Просто перестань забивать этим мысли, и все закончится.

– Не думаю, что это так просто…

– Заметь, – призвал Курт, позволив себе пропустить в голос чуть легкомысленности, – в горле уже не хрипит. Руки расслабились. Вижу, дыхание идет ровно. Поверь, если сейчас Бруно подкрадется со спины и внезапно воткнет тебе иглу чуть ниже этой самой спины – остатки твоей боли улетучатся в тот же миг. Разум перекинется на другое, и тело ему подчинится. Испытаем на практике?

– Благодарю, – с принужденной улыбкой откликнулся Хагнер, снова глубоко вобрав в себя воздух. – Думаю, я обойдусь вашей теорией.

– Все в порядке, Макс, – настоятельно сказал Курт. – Подумай сам – ведь эти побрякушки мы с Яном навесили на тебя не наобум, мы ведь знали, что делали. Напомню: такое количество железа препятствует изменению даже тех, кто всеми силами пытается его осуществить, кто всей душою этого хочет. Но ты – не хочешь; по крайней мере, сегодня и сейчас. Так?

– Так, – подтвердил Хагнер, на миг утомленно прикрыв глаза, и когда поднялись веки, ничто в них уже не напоминало о пробуждавшемся минуту назад звере. – Не хочу.

– А это лишнее обстоятельство в твою пользу, – кивнул Курт. – По логике вещей, это должно, напротив, облегчить твое состояние. Логично?

– Логично, – согласился парнишка уже почти спокойно.

– Знаешь, что говорил мне мой инструктор, Макс? «Тело – лишь одежда для духа, и не твоим штанам указывать тебе, что делать». Довольно точное определение, не находишь?..

– Нельзя не согласиться, – признал тот, вновь переведя дыхание, и, зажмурясь, встряхнул головой, проведя ладонью по покрывшемуся испариной лбу.

– Как себя чувствуешь? – поинтересовался Курт, выждав несколько мгновений молчания, и Хагнер, снова открыв глаза, медленно кивнул:

– Нормально. Только кости все равно ломит.

– Это пройдет через минуту‑другую, – уверенно приговорил Курт, и парнишка недоверчиво уточнил, бросив короткий взгляд исподлобья:

– Да? Откуда вы знаете, майстер Гессе, если я первый, над кем вы ставите подобный опыт?

– И это тоже логично, Макс, а против логики, как мы выяснили только что, не попрешь.

Если Хагнер и намеревался возразить, невысказанные слова остались в небытии – из рыдающей метели донесся внезапный вой, близкий, явственно различимый до каждой ноты, от самой низкой до самой высокой, звенящей.

– А те как раз закончили, – констатировал Ван Ален, осторожно отстранив Марию к столу и почти насильно усадив. – По крайней мере, вожак… Любопытно, для чего он воет сегодня? Ведь стая уже здесь.

– Предупреждение, – негромко пояснил Хагнер. – «Эй, людишки, я иду. Готовьтесь умереть».

– Ты… – пробормотал Карл Штефан почти с благоговейным испугом, – ты… понимаешь, что он… говорит?

– Нет, – передернул плечами тот, одарив парня насмешливым взглядом. – Просто это логично.

– Я понимаю – ты в порядке? – снова уточнил Курт. – Как состояние?

– Терпимо.

– Стало быть, так, – чуть повысил голос он, вышагав на середину залы и одарив каждого красноречивым взглядом. – Как видим, угрозы внутри более не существует, все внимание на опасность снаружи. Сегодня, думаю, они тянуть не станут, и вскоре надо быть готовыми к атаке. Остался последний штрих в нашей обороне; поспешим. Тот, кто не в силах помочь, – обратившись поочередно к трактирщице и притихшей бледной Марии, продолжил он, – не мешает. Не бегает по залу, не визжит на ухо, не виснет на наших шеях и не цепляется за руки. Указания мои и Яна исполняются быстро и четко, без обсуждений и возражений. Особенно это касается некоторых, Феликс. Это – понятно?