Келлер лишь поморщился, ничего более не сказав, и удалился прочь.

Курт вышел на улицу, залитую солнцем, чувствуя на себе взгляды горожан, вместе с тем их почти не замечая; это было постоянным и неизменным сопровождением любого серьезного расследования и стало уже привычной частью жизни. Взгляды настороженные, любопытствующие, ненавидящие, испуганные – весь спектр чувств человеческих. Сегодня к ним примешивалась доля удивления: наверняка наскоро оттертый от крови наряд майстера инквизитора слабо вязался с обликом почтенного торгового города.

Правду сказать, и сам город этим утром утратил немалую часть своей благопристойности: улицы шумели чуть тише, но чуть возбужденней, стражи смотрели вокруг хмуро и взволнованно, и гораздо больше было кучкующихся группками людей, обсуждающих что‑то кто вполголоса, а кто и громогласно, не стесняясь в выражениях и эмоциях. На майстера инквизитора, проходящего мимо, пялились так же открыто, опуская глаза лишь при его приближении и наверняка ожидая растолкования наступивших в Ульме перемен.

Владелец «Моргенрота» окаменел при виде вторгшегося в его владения следователя, застыв в молчании и наверняка пытаясь соотнести в мыслях свое поведение несколько дней назад и наличие в городе бравых парней со Знаками.

– Майстер инквизитор… – проронил он неуверенно, и Курт, не поздоровавшись, потребовал:

– Графиня Адельхайда фон Рихтхофен. Она еще здесь?

– Конечно, где ж ей быть; спит, насколько мне известно, – охотно отчитался владелец. – Ее горничная прибыла этим утром, и совсем недавно она отказалась от завтрака, сказала – ей надо отдохнуть.

– Я поднимусь, – непререкаемо сообщил Курт, и хозяин лишь тоскливо вздохнул ему вслед.

Лотта открыла на стук тут же, улыбнувшись при виде гостя, и отступила в сторону, пропуская его внутрь уже знакомой комнаты.

– Я знаю, спит, – не дожидаясь объяснений, кивнул он. – С ней все хорошо, и Dei gratia[698]. Я, скорее, к тебе. Надеюсь, сумку с моими вещами ты не забыла прихватить, когда возвращалась сюда?

– Она стоит вон там, – кивнула в сторону соседней комнаты та. – Однако Адельхайда просила разбудить ее, когда вы придете. Думаю, ей интересно узнать о ходе дальнейшего расследования.

– Какой ход, я сам проснулся час назад, – возразил Курт, идя к указанной ему двери. – И на ее месте я бы подумал о собственном здоровье, а не о допросах и протоколах.

– Скажите ей об этом, – вслед ему посоветовала Лотта с усмешкой. – Только много ли будет с ваших слов проку; она никого не слушает. Отсюда все ее беды.

– Между прочим, я это слышала, – заметила Адельхайда, когда он, приоткрыв дверь, остановился на пороге. – Проходи. Какие новости?

Курт прикрыл дверь, медленно приблизясь, огляделся в поисках табурета и, не отыскав такового, присел на край постели.

– Новость первая: ты чудом выжила, – сообщил он недовольно. – Не хочешь потратить часть времени на то, чтобы насладиться этим фактом?

– Я наслаждаюсь, – кивнула она, усевшись и прислонясь к подушке спиной. – Вот уж третий час. И перед этим проспала всю ночь.

– И как спалось?

– Прилично, – кивнула Адельхайда, и он вздохнул, уловив едва заметное подрагивание в голосе:

– Кошмары?

– Да, – нехотя согласилась та, ответив не сразу. – Было. Лотте пришлось остаться со мной – я вскакивала раз десять за ночь. Мерзкие сны. И огонь горел всю ночь – не смогла уснуть в темноте… Надо с этим что‑то делать, иначе конец работе.

– Ты оклемаешься, – возразил Курт уверенно. – В первую ночь после события, потрясшего психику, совершенно нормально видеть это событие во сне, и ассоциировать с ним схожее окружение вроде темноты – тоже вполне типично. Ты придешь в себя. Ты крепкая. Ты и вчерашней ночью держалась очень хорошо… И сейчас хорошо держишься. Слишком хорошо.

– Это как же понимать – «слишком»?

– Ну, не знаю, – пожал плечами он. – Могла бы хоть поплакать для приличия. Я бы героем себя почувствовал.

– А кем чувствуешь сейчас?

– Дураком, – откликнулся Курт, и она вздохнула, кивнув:

– И ты недалек от истины.

– Вот спасибо, – покривился он. – И это вместо благодарности? Передам Александеру. Он будет рад это услышать.

– Передай, – серьезно согласилась Адельхайда. – Хотя, я думаю, он и сам знает все то, что я могла бы сказать. И ты знаешь. Вы сделали глупость, когда пришли в этот замок, Курт. Большую глупость. Разумеется, я не стану говорить, что жить так уж плохо, что за спасение я вам не благодарна, однако это не отменяет того, что вы поступили непростительно безответственно.

– Ждать было нельзя, – начал Курт, и она строго оборвала:

– Вы должны были ждать. Поправь, если я ошибаюсь, но мне кажется – никто из вас не пошел бы на это, если б на моем месте был кто‑то другой. Ты не пошел бы. Ты не стал бы ввязываться в рискованное дело, фактически не имеющее шансов на успех, если бы не личные причины… «Ни жен, ни детей, ни возлюбленных» – помнишь? «Это безопасно, рационально, не мешает работать и думать, не приводит к срывам и провалам». А еще – «Proximus sum egomet mihi»[699]… Помнишь, кто все это мне говорил?

– Не стану спорить с тем, – через силу согласился Курт, – что вся эта затея и впрямь была рискованной, однако нашим действиям есть вполне четкое логическое оправдание. Во‑первых, ты агент, обладающий не просто важной – секретной информацией. И как знать, что там могло произойти. Если тебе станет от этого легче, идя в этот замок, мы готовились и к тому, что придется не вытаскивать тебя оттуда, а, напротив, оставить там навсегда. Если бы Арвид задумался над тем, что какая‑то девица не удивилась появлению стрига в ее покоях, что она схватилась за оружие вместо того, чтобы упасть в обморок – он понял бы, что с тобой что‑то нечисто, и спросил бы, что. А ты – не смогла бы не ответить. Вот тебе первая, самая важная причина. Тебя не должно было быть в замке, не должно быть вообще или не должно быть живой. И еще одно: мы сохранили фогта. Ведь вероятность того, что зондергруппа попросту уложила бы его вместе с прочими, гораздо выше, чем надежда на то, что – арестовала бы. А кроме того, мы взяли двух стригов живыми; этого те парни не сделали б уж точно.

– Да, – согласилась Адельхайда с улыбкой. – Все это можно сказать руководству; и ты скажешь, не сомневаюсь. И это будет неплохим оправданием вашим действиям. Вот только возразить твоим словам несложно. Тот факт, что два стрига попались живыми – случайность, и вашей целью это не было. О том, что фон Люфтенхаймер подвержен в некотором роде исцелению, что его можно сохранить для дальнейшей государственной службы – никто и не подозревал; уж вы не знали об этом точно. А что до меня… Зондергруппа была на подходе. Даже если бы она явилась на следующий день, если б при этом я выложила Арвиду все известные мне тайны, если б и мое полное подчинение свершилось бы к тому времени… Эти ребята зачистили бы замок, и в живых никого бы не осталось, и все тайны остались бы тайнами. Все проблемы были вполне решаемы и без вашего вмешательства.

– Мы сохранили ценного агента. Не факт, что этот агент остался бы в живых в случае штурма.

– А о другом факте вы не задумались? Ведь вы явственней некуда дали понять Арвиду, что он раскрыт. Вообрази, что нам таки удалось бы уйти через тот ход в часовне, а он остался – живой и здоровый. Что зондергруппа не пришла утром – что задержалась, и штурма не было…

– Медяк ей тогда цена, – буркнул Курт и, вздохнув, отмахнулся: – Я понял тебя. Но Арвид не ушел бы. Primo, он и понятия не имел, что зондергруппа по его душу уже в пути. Ну, а secundo – мы слишком крепко его привязали. Ведь он всерьез загорелся идеей моего обращения; а, без ложной скромности придется заметить, мне подобных он не видел – судя по реакции его птенца, до сих пор перед его давлением никто не мог устоять.

– Да, – передернувшись, точно от холода, проронила Адельхайда. – Ты смог… А меня он подчинил за мгновение.

– Зато ты успела ранить одного из них, – утешил Курт. – Кстати, кого?