– Твой птенец тоже говорил что‑то подобное, – глухо произнес стриг, приподняв голову. – Марк, кажется. Он, можно сказать, всем сердцем рвался доказать это.

Тот поджал губы, распрямившись, словно тростина, и Конрад рванулся вперед, перехваченный за плечо своим мастером.

– Нет, – приказал Арвид холодно, отстранив птенца назад, и неторопливо, сосредоточенно перевел дыхание. – Увы, – согласился он медленно спустя несколько секунд тишины. – Не поспоришь. На твоем счету двое моих птенцов. Ты лишил меня двоих, Александер… Признаюсь, поначалу я поверил, когда ты сказал, что той ночью в Ульме ты лишь защищался; признаюсь, растерялся. Но по зрелом размышлении понял – ты убил моего птенца, убил своего не из самозащиты, не в схватке за территорию, даже не ради его крови – нет; ты убил его, пытаясь защитить того смертного, что валялся там на земле. Ты убил одного из нас, чтобы продлить жизнь одного из них. Даже поняв это, я не сразу поверил. Сегодня ты здесь, подставляешь собственную голову и снова убиваешь своих – ради того, чтобы спасти человека, которого, быть может, уже нет в живых. И сейчас, кроме (снова признаюсь) беспредельного гнева, я испытываю столь же безграничное любопытство. Почему?

– Если бы ты мог понять, – все так же тихо отозвался стриг, – ты уже понял бы. К чему тебе мой ответ.

– О, – поморщился Арвид, – только без выспренностей, пожалуйста. Любое событие, действие и явление в этом мире можно объяснить нехитрыми и понятными словами… Впрочем, я в самом деле кое‑что уже понял. Нечто сходное видеть мне доводилось, я встречал тех, кто, подобно тебе, брал под крылышко смертных, но тогда речь шла об одном… чаще «одной»… или двух, о паре‑другой приятелей, но чтобы вот так оберегать род людской? Брать под защиту этих овец – для чего?

– «Этих овец»… – повторил фон Вегерхоф с болезненной усмешкой. – Ты забыл, кто ты сам, Арвид? Забыл, что не родился таким?

– Разумеется, помню. Разумеется, знаю, кто я сам; я, Александер, тот, кто покинул это стадо – вот кто я. И вот кто ты. Почему ты забыл это? Мне действительно интересно; что‑то подсказывает мне, что это напрямую связано с твоими способностями высшего, хотя ни высшим, ни даже хоть просто мастером ты не являешься. Ведь я прав?

– Прав или нет, – устало откликнулся стриг, – что тебе до этого?

– А ты интересный exemplar, – заметил Арвид, медленно приблизившись, и присел перед ним на корточки, глядя в лицо сквозь пристальный прищур. – Что‑то в тебе не так. Что‑то кроме ядовитой крови. Что‑то кроме столь необъяснимой любви к смертным… Или нет; именно она. Вот оно что. Узнаю это унылое выражение лица, эти нотки вселенской скорби в голосе. Узнаю эти слова. Узнаю проповедь. Уже слышал. Такие, как ты, призывают раскаяться и отказаться от того, что составляет нашу жизнь и сущность, что дает нам силы, призывают возвратиться в прежнюю жизнь, не понимая, что это не нужно и невозможно… Вот только тебе это удалось – удалось сочетать две жизни. Не думаю, что ты был таким со дня обращения, иначе не было бы этой тени в твоих глазах. Как ты этого достиг?

– Чего именно? – покривился в усмешке фон Вегерхоф. – Жизни под солнцем, которого тебе больше никогда не увидеть? Равнодушия к серебру? Жизни без крови?

– Всего. Ты добился этого сам – я вижу это, слышу это в твоем голосе. Так, как говоришь об этом ты, может говорить лишь тот, кто шел к этому долго и упорно и, наконец, получил желаемое… Или я ошибся? Неужели твой мастер был способен на это – передать тебе способности высшего? Кто он? как он это сделал?

– Я не стану тебе отвечать, – отозвался фон Вегерхоф, снова отведя взгляд. – Тебе это не поможет.

– А ты попробуй, – дружелюбно предложил Арвид. – Как знать. Я на многое способен.

– Не на это, – повторил стриг четко, и тот вздохнул с показным утомлением, позвав, не оборачиваясь:

– Конрад.

От метнувшейся к нему руки Курт попытался увернуться, успев лишь отшатнуться назад; каменные тиски вновь стиснулись на горле, прижав к стене, и Арвид кивнул:

– Если сейчас я не услышу ответа, Конрад вырвет сердце этому мальчишке, как ты это сделал с Марком. Желаешь на это посмотреть? Это того стоит?

– Арвид… – впервые подал голос фогт, приблизившись на два шага и глядя на происходящее с ужасом и растерянностью. – Это слишком…

– Я не дозволял тебе раскрывать рот, – оборвал тот, и фон Люфтенхаймер умолк, сделав еще один неуверенный шаг вперед. – Итак, Александер? Я жду.

– Я сказал, что это не имеет смысла, – повторил стриг тихо.

– Конрад.

В глазах напротив отобразилось злое удовлетворение, когда вторая ладонь птенца прижалась к груди, сжав пальцы. Куртка затрещала, в плечо прострелило болью, и он ощутил, как словно звериные когти пропарывают кожу.

– Стой, – выдавил фон Вегерхоф; когти погрузились глубже, войдя в мышцу, и стриг рванулся, попытавшись подняться: – Я сказал – стой!

Арвид ударил его ладонью в плечо, оттолкнув снова на пол, и кивнул:

– Вижу, мы наконец‑то начали друг друга понимать. Отпусти его, Конрад.

На этот раз на ногах Курт устоял, лишь пошатнувшись и прижав ладонь к пяти прорехам в куртке, уже пропитавшимся кровью; фон Вегерхоф бросил на него взгляд исподлобья, снова опустив голову, и с усилием выговорил:

– Хочешь знать имя моего мастера? Я скажу, если тебе так хочется это услышать, но тебе это не поможет.

– Я жду.

– Ты прав, – согласился стриг. – Когда‑то я был, как все мы. Так же жил, так же нуждался для этого в крови, как все мы. Так же поминал «людское стадо», как ты.

– Довольно покаянных речей, – поморщился Арвид, – давай по существу.

– Ты хочешь стать таким, как я? – подняв взгляд, тяжело усмехнулся фон Вегерхоф. – Вот тебе перечень указаний, Арвид: разочаруйся в том, что делаешь. Разочаруйся в жизни, в своем мире, в себе. Войди в ближайшую церковь и скажи Ему об этом. Скажи, что готов принять все, что бы тебя ни ожидало – любую кару. И тогда Он явится тебе и даст подлинное Причастие. Помнишь, что это такое, Арвид? Это – Его кровь . Если сделаешь, как я тебе говорю, ты получишь от Него посвящение, которое переменит твою сущность. Ты хотел знать имя моего мастера? Теперь ты его знаешь. Ну, как, тебе сильно помог мой ответ?

– Что за бредятина… – проронил Конрад оторопело, и Арвид, помедлив, качнул головой, придирчиво всматриваясь в лицо перед собою.

– Нет, – возразил он с чуть растерянной усмешкой. – Нет, Конрад, он не бредит. И знаешь, что самое смешное? Не похоже, чтобы лгал… Вот черт, святой стриг. Что только не увидишь за такую долгую жизнь… Это что же – плата, которую твой мастер потребовал от тебя? Ты должен оберегать людишек и уничтожать своих? Поэтому ты убил двоих моих птенцов?

– Пока двоих, – не сдержался Курт, и Арвид, на мгновение замерев, огляделся с показным вниманием:

– Это что? Кто‑то заговорил?.. Смотри‑ка, твой смертный щенок подал голос.

– Отдай его мне, – вкрадчиво попросила молчавшая до сих пор девица, и Арвид улыбнулся ей:

– Имей терпение. Все в свое время… А ты, – указующий перст ткнул в сторону Курта, – заткнись. Заговоришь, когда я велю.

Его последние слова словно растворились в воздухе – как дым, обволакивающий со всех сторон, проникающий сквозь дыхание, сквозь кожу и плоть, в мозг, в разум; от попытки вытолкнуть его из себя, не впустить, не покориться, закружилась голова и затошнило…

– Я не подчиняюсь клопам, – выдавил Курт с усилием, – даже говорящим.

Арвид распрямился, уже не глядя на фон Вегерхофа, и медленно развернул голову, обернувшись к нему.

– Не может быть… – пробормотал Конрад, и его мастер поднялся с корточек, приблизившись неспешно и мягко.

– И в самом деле, – произнес Арвид, всматриваясь в лицо своего пленника с нескрываемым любопытством. – Сегодня ночью происходит множество невероятных вещей… Итак, щенок оказался с зубками. Еще один интересный exemplar. Курт, верно?

– Майстер инквизитор для тебя, тварь.