– Отец Бенедикт, – пояснил тот, наконец. – Получив запрос еще на эксперта, он призадумался, а когда пришло требование выслать экзорсиста – сказал, что отправлять следует и нас.

– С чего б это… – даже не пытаясь скрывать растерянность, проронил Курт, и шарфюрер приосанился, изображая ректора академии святого Макария:

– «Это же Гессе», – тяжело вздохнул он легко узнаваемым полушепотом. – Отец Бенедикт предположил, что, коли уж ты так засуетился, стало быть, близится завершение расследования, в которое ты ввязался, что, в свою очередь, «означает много крови и необходимость в содействии». Ошибся он, я так погляжу, во всем – крови маловато, да и управился ты безо всякой поддержки… Третий ваш – в Хамельне?

– Да, – отозвался Курт жестко, мысленно скрипя зубами от развязной снисходительности шарфюрера и понимая, что бессилен повлиять на ситуацию. – В Хамельне. Хотя, возможно, он уже на пути в Кельн – в повозке, крытой полотном. Мы справились без поддержки, это верно.

Тот помрачнел, и Курт, развернувшись, отошел в сторону, подавив желание унять угрызения добросовестного, как ни крути, служителя, сказав, что произошло это задолго до отсылки запроса и гибель следователя – не его вина. Пренебрежительное отношение всевозможных отделов и подотделов Конгрегации к oper’ам могло забавлять, пока реальность отстояла где‑то вдалеке от вежливых перебранок и колкостей исподволь, но сегодня это высокомерно‑панибратское похлопывание по плечу со стороны того, кто, строго говоря, прибыл в его распоряжение , раздражало как никогда.

– Собачья работа, – вздохнул ему вслед шарфюрер и, когда он резко развернулся, осекся, неловко пожав плечами. – Я пытался выразить соболезнование. Без задней мысли. Вышло скверно, признаю.

– Дайте лекаря к арестованному, – не ответив, распорядился Курт и, помедлив, договорил: – В церкви тело. Пообходительней с ним.

– С трупом? – уточнил тот, и он нахмурился:

– Что‑то неясно?

– Как скажете, – невзначай сменив тон на неопределенно вежливый, кивнул шарфюрер. – Будем любезны и учтивы. Как вы сами? Может, сперва к вам лекаря?

– Обойдемся, – отрезал Курт и, перехватив его сумрачный взгляд, примирительно добавил: – Спасибо. Займитесь арестованным; возможно, у него треснуло ребро‑другое или есть небольшое сотрясение.

– Споткнулся, бедняга? – вздохнул шарфюрер, и Курт мельком улыбнулся:

– Грязь, скользко… Бывает.

Тот понимающе ухмыльнулся в ответ и, развернувшись, зашагал к ожидающим распоряжений всадникам.

Опасения оказались напрасными – ничего, кроме крайней степени подавленности и некоторой нервозности, у плененного чародея обнаружено не было. Связь его рассудка с реальностью, однако, восстанавливалась медленно и натужно, хотя, как выразился осмотревший его эскулап, «положительная динамика имеется и прогрессирует», посему ко времени грядущего допроса в Друденхаусе Кельна Бернхард «должен быть уже в состоянии изъясниться относительно связно».

В сопровождение до Хамельна, куда, разминувшись с группой, направились представители собственно Друденхауса, Курт выпросил одного из бойцов; шарфюрер, помявшись, выделил двоих и, предваряя искреннюю попытку выразить благодарность, довольно язвительно заметил, что действует в собственных интересах, не желая, случись какая напасть, вставать перед судом за то, что не уберег ценного служителя. Поняв, что краткое перемирие нарушилось, Курт лишь вздохнул и промолчал, не желая затевать распрю снова.

Временным штабом Конгрегации спонтанно и само собою стало обиталище отца Юргена; во дворе топтались люди и кони, натыкаясь тут и там на нерасторопных служек, в комнатах гробовая тишина перемежалась внезапной суматохой, кажущейся в этом доме сегодня неприлично громкой. Единственным, кто сохранял некоторое подобие если не хладнокровия, то хоть какого‑то достоинства, был тот самый не по возрасту сообразительный паренек, раздающий указания и встречающий направленные на него взгляды приезжих служителей Конгрегации с предупредительным спокойствием. Завидев Курта, тот встал поодаль, совершенно явно ожидая, пока господин дознаватель освободится, сдав на руки друденхаусским стражам упакованного чародея, и Курт, подумав, махнул рукой, подзывая его к себе.

– Я вижу, у тебя ко мне дело, – без обиняков заметил он; служка кивнул.

– Да, майстер инквизитор, – согласился он и, покосившись на стоящего подле них Бруно, уточнил: – К вам одному. Это не моя затея, я исполняю повеление отца Юргена. Как я понимаю из того, что вы явились одни, душа его ныне с Господом, а на этот счет я имею некоторые указания, касающиеся вас.

– Да… – не зная, на какие из услышанных слов отвечает, проронил Курт. – А ты и не удивлен, я вижу.

– Отец Юрген, оставляя нас, сказал, что возвращения его ожидать не следует, – с плохо скрываемой печалью в голосе отозвался служка. – Что Господь ведет его по последней стезе. Уходя, он оставил некоторые распоряжения касательно всевозможных дел, а также одно нарочитое – относящееся к вам лично, майстер инквизитор. Если вы имеете свободную минуту, я попросил бы вас проследовать за мною; надолго я вас не задержу.

– Веди, – коротко приказал он, когда служка, умолкнув, уставился на него с почтительным ожиданием, и тот, коротко склонив голову, указал на дверь столь шумного сегодня дома, пойдя впереди гостя.

Курта паренек усадил у стола, введя в одну из комнат, попросив подождать и выйдя прочь. Комнатушка была та самая, тесная, но уютная, хотя и плохо протопленная, где два дня назад он возражал тихому провинциальному священнику, убежденно заявлявшему о непременной полезности его в предстоящем деле, сам говоря не менее уверенно, что не молитва будет их основным союзником…

Служка возвратился спустя минуту; приблизясь, осторожно и медленно, словно боясь разбить, протянул гостю короткие деревянные четки.

– Отец Юрген хотел, чтобы я, когда вы возвратитесь, передал вам это с его благословением, – произнес он тихо. – А кроме того, кое‑что на словах. Он просил сказать вам так: «быть может, вы просто не пробовали». Наверняка вы знаете, о чем речь.

Несмотря на явно прозвучавший в последних словах вопрос, Курт остался сидеть молча, глядя на темные бусины с невнятным чувством, отчего‑то не осмеливаясь протянуть руку и принять. Выждав полминуты тишины, служка бережно положил четки на стол и, отступив, вышел, оставив его наедине со смятенными мыслями. Над завещанной ему реликвией Курт просидел долго, прежде чем решиться взять; отчего‑то казалось, что, лишь он коснется отполированного пальцами дерева – и оно рассыплется или исчезнет или же произойдет нечто, чего и вовсе не возможно предположить и предугадать, нечто столь же невероятное, как и все, что вершилось в эти дни. На шумный двор он вышел, спрятав нежданный дар и еще не решив, говорить ли о нем подопечному, пребывающему в неестественно приподнятом расположении духа после того, как обнаружил, что с рук вместе с грязью мертвой деревни смылись и следы ожогов, оставленные призрачными щупальцами…

Тот обнаружился за оградой, у ворот, оберегаемых хмурым стражем, косящимся недовольно на его собеседницу, в которой Курт признал сестру подопечного. На сей раз ее пухлое лицо не выражало прежней радости или хоть тени приязни – она говорила сжато, отрывисто, глядя на брата из‑под плотно сведенных бровей недобро; Бруно слушал молча, смотря поверх ее головы в сторону. Барбара толкнула его в грудь, топнув ногой, тот ответил – коротко и негромко, и она, помрачнев еще более, выговорила что‑то через силу. Мгновение тот смотрел себе под ноги, не отвечая, и, наконец, кивнув, развернулся и двинулся прочь от нее, во двор священнического жилища. «Бруно!» – остерегающе прикрикнула та, сделав шаг вперед, и страж у ворот шагнул тоже, преграждая ей путь.

– Я верно понял? – уточнил Курт, когда подопечный приблизился; тот вздохнул, пожав плечами:

– А чего ты ждал. Меня поименовали двуличным мерзавцем, тебя – фанатиком‑кровопийцей, изувером и зверем из моря…