– Учитель Праведности передал, что Второй учитель будет убивать словом. Значит, сын Тьмы Гуд-Асик отпадает. И вообще, ты можешь себе представить праведника, перерезающего горло человеку?

– Послушай, – отец говорил нарочито спокойным голосом. – Во-первых, мы не полагаемся на откровения магов и пророчества сил нечистоты. А Большой Змей – самое что ни на есть явное проявление этих сил. Во-вторых, царь Иудеи и Второй Учитель вовсе не обязательно одно и то же лицо.

– Второй Учитель придет изменить мир. Змей произнес те же самые слова. И царь Гордус понял. Он ведь не зря пригнал в Эфрату две когорты. И не просто пригнал, а на следующий день. Ты когда-нибудь слышал, чтобы дела в нашей стране решались с такой скоростью?

– Тут ты права, – отец потер пальцами переносицу. – Поспешность царя – серьезный довод. Правда, от этого сумасшедшего нечестивца можно ожидать каких угодно глупостей.

– Йосеф, – голос матери потеплел. – Какое будущее ожидает нашего мальчика в Галилее? Пасти коз на горных пастбищах? Играть с детьми нечестивцев? Один раз в месяц видеть ессейского учителя? Разве о такой доле мы с тобой мечтали, когда думали о сыне?

Отец молчал. Мать тоже замолкла. В домике воцарилась тишина. Сквозь открытую дверь доносилось вечернее воркование голубей.

– Хорошо, – нарушил молчание отец. – Я отведу Шуа в Хирбе-Кумран.

Но мать не согласилась отпустить нас одних.

– Избранные не дадут мне даже обнять моего мальчика, – твердила она, сжимая мою ладонь. – Я хочу быть с ним до самых стен Кумрана, а дальше….

Тут она морщила нос и прикрывала глаза ладонью.

– Послушай, Мирьям, – отец выглядел решительно. – Или наш сын – Второй Учитель, и его место среди избранных, или он – обыкновенный мальчик, и тогда он останется с тобой еще на несколько лет. Но в таком случае вместо пустыни Соленого моря этой ночью мы отправимся на север, в Галилейские горы.

Но мать давно уже сделала свой выбор, поэтому, когда ночной ветер во второй раз переменил направление, мы тихонько вышли из домика и двинулись к югу. На дороге, ведущей к Эфрате, горел костер, несколько солдат спали под придорожными валунами, а двое стояли, перегородив проезд. Мы обошли заставу полем, отойдя так далеко в сторону, что пламя костра казалось тусклым светляком, а затем снова вернулись на дорогу.

– Отец, – спросил я, – кого могут задержать эти солдаты? Неужели царь не понимает, как они несут службу?

– Смотри и учись, – ответил мне отец. – Большинство дел в нашем мире делается именно таким образом. Цари отдают страшные приказы и со стороны кажется, будто нет ни надежды, ни спасения. Но внутри все выглядит по-иному. Муравей без труда проползает между плотно сомкнутыми створками ворот. Для человека, который не занимает места, всегда находится место.

Мы шли, не останавливаясь до тех пор, пока серая придорожная пыль не стала розовой под лучами восходящего солнца. Отец выбрал рощицу с густыми зарослями каперса, мы забрались поглубже, улеглись под ветки и заснули.

Когда я открыл глаза, сиреневое небо над головой начало наливаться фиолетовым. Верхушки кипарисов еще золотились в лучах солнца, но кусты, где мы лежали, накрыла глубокая тень. Прямо надо мной раздалось частое постукивание. Дятел, сидя на стволе, часто затряс головкой. На спящих под деревом людей он не обращал никакого внимания. Наверное, листья кустарника и неподвижность сделали нас незаметными. Я тихонько приподнял руку, вытянул ладонь правой руки по направлению к дятлу и освободил томление. Оно давно щекотало и давило, но в присутствии родителей я не хотел пускаться на приключения.

Дятел изумленно дернул головой, пытаясь вырваться. Я сильнее напряг ладонь и с особенной остротой ощутил трепетание его тельца так, словно сжал дятла собственно пальцами, а не их невидимым продолжением. Ощущение было столь неожиданным и резким, что я немедленно разжал пальцы, и дятел, испуганно взметнувшись со ствола, кинулся в сторону и скрылся из виду.

Несколько минут я лежал, ошеломленный новизной ощущения, а потом прикоснулся к ветке кипариса на расстоянии примерно десяти локтей от меня. Ветка была теплой и шершавой, зеленые иголки слегка покалывали кончики пальцев. Я прицелился было к желто-лимонной бабочке, присевшей на куст, но проснувшиеся родители помешали мне продолжить.

До самой темноты отец повторял со мной отрывки из Святого Писания и заставлял читать наизусть тексты ессейской традиции. Как только бледная луна показалась на черном бархате небосвода, мы снова двинулись в путь. Шли лишь до полуночи; Эфрата осталась далеко позади, и погони можно было уже не опасаться.

Проспав до утра в забытом на поле стоге сена, мы вышли на дорогу не как беглецы, а как обыкновенные путники, и продолжили свой путь к Соленому морю. Местность шла под уклон, с каждым шагом мы спускались все ниже и ниже. Вокруг нас постепенно исчезал зеленый цвет. Сначала пропала трава, затем кусты и деревья. К полудню мы оказались посреди пустыни.

Желтые, коричневые, бурые взгорья, шершавые уступчатые утесы, перемежающиеся россыпью мелких камней. Плавные очертания складчатых холмов. Редкие чахлые кустики, покрытые толстым слоем пыли, низкорослые деревья, тянущие плоские черные ветки над плывущим от зноя серым песком. Медленно парящие в потоках воздуха орлы, огромные ящерицы, сидящие на черных валунах.

И вдруг – выскочившая из-за поворота лазурная синева моря с белыми барашками волн. Потом я узнал, что это вовсе не барашки, а проглядывающие сквозь неглубокий слой воды огромные глыбы соли. Сразу за морем высились полускрытые дымкой розово-черные горы Моава.

За тремя утесами, похожими издалека на корону, отец начал всматриваться в скалы и, отыскав еле заметную тропинку, свернул с дороги. Мы долго карабкались по камням, хватаясь за пышущие жаром валуны, пока не оказались перед чернеющим в желтой скале беззубым ртом пещеры. Оттуда несло сыростью и прохладой тухлой воды. Протиснувшись внутрь и подождав, пока глаза привыкнут к сумраку, мы начали спускаться по утоптанному глиняному полу. Через три десятка шагов отец, идущий впереди, остановился.

Перед нами в огромном углублении простиралось болото, покрытое зеленой ряской. Как видно, дождевая вода, во время зимних бурь заливающая пещеру, собиралась в самом низком месте и за лето не успевала полностью высохнуть. Воняло в пещере нестерпимо.

– Нужно очиститься, – сказал отец. – Иначе стражи пустыни не пропустят нас в Хирбе-Кумран.

– Очиститься? – крик отвращения сам собой вырвался из моей груди. – Но в этом болоте можно только перепачкаться!

– Есть грязь материальная, – ответил отец, снимая заплечный мешок, – а есть духовная нечистота. От физической грязи это болото не очистит, тут ты прав. Но чтобы смыть с себя духовные нечистоты, нужна вода, определенное количество воды. Что поделать, если в этой местности не существует никакого другого водоема?! Да и этот – тайна, тщательно охраняемая ессеями.

Он начал снимать с себя одежду. Мать отвернулась.

– Шуа, я окунусь первым, ты за мной, потом мама, – отец остался в набедренной повязке и начал осторожно входить в воду. Зайдя по колено, он стал разматывать повязку, и я отвернулся, последовав примеру матери. Повязка взлетела в воздух и упала на пол, затем послышался всплеск. Один, другой, третий. Отец окунулся семь раз и выбрался на берег. Краем глаза я видел его набедренную повязку, лежащую на полу. Когда она исчезла, подхваченная рукой отца, я повернулся.

Отец стоял передо мной, весь покрытый зеленой ряской, и стирал ее ладонями с тела. В сплошной поверхности болота образовалась большая промоина. Вода в ней была черной.

– Раздевайся.

Я начал снимать одежду. Черное пятно посреди зеленой, дрожащей поверхности пугало. Мне почему-то стали мерещиться кольца мощного тела, скрывающегося под ряской, упругая напряженность плоской головы, с горящими точками глаз, готовая к укусу пасть с острыми треугольными зубами.

– Чего ты ждешь? – голос отца вывел меня из оцепенения. Сбросив тунику и положив на нее набедренную повязку, я осторожно прикоснулся ступней к воде. Она была прохладной, и эта прохлада манила мое раскаленное жаром тело.