В отличие от сценария, первая событийная встреча с Андреем происходит в достаточно опасный момент для него. Плавное течение истории, которым явно дорожили сценаристы, разорвано режиссером. Андрей уже занят конкретной организацией побега Тани, для чего приехал в город, где находится женская колония. Типичный московский студент, в модном плащике, бледный, молчаливый, с вымученной редкой улыбкой (надо выглядеть приветливым, чтобы не заподозрили), он расспрашивает хозяйку снятой им комнаты о колонистках, их режиме. При этом стараясь не выдать своего острого интереса к ее ответам. Кажется - просто болтовня приезжего. Но глаза Андрея... В них жесткая отрешенность от всего: сейчас он занят одним-единственным делом и должен довести его до конца.
Он станет следить за арестантками, которых привели убирать городской сквер, отыскивая взглядом Таню. Потом говорить со старым, злым охранником, предлагая большие деньги за побег и зная, что рано или поздно старик не откажет. Он не уговаривает его, не просит помочь, ведет речь продуманно, точно о простом, обыденном. Деньги есть деньги, остальное тлен, вот что он должен внушить обыкновенному советскому нищему... Андрей эту жизнь наизусть знает, как и его собеседник. В разговоре он почти вял, не настаивает зачем? Он все уже наперед просчитал. Договоримся!
Актер с первых минут отыгрывает недавнее прошлое Андрея, когда он пришел к мысли - идее заняться судьбой Тани. Уже тогда он преступил убежал в свое царство-государство... Ему не понадобилось особых усилий, чтобы отвыкнуть от истлевших прописей, запретов, норм, догм, которые внушались семь десятилетий его соотечественникам. Он из поколения свободных от всего этого. Но еще и от самого себя, что позже отзовется в его судьбе.
Ретроспекция возвращает к исходной точке. Меньшиков верен себе. Он, как всегда, очерчивает некий рубежный круг, отделяющий героя от остальных. У его Андрея нет необходимости в верной молодой дружбе, которая была так существенна для Андрея из сценария. Виктор в картине - сосед (комнаты рядом, общий тамбур и прочие удобства), сокурсник, соавтор. С ним можно запросто перекрикиваться, сочиняя сценарий. Не вставать из гамака, который заменяет Андрею то ли диван, то ли кровать, и продолжать общую работу. Он, Андрей, хорошо относится к Виктору, кое-чем может и поделиться, если уж очень душа заболит. Но близко все равно не подпустит. Людей в свое государство он не приглашает. Кроме Татьяны... И борьбу за нее он начинает в полном, продуманном одиночестве.
В картине оказался приглушен, едва слышен мотив тотального советского неправосудия. У сценаристов он играл определенную роль, как бы подталкивая Плетнева к насилию, к грабительской добыче средств для побега. Там он пытался подать какие-то документы в высшие органы юстиции, толкался в предбаннике и в конце концов понимал всю тщетность своих усилий такого рода. Откровенные эффекты уголовной фабулы Меньшикова не волнуют. Для него важнее прелюдия к картине, когда некто кует кинжал, окуная его, докрасна раскаленный, в холодную воду. Меньшиковский Андрей сам жаждет прыжка в прорубь - это даст посыл его творческой энергии, его фантазии, если принять версию, предлагающую трактовать историю Андрея и Тани как сценарий, написанный или разыгранный в воображении Андрея.
Эта версия могла бы иметь право на существование, если бы режиссер сумел создать атмосферу экранного пространства между автором и его произведением, как это пытался сделать Вендорс в "Хеммете". Но он не сумел найти такое визуальное и настроенческое решение, а потому картина дробится, не складываясь в единое полотно. Хотя судьба героя прочерчена Меньшиковым даже в некотором сопротивлении рушащейся композиционной структуре.
Восстание Плетнева рождено его жаждой иных отношений между людьми. В самом начале фильма Андрей сидит на эскалаторе и просит отпустить девушку, освободить ее. За это он обещает отслужить людям и придумать так, чтобы всем было хорошо... Говорит об этом, зная, что этого "хорошо" никогда не будет, быть не может. Не по его вине. И не по нашей - таков мир от века. Так что не придумываем ли мы вообще все эти бредовые идеи, посмеивается Андрей, властитель собственной призрачной державы? "Царь и солдат", он вступает в бой единолично. Не со своим государством, на него Плетневу глубоко наплевать, а с моралью, если хотите, с библейской, отрицая великие заповеди "не укради", "не убий". Он не вероотступник, потому что у него вообще нет никакой веры. Может быть, он ищет ее - или ищет себя иного верующего, совершая великий грех ради другого человека?
...Плетнев начинает свой черный путь вызывающе буднично. Как-то скучно грабит в туалетах дорогих ресторанов богатеньких гостей столицы из южных наших бывших республик. Выбирает немолодых, уставших за долгий деловой день, расслабившихся в застолье... Андрей точно рассчитывает свои силы, умело дерется, старается никак не реагировать на боль избитых им людей. Бьет безжалостно, уверенно, в нем ощутима закалка уличного хулигана из провинции, где еще стенка на стенку ходит. Может ударить противника головой о стену, швырнуть на каменный пол туалета, потом спокойно взять деньги, снять кольцо или цепочку. С его лица в эти минуты не сходит выражение холодной, надменной брезгливости, обращенной, в том числе, и к самому себе. Но ему надо запачкаться, замараться, пережить это самоуважение, чтобы уже окончательно отделить себя от тех, кто блюдет законы. Иногда кажется, что грабит и избивает вообще не Андрей Плетнев, а кто-то другой, одолживший у Андрея его лицо, фигуру, взгляд.
У Андрея нет, разумеется, и не может быть мрачно-восторженной реакции Калигулы, наблюдающего за муками тех, кого он сам на эту муку обрек. Время гигантов (у Меньшикова Калигула, конечно же, был гигантом) - время это давно ушло. Все съежилось, сократилось до частных историй, до драки в туалете. Калигула экспериментировал. Андрей Плетнев тренируется...
По мере развития событий Меньшиков будет увеличивать расстояние между Андреем, как бы за собой наблюдающим, и Андреем действующим. Возможно, именно игра актера подсказала мысль о том, что все сыграно в воображении героя. Особенно этот разрыв заметен в одной из главных сцен "Дюбы-дюбы" сцене грабежа богатого бизнесмена Игоря. Поначалу Хван смонтировал весь эпизод целиком, он длился около тридцати минут и действительно был смысловым, эмоциональным центром. Потом все оказалось перемонтировано потеря необратимая... В разрозеннных фрагментах ушло то, что составляло поначалу главную притягательность происходящего на экране: пугающая человеческая двуликость, темные силы, стоящие у нашего порога, ожидая своего знака, чтобы ворваться в душу, завладеть всем существом того, кто уже никогда не испытает гармонии и покоя...
Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню...
(Александр Блок)
Вспомнилось потому, что Андрей, придя в дом к Игорю, надевает маску. Кошмарненькую резиновую маску, что-то вроде старушечьего лица. А может быть, это сама мадам Смерть?
Поначалу Андрей приводит к Игорю своих подельников, двух земляков-уголовников, которых специально для этого привез в Москву, поселил у себя в общежитии, дал задание подробно изучить образ жизни намеченной им жертвы. Только после этого компания отправляется за добычей. У хозяина забирают аппаратуру, ковры, деньги - то, что хранится почти в открытую. Андрей пока только наблюдатель, не принимающий активного участия в происходящем. В нем определенная скованность и напряжение - так хищник готовится к прыжку. Подельники уходят, он с ними. Но по дороге просит ключи от квартиры Игоря - якобы на память. И возвращается, чтобы, наконец, осуществить то, во имя чего задумал всю акцию...
Мне не раз уже приходилось говорить о том, с какой великолепной непринужденностью и легкостью Меньшиков владеет своим телом. Оставшись наедине с Игорем, он кажется бесплотным, он двигается, словно не касаясь пола, будто на пуантах. Экспрессионистское действо, благодаря актеру, становится символически многозначительным. У Андрея и Игоря в эти минуты нет ни прошлого, ни будущего, нет даже злой воли грабителя и активной реакции ограбленного. Оба действующих лица маленькой драмы будто уже успели достаточно от всего устать, чтобы найти в себе силы на агрессию или защиту.
