Я промолчал. За помощь я хорошо заплачу Джонни. Отсутствие же подробностей защитит нас обоих. Мы все еще стояли в пробке. Вместо джаза по радио бессовестно стали транслировать какую-то атональную музыку, откровенные вопли и грохот, действовавший мне на нервы. Я выключил приемник и попросил:
– Расскажи еще про этих людей.
Я уже знал, что это бывшие хиппи, разбогатевшие на кокаине. В середине восьмидесятых они вышли из тени и занялись недвижимостью. Сейчас дела их шли не очень хорошо, именно поэтому они с радостью согласились продать мне пистолет по баснословной цене.
– По сравнению с остальным народом, – объяснил Джонни, – их можно назвать интеллектуалами.
– В смысле?
– У них книжки повсюду. Любят обсуждать глобальные вопросы. Считают себя кем-то вроде Бертрана Рассела. У тебя они, наверное, вызовут отвращение.
Я уже его чувствовал.
Когда мы доехали до шоссе, Джонни спал, опустив спинку. Обычно он спал до полудня. Дорога была тихая и прямая, и у меня появилось время рассмотреть его. Он по-прежнему носил усы в стиле американских колонистов, уже чуть поседевшие по углам, загибающиеся через верхнюю губу и почти лезущие в рот. Символизировали ли они суровую мужественность, которая так нравится женщинам, или были пережитком вчерашней моды? Тридцать пять лет он ухмылялся и прищуривался сквозь дым, и от этого морщины, словно вороньи следы, добежали почти до ушей. От носа до уголков рта глубоко пролегла мимическая складка разочарования. Насколько я знал, кроме сменившихся клиентов и новой подружки, все в жизни Джонни было по-старому. Но маргинальная жизнь больше не считалась оригинальностью, а нехватка общепринятых устремлений – просветленностью, и это доступно сообщало его тело: это было написано на коже, отражалось в зеркале. Джонни так и шел по жизни в стоптанных ботинках, жил как студент, как брат милосердия, переживая, что этот новомодный винт из Амстердама слишком крут и плохо действует на сердце.
Смена дорожного покрытия разбудила Джонни, когда мы свернули с шоссе. Лежа на спине, он вытащил из кармана тоненький косячок и закурил. Двумя затяжками позже включил подъемник спинки кресла и стал маячить у меня перед глазами, с шумом выпуская клубы дыма. Он не изменился. Это был маленький косячок, первый за день, который он обычно выкуривал после чая с тостами.
Затянувшись, он заговорил на вершине вдоха, как в старые времена. Сущий ангел.
– Сейчас налево. По указателям на Эбингер.
Вскоре мы уже ехали мимо кривых сучьев и стволов, сквозь мрачные туннели зелени, по высокой насыпи с единственной полосой. Я включил фары. Чтобы разминуться со встречными машинами, приходилось вжиматься в обочину. Со всеми водителями мы обменивались кивками и хмурыми улыбками, мол, в тесноте, да не в обиде. Мы заехали на самую окраину самого далекого пригорода. Через каждые двести-триста метров стояли чьи-нибудь ворота – кирпич и ковка двадцатых годов – или деревянные калитки с чугунными фонарями. Неожиданно появился просвет между деревьев – там сходились две дороги и стоял бревенчатый паб с сотней припаркованных вокруг машин, греющих разноцветные бока на солнцепеке. Пустой пакетик из-под чипсов, сонно барахтавшийся в солнечном свете, коснулся нашего лобового стекла. Две восточноевропейские овчарки сидели, опустив головы. Затем мы снова нырнули в туннель, и дым в машине стал гуще.
– Как приятно выбраться за город, – сказал Джонни.
Я приоткрыл окно. Не хотелось быть пассивным курильщиком. Пачка денег врезалась в мою ягодицу, все вокруг казалось многозначительным, словно было выделено курсивом. Может быть, от страха.
Еще через десять минут мы свернули на изрытый колеями путь, где сквозь крошащийся асфальт пробивались какие-то ростки.
– Вот она, сила жизни, – сказал Джонни. – Прет через все преграды. Разве это не чудо?
Он затронул один из глобальных вопросов, уже явно готовясь общаться с поджидающей нас компанией. Я собрался подробно ответить, чтобы успокоить нервы. Но тут перед нами возникла безобразная имитация тюдоровского особняка, и слова застряли у меня в горле.
Изогнутая подъездная дорожка привела нас к бетонному гаражу на две машины, покрашенному неравномерно выцветшей пурпурной краской. Ржавая подъемная дверь была заперта на висячий замок. Из высокой травы и зарослей крапивы торчали скелеты и внутренности шести мотоциклов. Совершать преступления в таком месте – одно удовольствие. К железному кольцу на гаражной стене была приделана длинная цепь без всякой собаки на конце. Здесь мы остановились и вышли из машины. Крапива разрослась до самой входной двери в стиле времен короля Георга. Из дома доносилось уханье бас-гитары, неуклюже повторявшей пассаж из трех нот.
– Ну, где тут интеллектуалы?
Джонни подмигнул и придавил ладонью воздух, словно заталкивая мои слова в невидимую бутылку. Пока мы шли к двери, он перешел на шепот.
– Послушай моего совета, не пожалеешь. Не смейся над ними. В их жизни не так все просто складывалось, как у тебя, поэтому им не хватает... гм... выдержки.
– Что ж ты молчал. Пошли отсюда. – Я потянул Джонни за рукав, но свободной рукой он уже звонил в дверь.
– Да все нормально, – сказал он. – Ты только следи за собой.
Я отступил на шаг и почти развернулся, прикидывая, не уйти ли мне быстренько по этой дорожке, но дверь резко распахнулась, и врожденная вежливость удержала меня. Хлынувший из дома тяжелый запах подгоревшей еды и мочи или какая-то вспышка вне дома на мгновение обрисовали фигуру в дверях.
– Джонни Б. Уэлл! – воскликнул мужчина. У него была гладко выбритая голова и маленькие, выкрашенные хной и навощенные усы. – Какими судьбами!
– Я звонил вчера вечером, помнишь?
– Ну точно, мы договорились на субботу.
– Сегодня суббота, Стив.
– Нет, Джонни, пятница.
Оба посмотрели на меня. Я каждый день просматривал газеты о происшествии в ресторане, и свежий номер лежал у меня в машине, на заднем сиденье.
– В действительности сегодня воскресенье.
Джонни помотал головой. Я почувствовал, что предал его. Стив смотрел на меня с ненавистью. Думаю, не из-за двух потерянных дней, а из-за моего «в действительности». Он был прав, подобные выражения здесь неуместны, но я выдержал его взгляд. Он сплюнул чем-то белым в крапиву и сказал:
– Ты, значит, хочешь купить пистолет и патроны?
Джонни с интересом рассматривал проплывающее облако.
– Так мы войдем или как?
Стив задумался.
– Если сегодня воскресенье, у нас должны быть гости.
– Ну да, это мы и есть.
– Вы были вчера, Джонни.
Мы старательно засмеялись. Стив отодвинулся, и мы прошли в вонючий коридор.
Входная дверь закрылась, и мы оказались почти в полной темноте. Словно оправдываясь, Стив сказал:
– Мы тут жарили тосты, а собака загадила весь пол на кухне.
Вслед за Стивом мы прошли в глубь дома. Каким-то образом упоминание о собаке создало впечатление, что семь с половиной сотен за пистолет – довольно справедливая цена.
Мы оказались в большой кухне. Пласты голубого дыма от горелого хлеба парили на уровне плеч и подсвечивались солнечным лучом из стеклянной двери в дальнем углу. Человек в комбинезоне и резиновых сапогах посыпал пол хлоркой из цинкового ведра. К Джонни он обратился по имени, а мне кивнул. Собаки не было видно. У плиты стояла женщина и что-то перемешивала в кастрюле. У нее были распущенные волосы до пояса. Она двинулась к нам плавно и неторопливо, и я определил для себя ее тип. В Англии хипповали в основном юноши. Тихие девушки определенного типа сидели, поджав ноги, в сторонке, обкуривались и подносили чай. А потом, точно так же, как во время Мировой войны прислуга покинула благородные дома, все эти девушки разом исчезли, как только заявило о себе женское движение. Их больше невозможно было найти. Но Дейзи осталась. Она подошла и представилась. С Джонни она, конечно же, была знакома и, здороваясь с ним, прикоснулась к его руке.
Я решил, что ей под пятьдесят. Прямые длинные волосы были последней ниточкой, связывавшей ее с молодостью. Неудачи избороздили лицо Джонни, у Дейзи же опустились углы рта. Позже я обращал внимание на подобную черту у женщин моих лет. С их точки зрения, всю жизнь они отдавали себя до конца и ничего не получили взамен. Мужчины оказывались подонками, социальный контракт – несправедливостью и сама биология – сплошной печалью. Под грузом всех разочарований улыбки прогибались и застывали в перевернутом виде – лук Амура, несущий утрату. На первый взгляд в них читалось лишь неодобрение, но в каждой паре губ была своя печальная история, хотя их владелицам и в голову не приходило, какие тайны могут всплыть наружу.
