— Знакомьтесь, — сказал Шерстобитов. — Багров Константин Пьерович, 1999 года рождения.

— Сын, что ли? — сказал Вагиф.

— Именно. Багров был женат, два года. Развелся девять лет назад. Сын проживает с матерью. А теперь прошу взглянуть на этот вот документ.

Это была ксерокопия тетрадной странички. Изображение было слишком темным — неровные черные буквы на сером фоне. Почерк был детским, крупным, с помарками. Вагиф и Павел склонились над листком, пытаясь разобрать надпись.

…ет готово. Осталось дорисовать несколько рек. Может быть, город тоже. Потом отнесу карту к папе. Я все продумал. Подменю карту, когда он пойдет заваривать нам чай. Он думает, я люблю варенье, а я не люблю. Та карта очень опасная, она у папы быть не должна. Я знаю, как вскрыть конверт, а потом запечатать его. Я приклею сургуч заново клеем момент, папа ничего не заметит. Про запах клея скажу, что это я ботинки чинил. Я переживаю, но я все делаю правильно. А папину карту я от…

Они молчали. Как будто все слова в одночасье оказались далекими от них, бесполезными, не стоящими того, чтобы быть произнесенными.

— Это, как можно догадаться, отрывок из дневника, — сказал наконец Шерстобитов. — Запись обрывается на полуслове. Предыдущая страница отсутствует. Следующая запись была сделана в июне этого года — там обозначена дата. То есть мальчик писал это примерно за два месяца до того, как мы установили наблюдение за Багровым-старшим. Поздновато мы это сделали, судя по всему. Поздновато.

За окном сгущались сумерки. Шерстобитов включил настольную лампу. При ее свете лицо Шерстобитова выглядело застывшим, в складках кожи залегли глубокие тени. Если бы Павла сейчас спросили, сколько Шерстобитову лет, он бы, наверное, не смог ответить.

— Вы хотите сказать, — Вагиф говорил медленно, словно оттягивая момент, когда придется произнести то, что он произнесет, — вы хотите сказать, что речь идет о той самой карте, о карте, которую мы ищем?

— Все сходится, — сказал Шерстобитов. Он встал из-за стола и, заложив руки за спину, расхаживал по комнате; говорил, делая длинные паузы, как будто там не Вагиф с Павлом сидели, а с трудом успевавшая печатать под его диктовку машинистка. — Как вам известно, мы тщательно обыскали квартиру Багрова-старшего. Ничего похожего на интересующую нас карту там обнаружено не было. Был, однако, найден пергаментный конверт со взломанной сургучной печатью и надписью “mappae mundi”. Поначалу мы не придали этому конверту значения. Мало ли что там, в этой квартире, валяется, — Шерстобитов поморщился. — Поскольку единственным, кто контактировал с Багровым до обыска, был Антон Непомнящий, я предположил, что карта была передана ему. Аудиозапись их разговора недвусмысленно указывала на это. Нам известно, что журналист получил от Багрова некую карту. Меня поначалу ввели в заблуждения слова Багрова о том, что карта — небрежная работа никому не известного студента-географа. Поначалу я думал, что Багров сказал так, догадываясь, что его квартира прослушивается. Ученый хотел нас запутать. Но этот вот документ, — Шерстобитов потряс страничкой над головой, — позволил взглянуть на события в совершенно другом свете. Думаю, Багров-старший говорил абсолютно искренне. Он был удивлен качеством карты. Откуда же ему было знать, что он вручает журналисту работу своего собственного сына.

— Но, шеф, — сказал Вагиф, — если он увидел, что карта поддельная, да еще и подделка такая неловкая, зачем же он отдал ее журналисту?

— Я думаю… — Шерстобитов вернулся за стол. Теперь он сидел, откинувшись на спинку кресла, скрестив на груди руки, смотрел на них исподлобья. — Я думаю, он и увидел это, и не увидел.

— То есть как? — вмешался Павел.

— А так. Думаю, Багров-старший никогда раньше не имел возможности рассмотреть карту. Скорее всего, он получил ее в том конверте, на условиях, что не будет его вскрывать, — Шерстобитов хмыкнул, — и не вскрывал. А потом он понял, что не сегодня завтра мы до карты доберемся, и решил срочно от нее избавиться. Тогда он и распечатал конверт — впервые за все то время, что карта находилась у него. Он удивился, конечно, но сомнений в подлинности карты у него не возникло. Решил, наверное, что так и должно быть. Потому что глазам своим верить надо, а не авторитетам! — повысил голос Шерстобитов, обращаясь почему-то к Павлу.

— А зачем он тогда вообще вскрыл конверт? — снова подал голос Вагиф. — Отдал бы журналисту как есть, запечатанным.

— Не мог! — воскликнул Шерстобитов. — Не мог! Мы же подслушивали! Он и не хотел внимания журналиста к карте привлекать, чтобы тот как можно меньше вопросов задавал. Надеялся, наверное, до последнего, что мы все-таки не заметим ничего. Про запечатанный конверт Непомнящий стал бы расспрашивать — что, кому, почему. А так — он увидел карту среди других карт, а Багров уж позаботился, чтобы он в итоге именно ее с собой и унес.

— Так что же это получается? — Павел вдруг осип, он несколько раз кашлянул, прежде чем голос вернулся к нему. — Что же получается: все эти погони, разъезды, журналист в травмпункте, мы в Мурманске — это все из-за детского рисунка? Но зачем мальчишка это сделал? И главное, где настоящая карта?

— Вот именно это вам и предстоит выяснить. — Шерстобитов положил ладони на стол, потом медленно сжал их в кулаки. Павел смотрел, как белеют костяшки его пальцев. — И только попробуйте и на этот раз вернуться ни с чем.

— Честное слово. Папиной карты нет; ее больше нет. Куда дел? Ее гуси унесли. Нет, не сошел. Нет, я вас не обманываю. У нас за домом пруд есть. Не сразу за домом, пройти надо, минут двадцать. Там еще завод через дорогу, пруд этот никогда не замерзает, и не плавает в нем никто. Только гуси эти там и были, я их неделю как видел. Три гуся. Я дома еще все подготовил. Все надо продумывать заранее. Так мама говорит. А папа говорит, что нужно оставлять место для случая. Я и продумал, и оставил. Я принес карту домой. Я был один. Я зажег всюду свет. Я взял ножницы и разрезал карту на три части. Каждую часть я разорвал на мелкие кусочки. Потом я взял три хлебные горбушки — я их заранее приготовил, нарезной батон, все его любят, — сделал из них мякиши и запихал туда кусочки карты, внутрь. Потом пришла с работы мама, было уже поздно, я сделал уроки и лег спать. На следующий день, после школы, и пошел к пруду. Гуси были там. Они плавали на середине, хотели поймать рыбу. Рыбы там нет, я знаю это, а они, наверное, тогда не знали. Я бросил в воду хлебные крошки. Они подплыли ко мне. Я кинул им хлебные мякиши. Каждому гусю. Что потом? Гуси их проглотили. Потом один гусь поднялся в воздух и полетел на север. В Лапландию — я уверен. Гуси туда обычно летают, я читал. Другой тоже поднялся в воздух, но полетел на юг. Получается, что в Африку. Им нужно было обоим в Лапландию лететь, конечно. Наверное, второй гусь запутался. Это все вода в пруду. Завод туда сбрасывает вредные вещества, потому и вода не замерзает. Наверное, они на второго гуся повлияли. Куда третий? А третий гусь утонул, к сожалению. Во всяком случае, он нырнул, и больше я его не видел. Потеряно, да. Но вы не переживайте. Моя карта правильнее. А с той картой нужно было что-то сделать.

Откуда я знаю? Однажды, много лет назад, я был у папы. Тогда я еще часто у него бывал. Папа работал, у него был срочный заказ. Я сидел рядом с ним и рисовал. Папа давал мне карты, перерисовывать. В тот раз карта была интересная, она была нарисована на очень старой бумаге. Там, где карту складывали, бумага даже протерлась. По краям карты были нарисованы фигуры — люди с наброшенными на плечи шкурами, осьминоги были и рыбы. А на самой карте не все было закрашено, там оставались белые пятна, и вместо них, когда я перерисовывал карту, можно было изображать все, что угодно. Папа сказал, что разрешает. Я рисовал речку, а на ней лодки, а вокруг речки — зверей, они пришли на водопой. А потом в дверь позвонили. Пришел человек. Человек не зашел в комнату, но дверь в прихожую была не закрыта, и я все слышал. Человек сказал, что теперь у папы будет конверт, а в конверте — карта, а на карте — весь мир. Получалось, что конверт должен быть огромным, не влезать в квартиру, но, когда в прихожей хлопнула дверь и папа вернулся в комнату, конверт в его руках был очень маленький. Я хотел сказать папе, что произошла ошибка. Что, может быть, тот человек — обманщик. Я уже собирался сказать это, но вдруг увидел, что папа смотрит на меня. Я увидел, как он на меня смотрит. Он перебирал в памяти все, что тот человек сказал ему, а он — тому человеку. Он спрашивал себя, что я мог понять в их разговоре. Потом папа решил, что я еще ничего не мог понять. Я тогда ничего не сказал ему. Но если мир поместился в тот конверт, значит, он мог сжиматься и сворачиваться. И когда это происходило, где же были мы с папой, и мама где была? Я думал об этом и вспоминал, что еще сказал тот человек. Он сказал: “Карта пока будет твоя, но тебе принадлежать не будет. Она останется у тебя, пока за ней не придут. Все, что будет происходить в мире, произойдет и с картой. На ней все будет видно, надо только смотреть правильно. А тот, кто будет смотреть правильно, печали его будут множиться. Ты выбирай, смотреть или не смотреть”. Папа взглянул на меня еще раз, а потом быстро прошел через комнату и положил конверт на шкаф. Тогда у меня еще не получалось туда залезать.