-- Адам, а когда уже совсем по-настоящему все... Это очень страшно?
'Угу. Только сейчас этот комсомолец понял, что не в бирюльки мы играем. Что можно вместо победоносного возвращения невзначай угодить с разорванным в клочья телом в беспосадочный полет грешного субстрата. Мдя-я. Что-то совсем товарищ старая коммунистка уже перековалась из атеизма непонятно куда. Раньше, словно красная тряпка для быка, были для меня все эти тонкие материи, а теперь, поди, ж ты! Вон, и перед отлетом в костеле, когда я механически поклоны и тексты тарабанила, даже какие-то странные мысли в голову лезли. А Терновский... Молод он еще. Смерти не видел. Но вот сейчас задумался. Подбодрить бы надо мальчишку'.
-- Не дрейфь, паныч, прорвемся.
-- Брось шутить, я серьезно. Я понять хочу, как к этому люди привыкают? Все же привыкают...
-- Я не шутил. Все привыкают, и ты привыкнешь, не зря же мы с тобой столько куролесили... Кое-что ты уже видел, и вон даже своей дупой почуял.
'А кто остается живым и не привыкает, про того песен не поют. Не дай нам родная Партия вот такую слабину в себе проспать. Лучше сразу сдохнуть, чем трусом жить'.
-- Угу. 'Там' было понятно, что живым останешься...
-- И тут останешься. Ты просто в первом вылете мой хвост не отпускай, и все у нас хорошо будет. Лады?
-- Адам... А если в тебя пуля попадет, то сильно больно?
-- Не ссы, лыцарь. В бою в твоей крови такой гормональный коктейль гуляет, что понять, куда ты там ранен, сможешь, только если тебя само твое тело меньше слушаться станет. Это уже потом после боя до тебя "смысл жизни" дойдет, а в начале и не понять вовсе.
-- А-а. Тогда ладно. Так-то и не страшно вовсе.
-- А ты не бойся бояться. Ты в бою правильно бойся.
-- Это как? Разве так можно?
-- Еще как можно. Видишь, что на тебя гад заходит, сразу быстро представь, где он тебя легко достанет, а где хрен ему на весь его монокль. Представил и вот в эту щелку и нырни. Играй с ними, как молодой кошак с дворовой шавкой. Она к хвосту, ты на забор, она к забору, ты на дерево. Запуталась в кустах, а ты ему на выходе на загривок ка-ак прыг. То-то скулежа-то будет...
-- Смешно ты рассказываешь. Спасибо, Адам, успокоил. До берега далеко еще?
-- Да, нет, минут пятнадцать лету осталось. А там уже по ориентирам пойдем, если с выдерживанием курса не напортачили. Думаю, пройдем, видишь, вон на востоке небо светлеет?
Видимо нервы французских экзаменаторов были не зря потрачены при подготовке перелета. Когда хмурым еще августовским утром пара монопланов заложила вираж над настороженно замершей авиабазой, Павла непроизвольно расслабила ворот летной куртки.
-- Золотой Сокол-1 вызывает Торунь.
-- Торунь, ответьте Золотому Соколу.
-- Адам, они нас не слышат, попробуй на другой частоте.
-- Торунь, разрешите посадку Золотому Соколу? Торунь, ответьте.
Покружив еще немного, Павла заметила неширокую дорожку и приготовилась садиться.
-- Адам, что будем делать?
-- Не знаю дружище, но садиться мы будем не на главную полосу. И, пожалуйста, все делай как я... Сразу съезжай к вон тем кустам и прикрой маскировочной сетью машину. Комиссию по встрече не жди, и в разговоры не пускайся. Сначала поставил машину на стоянку потом все контакты с аборигенами. Как понял?
-- Понял тебя. Садись, я сразу за тобой.
Шасси вышли нормально и, слегка взвизгнув тормозами в конце пробега, затряслись по нестриженому газону. Павла, как могла, прижала машину к кустам и после остановки, чертиком выскочила из кабины на крыло. Затем быстро вытащила из-под сиденья маскировочную сеть, заклинила фонарь кабины хитрым стопором, и почти бегом кинулась закрывать свою блестящую машину от враждебных очей. Терновский как раз коснулся импровизированной полосы.
В тот самый момент, когда она отошла от самолета, и попыталась оглядеться, сзади раздался грубый насмешливый окрик.
-- Więc co? Swoop niemiecki kurwa?
Не успев ответить на этот вопрос, Павла стала оборачиваться, и тут же получила сильный удар в голову.
***
Видимо Павла уже притерпелась к оплеухам, отвешиваемым ей жизнью в этом теле. Из-за этого ли, или в силу общего иммунитета борцовского тела к болевым ощущениям, но сознание в этот раз не покинуло сбитого с ног пилота. И хотя глаза поваленного на землю разведчика, мало что могли разглядеть в этой куче-мале. Но слух вместе с болью в скрученных руках живописно отобразил сцену героического захвата 'диверсантов', поминающими через раз 'швабскую курву', пыхтящими и сопящими 'аборигенами'. Напарнику хватило ума сразу поднять руки, и не бросаться ему на помощь. Помимо кулаков и армейской брани, Торунь встречала героев дальнего перелета направленными в спину оголенными штыками аэродромной охраны, примкнутыми к вынутым из каких-то еще австрийских запасов древним 'Манлихерам'...
Не прошло и четверти часа, как после ряда сурово-цветистых докладов по телефону начальнику караула и дежурному по части, сияющий как медный таз от своей удачливости разводящий уже задвинул за пойманным им перебежчиком засов полковой гауптвахты. Терновский с обреченным взглядом сидел рядом на нарах, прикладывая смоченный водой из рукомойника водой платок к большому синяку, желтеющему на шее и плече напарника. Ленивая дискуссия караульных гауптвахты с часовыми аэродрома доносилась сквозь дырявую дверь. Павла прислушалась.
-- Да-а, повезло тебе Зигмунт! Готовься теперь в отпуск ехать. А может даже премию выпишут, или обратно старшего капрала дадут.
-- Ха! Повезло, что эта коза сама до возу пришла?! Удалым всегда везет! Теперь мне капитан Ласковский, ту мою гульбу точно спишет.
-- Угу. А я-то все думаю, чего это ты сразу пленного бить взялся? Решил, значит, свое старое зло на этого под руку попавшего силезца-перебежчика выплеснуть? На того, кто слабее...
-- А не пошел бы ты в дупу, Михал! Не ты ж его поймал, вот и сиди, помалкивай! Моего батьку в 22-м как раз такой же шваб убил. Как они нас, так и я с ними!
-- 'Смельчак'. Причем тут твой батька? Парни-то прилетели сдаваться, а ты их прикладом встречаешь, вроде того, как в настоящем бою в плен взял. А? Полюбуйтесь ка люди на этого 'героя битвы при Торуни'!
-- Лучше заткнись пан старший капрал, а то и тебе достанется. Или уже забыл, как я тебя самого гонял еще весной?!
-- Помню. Только теперь я старший капрал, а ты просто капрал. Так что я тебя самого загоняю, если надо будет. Или, думаешь, тебе за этих парней сразу звание вернут?
-- И вернут!
-- Брось Михал, Зигмунт все правильно сделал. А если бы они озоровать вздумали? А так раз-два и сцапали. Ни один не успел дернуться! Да-а, повезло ему сегодня.
-- Не правильно он сделал, Феликс. Ты же ефрейтор вроде бы давно уже служишь, вот и скажи, чем бы они озоровали? У них и оружия-то не было.
-- Ну и откуда было Зигмунту знать, что они без оружия? Бросай, говорю ворчать старшой. Эй, везучий! А ты про проставу-то, гляди, не забудь.
-- Не забуду, я же не какой-то Михал. А ты Феликс служи, и тебе когда-нибудь свезет.
Павле уже надоело слушать этот треп сверхсрочников, и к хору караульных добавился ироничный баритон арестанта. Голоса за дверью от неожиданности замерли, чтобы тут же взорваться удивленно-возмущенным гомоном.
