— Здоровье у тебя уже без скверны. Что было худого, то все проходит потихоньку. Хорошо тебя лечили, да и справится мужское тело-то. Ну и я кой-чем вспомогну тебе. А вот в челе да в сердце твоем лихая беда угнездилась. Нельзя вот таким человеку шибко долго быть. Наступит день, когда крепко выбирать тебе придется, вот тогда и заплачет снова душа твоя, страдалица.
— А может и не придется мне выбирать, если жизнь сама все по чугункам разложит. А душа пусть плачет, такая ей видать планида.
"Не знаешь ведь ты бабка, что нас ждет. Что из тех, кто с порога уйдет, едва половина назад вернется. А еще ведь и до начала той бойни дожить нужно. Хотя дожить я все же постараюсь, а вот когда мой час придет, точно беречься не стану. Вот так вот, знахарка".
— Зря я себя хулила. Вовсе не ошиблась я. От тех годов долгих одно название тут. Голова шибко умная, да разум дурной. Что было дитё, что дитём стало. Одно слово, орясина бестолковая. Ничё, ничё. Жизнь она и, правда, всех по шесткам рассадит. А жить тебе, создание б.жие, еще всяко дольше, чем тобой самовольно отмерено.
— Спасибо и на добром слове.
— Не благодари. А вот когда заплачет душа твоя, да так, что выть на луну захочется, тогда просто вспомни и проведай. Ну, ступай, помоги Саввушке бидон с керосином в сарай занести.
"Мда-а-а. Точно, как в сказке побывала. И правда, не все еще чудеса перевелись. А про душу пусть не свистит, "Ванга Харьковская". Нам бы только Победу нашу приблизить. Отвести эту беду у меня навряд ли сил хватит, а вот жизней людских нужно поболее спасти. Эх! Да лишь бы вышло у меня".
Бидон занял свое место на высокой скамейке. Михалыч утер трудовой пот, и снова хитро взглянул Павле в глаза.
— Ну что, летун, все еще страдаешь по своему "Цветку аленькому", а?
— Давай уже показывай, чего от людского сглазу спрятал.
— И тут меня просек. Ай да Паша! Ну, идем тогда.
Михалыч отодвинул в сторону половик и легко вынул доску внутреннего крыльца. В невысоком подвальчике было темно. Электричество тут явно не ночевало, и Михалыч споро зажег керосиновую лампу. Подождав, пока цветные пятна истают в глазах, Павла не спеша огляделась. На широком столе в ряд лежали несколько довольно странных агрегатов. На что они похожи, Павла сразу поняла, но размеры и детали отделки ее просто поразили.
— Что это дядька, такое здоровое?!
— Али не узнал? Это, Павлуша, "Тюльпан" нумер два. Только без мотоциклетного мотора он. Лозино-Лозинский тот, пока ты в отъезде был, умудрился с Турбинным заводом договориться. Видать у них похожие детали оказались. А когда учуял, что "первые холодные ветры" подули, он сразу же в мою сараюшку все детали-то и перевез. И пока те "архангелы" институт курочили, я все потихоньку доделал, сюда перетащил и собрал.
— А испытания как же?
— По три раза их "кадилом" испытал. Вроде правильно я их собрал, не напортачил. Ну, а "огневые", уж ты сам проводить будешь.
— А сколько они весят-то? И на что я эти дуры ставить-то буду?
— Весят они почти семь пудов, то есть килограммов по сто десять примерно. Ну а какую мощу дают, то пока не спытаешь, никто тебе не скажет. Длинный тот, Глеб Евгеньевич, говорил, что от восьмидесяти, до ста пятидесяти килограммов должны давать тяги. Но кто ж это заранее скажет-то.
— Да-а-а, дядька! Ну ты и колдун. Всего ведь неделю, как расстались, а ты уже четыре двигателя собрал. А работать они как будут, где у них мотогенераторный узел?
— Не суетись, Пашенька, все у них есть. Вон туда глянь.
Посмотрев в указанном направлении, Павла увидела пару немаленьких аккумуляторов с явно очень мощными электромоторами.
— Ну что, "огнелетчик". Все теперь понял?
— То есть, выходит, сразу два самолета по паре движков ставить можно. А компрессор прямо от основного двигателя запитан будет. Так что ли?
— Так, да не так. Запчастей еще штуки на три двигателя есть. Можно было бы и их собрать, если б по мелочи все недостающее добавить. Но сейчас я тихонько сижу, пока тут все не уляжется.
— Ну, дядька!
— Павлуша! Гляди у меня, от радости стол не сверни. Все поглядел, ну и поехали отсюда. Если Сонька тебя отпустила, значит, нечего ей тут глаза мозолить. Да и червяка нам пора заморить.
Обратно ехали молча. Павла в уме сводила баланс своих успехов и неудач. А кустарь-одиночка словно бы почувствовал ее состояние, и тоже помалкивал. В квартире Михалыча ничего не изменилось. На сковороде в этот раз вместо яичницы шкворчала жареная на сале картошка с луком. Тревоги и заботы Павлы словно растворились в этом шкворчании, и она впервые за эти дни почувствовала покой.
— Не на свадьбе сидишь, ешь, давай! Хотя, и, правда, что-то засиделся ты, Пашенька, в бобылях-то…
— Михалыч, не замай. Вот лет через шесть-семь можно будет и семью заводить и детей растить, если еще будет с кем. И не рычи, ем я, ем.
"Опять вру. Никакая семья мне не светит. Ни там у меня ее не было, ни здесь мне не сподобится. Бороться – вот моя судьба. А надо будет в землю лечь, уж постараюсь это сделать с большим смыслом, чем в том моем проклятом будущем. Эх, если поскорее б на пару истребителей эти новые Тюльпаны поставить да в боевых условиях их испытать. Э-э-э-эх! Но сейчас нужно очень аккуратно все делать. Главное, без глупостей. Хотя, как без них делать-то, ничего и в голову не лезет. Шила ведь в мешке не утаишь".
— Х-хе. И чего это ты Паша, своим деткам не спешишь, свое родительское слово передать? А? Всё планы свои агромадные строишь… Своей-то ведь судьбы никто не ведает, а ну как это последние спокойные годы у тебя выдались.
— Вот потому и не спешу, дядька. Что эти последние годы для дела использовать надо. А дети… Ну родят сейчас жены офицерские детей. А на долю тех жен, да и на долю детей их, может, такие скоро муки выпадут, что лучше бы и не рожали их.
— Тьфу на тебя, Паша! И что за язык-то у тебя дурной! Ну разве ж можно о таких страстях заранее говорить. Что будет, то и будет! И неча, допрежь времени беду кликать!
— Я тебя дядька очень уважаю, но иногда ты меня просто поражаешь. Если у тебя дом деревянный, ты что же это ни песка, ни воды на случай пожара, пока дымом совсем не потянет, и запасать не станешь?
— Ну не мешай же ты, Павлуша, все в одну кучу-то! Оружье клепать и землю оборонять-то, или детей рожать да растить, ну вовсе ведь разное дело. Одно с другим никак не связано. А ежели, по-твоему судить, то и вовсе скоро вымрет держава. Перестанут бабы рожать, так через полвека не только воевать некому станет, но и вооружать защитников народ переведется.
— Я ж не про всю Россию, а про тех, кто раньше всей страны хлебнуть может. Вот ты скажи, сколько километров от Житомира, где я служу до государственной границы?
— И к чему ты об энтом спрашиваешь?
— Всего-то километров триста, Михалыч. А знаешь ли ты дядька, что радиус действия, даже не дальней, а той же фронтовой авиации составляет те самые триста километров. А?
— Хм. Ну, а ты-то сам на что? Вот ты свой Житомир и защити. Иначе, на кой хрен народ вас кормит, поит, одевает и вооружает?
— Того, кто под моими крыльями окажется я, как сумею, прикрою. Надо будет ради этого самому под огонь подставиться, подставлюсь. А вот чтоб ты понимал чуть лучше возможности ВВС, я тебе эту картину немного поярче обрисую. У тебя в доме мыши или крысы водились когда-нибудь?
— Давненько у мамки в хате были, да повывели их всех.
— А сколько нужно котов чтобы тех мышей извести?
— Да одного и хватит, если конечно не ленивый, да умный.
— А вот теперь представь, что вместо одного умного у тебя их пять, но все только-только от материнской сиськи оторвались. А мыши, наоборот, огонь и воду прошли, и с парой-тройкой котов переведались, да живы остались. Ну и много такие коты, таких мышей наловят?
— Да те коты больше друг с дружкой куролесить будут, чем мышей ловить.
