выгнулась и застонала, пузырь плюхнулся на пол, словно большая жаба. Похоже роды кончались скверно.

Паола фыркнула «Воды» и через минуту Агнесса уже поливала ей на руки. …Почему эти благочестивые

квочки не подумали позвать её раньше? Где Маргарита? Со вздохом Паола вспомнила, что сестра Марго

третьи сутки дежурит у ложа юноши с почечною болезнью – отроку то хуже, то лучше.

…Мысли шли, руки делали своё дело. Кровь чистая, алая. Разрывов нет. Матка напряжена.

– Послед отошёл? – спросила Паола резко.

Беата протянула ей мисочку с тёмной сырой плацентой. Что-то не так. Маленькая. Слишком

маленькая.

– Ребёнок как?

– Мальчик. Закричал сразу. Лёгкий. Кудрявый, как одуванчик, – рябое, скуластое лицо Агнессы даже

чуть просветлело.

В задумчивости Паола ещё раз прошлась пальцами по животу роженицы. Флоримонда закричала и

снова выгнулась, словно её била судорога. Ладонь Паолы почувствовала лёгкое шевеление – там, внутри, в

измученном чреве…

– Дуры!!! (Боже прости меня грешную) Дуры глупые! – Паоле очень хотелось съездить безмятежной

сестре Беате ледяным пузырём по сытой физиономии, но времени не было, – держите крепче, я её осмотрю.

В такие минуты Паола отключалась от криков боли – пока есть шанс помочь, надо делать, а не

жалеть. Так и есть. Второй. Ножками. …Крови много ушло.

– Агнесса, Беата, помогите ей приподняться. Попробуем надавить на живот.

Сильные руки Агнессы подхватили страдающее тело, Беата неловко сунулась… и вдруг упала.

Похоже, она была в обмороке. Паола оглянулась, скрипя зубами от злости. Послушница вдруг подскочила:

– Позвольте помочь, матушка, – и, не дожидаясь ответа, оббежала койку и подхватила роженицу с

другой стороны.

– С богом! Богородица, матерь светлая…

Губы твердили молитву, руки давили и мяли. В такие минуты Паола чувствовала себя пульчинеллой,

божьей марионеткой – словно кто-то двигал ей, дабы исполнить высшую волю. Роженица взвыла, стиснув

плечи монахинь.

– Кладём. Ну!

Девочка. Дышит. Кричит. Господи, на всё твоя воля! Бессильная Флоримонда открыла глаза,

потянулась молча. Паола дала ей младенца, ещё необмытого, женщина обняла мокрую драгоценность, губы

ее дрожали. Кровь? По ноге вилась тёмная струйка – вялая и спокойная. Расторопная Агнесса поднесла

чашу вина с водой, роженица жадно выпила, щёки чуть порозовели. Паола коснулась тонкого запястья,

трогая пульс, ещё раз ощупала белый живот… кажется обошлось. И Беата глаза продрала… кастеляншей её,

простыни считать, а не с больными сидеть.

– На колени.

Сёстры встали кругом около койки и сотворили короткую благодарственную молитву. Воистину чудо

божье… Как только смолкло последнее «Амен», крестьянка кашлянула в кулак:

– Пособили бы…

Монахини оглянулись и засмеялись хором – роженица подстелила под себя рубаху и сделала

младенчика быстро и незаметно. Здоровенный мальчишка, красный как рак, уже сосал тяжёлую, вислую

грудь, оставалось только перерезать пуповину.

– Матушка!!! – та же послушница сунула в дверь остроносое личико, – там торговец из Николетты

пришёл, грозится…

Промокнуть лоб, вымыть руки… сменить одежду не успеть. Тяжело шаркая башмаками, Паола

вышла в коридор – и столкнулась с торговцем нос к носу. Незнакомый высоченный брюхатый дядька в

сапожищах, по колено заляпанных дорожной грязью, лоснящихся шоссах, суконной куртке пахнущей

навозом и лошадьми… по сальному воротнику вши гуляют.

– Вечер добрый, матушка! Значитца так – забрали вы со святого Жуана по сю пору вина пять бочек,

свечей два ящика, сахара тростникового десять золотников, масла оливкового бочонок, смолу кедровую и

ножик редкостный…

– Выйдем-ка сын мой из дома скорбей, – спокойно сказала Паола, повернулась спиной к торговцу и

направилась к выходу. Незваному гостю ничего не оставалось, как двинуться следом. Впрочем, дождь его не

охладил.

– Я, матушка, человек божий и кроткий, но убытков не потерплю! Раз забрали – расплачиваться

извольте, моё имущество, не чужое…

– Я у тебя, сын мой, и ржавый гвоздь на ярмарке святого Мартина покупать бы не стала, – как бы

случайно Паола оперлась спиной о влажную стену, отёкшие ноги с трудом держали тело.

– Я, матушка, Бернардо Гаппоне, зять и наследник Луки Боршезе, честного купца из города

Николетта. Батюшка волею Божией слёг в параличе, передал все дела мне с супругой, – голос у верзилы был

уверенный и даже гордый.

– А если батюшка ваш Божией волей поднимется и отчёт у вас спросит, что вы ему скажете – мол,

бочку вина святой обители на помин души пожалели?

– Пять бочек, матушка. Пять, не считая оливкового масла…

– Сын мой, не искушай мою кротость. Дела я вела с Боршезе и счета сводить буду с Боршезе.

Поручение с подписью и печатью ведь не вытребовал у батюшки, побоялся – он тебя наследства лишит,

скупердяя. А в обитель пришкандыбать у христовых невест деньги вымогать не постыдился?!

– Батюшка обезъязычел и под себя ходит. Даже если он Божей милостью, – тут верзила криво

перекрестился, – поднимется, прежним хозяином ему уже никогда не стать. Деньги всё равно что мои,

матушка, а Бернардо Гаппоне честь торговли блюдёт и ущерба терпеть не станет!

…Господи прости и помилуй грешницу… Паола быстро огляделась – никого из сестёр во дворе не

было, никакой любопытный не торчал из окна. Ну, держись, сучий сын, гроб повапленный.

Не прошло и пяти минут, как торговец спиной вперёд вылетел за ворота обители. Он был бледен и

мелко крестился. Отвязав от ограды пучеглазого мерина, Гаппоне пустился в галоп, и лишь когда голубой

купол часовни исчез за холмами, остановился сплюнуть в дорожную грязь «вот чёртова баба!»

Маленький колокол пробил восемь. Молитва. Трапеза. С утра надо будет послать в замок кого-нибудь

из сироток порасторопнее – пусть графу скажут, что Господь его детками наградил. «Королевский выбор»

мальчик и девочка, оба живы и похоже, что оба выживут – дети от трудных родов, явившиеся на свет с

Божьей помощью частенько бывают удачливы. Марго не пришла к общему столу, её больной всё ещё

остаётся между жизнью и смертью. Паола подумала, что стоит заглянуть в палату и проверить, не пора ли

сменить сестру – в деле целения тяжких хворей Марго была лучшей (даже лучше самой Паолы), но

рассчитывать силы, увы не умела и не раз уже было, что надорвавшись, она сама валилась с ног на долгие

недели оставляя Паолу без верной помощницы. …Да, и десять молитв по чёткам три месяца кряду не

меньше. Грехи мои тяжкие, неисцелимые, стыд-то какой, матушка… У себя в келье Паола встала на колени

рядом с узкой койкой, накрытой одеялом из тонкой колючей шерсти, да так и уснула, уткнувшись седой

головой в постель.

– Матушка!!! Матушка!!! – визгливый голос сестры Беаты бил в уши. Паола открыла глаза – сквозь

узенькое оконце кельи еще не пробивался свет. Что случилось?

– Матушка, там за воротами прокажённый!

– Слава богу, что не чумной. Вы впустили его, конечно? – неловкими со сна руками Паола прятала

волосы под чепец и оправляла одежду. Колени ныли, тело словно налилось свинцом.

– Матушка, это же прокажённый!!!

– А вера тебе на что? Христос твоя защита и опора, будешь молиться истово – он тебя не попустит до

этакой вот беды. Флигель святого Антония – свежий тюфяк туда, одеяло, бинтов. Я сама его впущу. Ступай!

Беата убежала, отвратительно громко стуча по камням деревянными подошвами. Паола подтянула

чепец, прочла «Отче наш» и, опираясь о койку, с трудом поднялась. Проказы она не боялась – если верить

«Вертограду Целебному» важно было не соприкасаться со зловонными язвами страдальца и не есть из его

посуды. Дождь кончился. Нежный серпик луны выглядывал из-за купола храма, воздух пах мокрой свежей