За это же время я съездил в Архангельск, чтобы закрепить за своей экспедицией нужные мне корабли, в первую очередь — «Таймыр» и «Вайгач», с которыми я работал в 1913–1914 и 1915 годах и которые привел из Владивостока. Командующим флотилией в Архангельске состоял честный и прямой адмирал Н. Э. Викорст[20]. На мою просьбу о кораблях он ответил мне, что на это власти у него нет, но что на следующий день собирается матросский съезд и мне придется сделать этому съезду доклад и, если съезд вынесет благоприятную резолюцию, то в остальном он мне поможет. Таким образом оказалось, что центральные органы советской власти были в Архангельске бессильны. Пришлось выступать на съезде, говорить о голоде в Европейской России, о богатствах Сибири, о трудностях транспорта, о необходимости спасать население и о том, что мне нужны корабли. Своим выступлением я обеспечил экспедиции и «Таймыр», и «Вайгач», и старый, сданный к порту «Бакан» и кое-какие мелкие суда.

Для обрисовки настроений того времени интересно, пожалуй, отмстить, как после моего выступления со мной захотели переговорить с глазу на глаз два комиссара. Один из них, Кротов, был комиссаром военного порта, а другой, Макаревич, — комиссаром оперативной части штаба флотилии. На мой недоуменный ответ, что столь высоких должностей у меня для них нет, они мне объяснили, что именно от этих «высоких» должностей, в которых они ничего не понимают, и хотят они уйти. Я взял Кротова боцманом на «Таймыр», а Макаревича машинистом. Оба они оказались очень дисциплинированными и полезными унтер-офицерами и хорошими людьми. После белого переворота мне едва удалось их спасти, когда было приказано арестовать всех коммунистов, а также и бывших комиссаров.

Недели через две-три после того, как В. Н. Пепеляев отправился перехватывать чехословацкие батальоны, действительно выяснилось, что эти батальоны заняли переходы через Урал и образовали фронт, отделивший Сибирь от Европейской России. Было радостно узнать, что Сибирь отрезана от большевиков, но вместе с тем для меня возникли опасения, что Троцкий сообразит, — ведь из враждебной Сибири не удастся получить продовольствия ни сухим путем, ни морем, и не сегодня, так завтра мою экспедицию могут расформировать. О высадке же союзников в Архангельске узнать ничего более определенного не удавалось. Надо было прекращать дальнейшее собирание имущества, срочно рвать с Петроградом и спасаться в Архангельск до того, как большевикам станет очевидным бесцельность моей экспедиции с их точки зрения.

Я пошел еще раз в подвал к И. А. Молодых обменяться с ним мнениями. Он разделял мою оценку обстановки сказал, что и сам не сегодня — завтра покидает Петроград, чтобы пробираться в Сибирь. Он заверил меня, что хорошо знает Урал, имеет там нужные связи и сумеет пробраться и через красный и через чехословацкий, белый фронты. Я объяснил ему, что если союзники запоздают, то большевики не выпустят меня, конечно, в море с достаточным запасом топлива и продовольствия, чтобы я не мог увести корабли в Сибирь, к белым, или за границу. Он согласился передать мою просьбу по назначению, и я написал ее мелко на бумажке от папиросной гильзы в следующей редакции: «Выйду в начале августа с «Таймыром» и «Вайгачем» к устью Енисея, без угля и провизии».

И. А. Молодых свернул эту бумажку в трубочку и засунул ее в гильзу другой папиросы, и мы с ним расстались.

Как оказалось впоследствии, Сибирское правительство, как только образовалось, ассигновало на основании этой бумажки 160 тысяч рублей, снарядило пароход с баржей на буксире, нагрузив их различными продуктами, купленными на ассигнованные деньги, и я, придя в устье Енисея, получил эти грузы, хотя надобности в зимовке и не представилось, так как советский режим в Архангельске пал. То было время солидарности и доверия друг к другу людей, враждебных большевизму, время, когда можно было действовать, не натыкаясь на каждом шагу на доносчиков, провокаторов и агентов ГПУ.

Во избежание слишком бдительного надзора за мною местных большевиков в Архангельске, мне еще нужно было до отъезда из Петрограда в Архангельск провести назначение ко мне центральной властью подходящего комиссара. В Петрограде мне была обеспечена скрепа всех моих бумаг подписью Аверичкина, комиссара Главного гидрографического управления, о котором я упоминал выше[21], но в Архангельске было бы иначе.

В числе моих бывших соплавателей по «Таймыру» был радиотелеграфист унтер-офицер Шунько, славный и преданный мне малоросс, которого по расформировании экспедиции я устроил радистом на береговую станцию Морского Генерального штаба в Петрограде. В это время он совмещал должность радиотелеграфиста станции с должностью комиссара этой же станции, насчитывающей человек шесть личного состава. Шунько с радостью согласился идти со мной снова в Ледовитый океан, но мне едва удалось убедить его, что он нужен мне как комиссар, а не как радиотелеграфист.

Просить о назначении к себе кого-либо комиссаром по своему выбору было, конечно, невозможно. Но и в этом мне посчастливилось провести назначение Шунько так, как будто в его выборе я участия не принимал, но останавливаться более подробно на этом случае, хотя и обрисовывающем условия работы в обстановке того времени, не стоит, чтобы не удлинять изложения.

Наконец, насколько помню — в начале июля 1918 года, я отправился с одним из своих эшелонов, на специальном поезде из товарных вагонов, из Петрограда в Архангельск, взяв от Кроми пропуск английского посольства, утверждавший, что руководимая мною экспедицию «полезна делу Его Величества Короля Великобритании» и предлагавшей всем союзным властям оказывать мне содействие. Из ассигнованного мне аванса в миллион рублей я взял с собой 800 тысяч рублей, секретно разделив их между несколькими офицерами, поручив им обдумать и доложить мне, кто куда спрячет деньги для перевозки, и запретив им говорить об этом даже друг другу.

Недалеко от Архангельска поезд был остановлен и обыскан красногвардейским пикетом. Ни денег, ни английского пропуска пикет не обнаружил. Начальником пикета был некий Чайников, и только после переворота я узнал в Архангельске, что этот Чайников был тогда одновременно и агентом английской Интеллидженс Сервис.

В Архангельске атмосфера сгущалась со дня на день. Большевики, по-видимому, чувствовали, что готовится переворот. Шансы на успешное проведение моего дела падали. Местные коммунисты придирались к тому, что команда была мною подобрана в индивидуальном порядке, а не на бирже труда, как полагалось. Требовали представления рекомендаций на каждого человека от коммунистических организаций и грозили всех арестовать, если я рекомендации не представлю.

Мой следующий поезд-эшелон, погрузка которого заканчивалась, когда я уехал, задержался вопреки моему приказанию на два лишних дня и был остановлен в пути. По-видимому, угроза захвата Архангельска союзниками становилась для советской власти все очевиднее.

От Чека приезжал на гастроли еврей Кедров-Цедербаум[22] и наводил ужас, производя аресты и высылки. Офицеры подвергались безнаказанным убийствам и нападениям на улицах города. Демагоги, выслуживавшиеся перед красной властью, разжигали на митингах толпу, требуя крови и уничтожения «буржуев».

Капитан 2-го ранга Чаплин, руководивший подготовкой переворота, находился в Архангельске под именем английского полковника Томсона.

За эти дни, в доме бельгийского консула Ф. Ф. Ландмана[23], я познакомился и подружился с доблестным бельгийским комендантом Никэз[24], проведшим войну в Царской Ставке. Через Никэза я сблизился с французским лейтенантом графом де Люберсак, состоявшим на службе в союзной контрразведке.

Я вызвал телеграммой на помощь себе из Петрограда своего комиссара Шунько. Вместе с ним прибыл и оставленный мною моим заместителем в Петрограде капитан 2-го ранга барон Косинский[25]. Выяснилось, что Шунько, проявляя необычайную энергию, вновь двинул в Архангельск поезд-эшелон, задержанный в пути и возвращенный в Петроград, но и во второй раз поезд пропущен не был.