Застигнутая врасплох первым впечатлением, Маренн не сразу сообразила, что стены флигеля, в котором находился кабинет, подступали очень близко к озеру, а одну из них заменяло широкое окно балконом…

— Фрау Сэтерлэнд, — обратились к ней. Голос негромкий, приятный.

Маренн повернулась на него. Кабинет был обставлен массивной дубовой мебелью. В самом центре — так чтобы на него падало как можно больше света, — стоял широкий письменный стол с подсвечниками по обей сторонам. К столу было придвинуто массивное кресло с золочеными ножками.

Там, рядом с креслом, Маренн и увидела молодого человека в эсэсовской форме. Он стоял на фоне стеллажей, поблескивающих корешками книг, небольших скульптур и красочных мозаичных миниатюр, развешанных в простенках. Фуражку высокопоставленный офицер снял она лежала на столе. Блестящий кожаный плащ виднелся на углу кресла.

Молодой человек был строен, выше среднего роста, но все же не такой высокий, как Скорцени или Гейдрих.

— Вы, вероятно, знакомы уже с моим адъютантом, — продолжил он, — гауптштурмфюрером фон Фелькерзамом, а обо мне Вам только что сообщили, — он улыбнулся вполне доброжелательно. — Я — Вальтер Шелленберг, бригадефюрер СС, шеф Шестого управления СД, службы безопасности Германии, — и пояснил: — Управления, занимающегося иностранной разведкой. Присаживайтесь, фрау Сэтерлэнд, — предложил ей бригадефюрер, указывая на удобное кресло напротив стола. — Мы насиделись на совещаниях…

Маренн смотрела на Шелленберга. Он был обаятелен. Он был красив. Он сразу располагал к себе, завоевывал с первого взгляда — но, несмотря на все, Маренн чувство вала себя в его присутствии неуютно. Барон фон Фелькерзам стоял у окна, у нее за спиной, и от этого чувство настороженности только усиливалось.

Приблизившись, Маренн села в кресло. Она решила пока не задавать вопросов. Пусть бригадефюрер выскажет все, что хочет сказать. Но иностранная разведка… Выходит, что Науйокс и Скорцени представляют иностранную разведку СС? Она полагала, что они из гестапо. Да, Скорцени говорил, что он из другой службы, но мало ли, гестапо, и гестапо. А разведка? При чем здесь разведка? Значит, ее все-таки считают шпионкой? Неожиданный поворот…

Что ж, их руководитель, мужское обаяние которого Маренн заметила еще накануне, вполне мог бы служить штатным соблазнителем СС. Шелленберг бесспорно имел внешность голливудского героя, но по первому впечатлению его вряд ли можно было упрекнуть в легкомыслии. Сразу бросалось в глаза, что происходил он из хорошей Семьи, умел держать себя, получил образование.

Никогда бы прежде не поверила Маренн, вспоминая первого следователя СС, который вел ее дело, или Габеля, а уж тем более отвратительного Вагена, что у этих молодчиков могут быть такие элегантные шефы!

Молодой, отменно вежливый и высокомерно-сдержанный… Отмеченный небольшим шрамом подбородок, рог с красиво очерченными губами, чуждый ухмылок и оскорблений, «рот, созданный для того, чтобы любить женщину и ласкать ее». Последняя мысль случайно мелькнула в голове у Маренн, когда она смотрела на бригадефюрера в нарядном черном мундире, — смутившись, Маренн прогнала ее от себя: не до того сейчас. Но все же — губы, созданные для смеха, скажем так.

Безукоризненный нос без малейшей горбинки как будто специально слеплен для того, чтобы удостоверить, что его хозяин принадлежит к арийской расе. Немцы всегда гордились такими вот прямыми, ровными носами. Теперь же они возвели этот нос в своеобразную национальную религию.

Мягкие темные волосы, большие синие глаза, серьезные, проницательные и внимательные. А где-то внутри — искорки, веселые, интригующие, живые… На безымянном пальце — кольцо, украшенное кабошоном изумительного голубого цвета.

Улыбка этого весьма соблазнительного хищника производила обезоруживающее впечатление. Но почему «хищника»? Почему ей так подумалось о Шелленберге? Да, она не знала его прежде, она его видела в первый раз. Но все же… Должны же существовать в нем замаскированные вежливостью, изысканностью манер и обаянием столь возвеличенные в СС жесткость, твердость и непреклонность, и доведенное до абсурда превосходство силы вкупе с неукротимой гордыней — то есть все то, о чем, захлебываясь от восторга, твердил ей неоднократно Габель, превознося новую преторианскую гвардию фюрера, причем сам, принадлежа к этой гвардии, не обладал ни одной из упомянутых черт.

Молодой и красивый шеф, элегантный, подтянутый, который мог бы служить эталоном красоты и позировать для любого плаката, которых Маренн насмотрелась накануне на улицах Берлина, этот интересный, обаятельный мужчина, созданный, чтобы очаровывать женщин, глава разведки СС, зачем он сюда приехал? Что он хочет у нее узнать? Что ест на завтрак граф де Трай? Пожалуй, это последняя самая «свежая» информация о Франции, которую она способна сообщить ему после двухлетнего заключения в лагере. И почему его адъютант, будь он неладен, все время стоит у нее за спиной, как будто опасается чего-то…

— Возможно, я удивлю Вас, фрау Ким, возможно — нет, — Вальтер Шелленберг говорил все так же невозмутимо, спокойным, ровным голосом, — но мне хотелось бы сейчас называть Вас другим именем, тем, которое является Вашим настоящим именем, данным при рождении и нравится мне гораздо больше — Маренн.Это красивое имя для красивой женщины. Вы удивились?

— Нет, — ответила ему Маренн сдержанно. — Ведь я сама сказала его в лагере господину обер… — она замолчала, сделав вид, что забыла звание

— Оберштурмбаннфюреру СС Скорцени, — помог ей Шелленберг. — Верно?

Он даже не догадывался, что она думала о нем, впрочем… Что-то мелькнуло в его глазах, что-то… ну, как подобрать слово… мелькнуло и померкло, зачем ломать голову? А он? Интересно, что думает о ней Вальтер Шелленберг? Конечно же, совсем не то, что говорит сейчас, как и все мужчины на свете…

— Теперь мы знаем о Вас все, — продолжал господин бригадефюрер, — и лично я восхищен Вашим мужеством. Вы вынесли два года мук, много страдали — ни за что. Мы расследовали дело — Вы невиновны.

Маренн изумленно вскинула брови. Да не ослышалась ли она? Неужели на самом деле?

— Так я могу ехать? — спросила она с надеждой в голосе.

— Куда? — не понял ее Шелленберг.

— Домой. Во Францию.

— Не можете, — ее словно окатили ледяной водой.

— Но почему?!

— Вот об этом, фрау Маренн, я и приехал с Вами поговорить, — произнес Шелленберг серьезно и прошелся по комнате, заложив руки за спину. — Вы невиновны. Вас арестовали по ложному доносу. Мы определили, кто его написал: один из ваших аспирантов, которого Вы не допустили к защите диссертации.

— Я помню, помню, — кивнула головой Маренн, — очень неприятный юноша, да и бездарный. Я, признаться, подозревала его.

— Он будет наказан.

— Не стоит.

— Его накажет гестапо. Он работает на них. Он ввел их в заблуждение, указав на невинного человека, тогда как виновный, возможно, скрылся незамеченным. Но это не наше дело. Однако, являясь заключенной лагеря, Вы, фрау Маренн, также находитесь в ведении гестапо. И гестапо не собирается Вас освобождать.

— Что это значит? — возмутилась Маренн. — Доказано, что я невиновна, меня оклеветали, и я должна оставаться в заключении? Я не могу быть свободна. Почему? Я не понимаю…

— Потому что гестапо никого зря не арестовывает, — ее поразил ответ бригадефюрера, — а тем более не отпускает без веских оснований…

— Каковы же должны быть эти основания? — поинтересовалась Маренн язвительно, — Разве то, что я невиновна, само по себе не является достаточным основанием для освобождения моего и моих детей?

— Гестапо еще никто не доказал, что Вы невиновны.

— Но Вы же сказали… — Маренн растерялась. Или элегантный бригадефюрер не отвечает за свои слова?

— Сказал, — подтвердил он спокойно. — Но так считаем мы, разведка. Мы забрали Ваше дело в Четвертом управлении и сами доследовали его. Освобождение же из лагеря — исключительная прерогатива гестапо. А они возражают против Вашего освобождения.