Оборотень помотал головой.
— Ничего. Наверно, он в ванной.
Катя удовлетворенно кивнула. Олило она нашла сидящим на бортике ванны-бассейна. Малыш, грустно склонив головку, смотрел на отражение в воде и болтал в ней мохнатыми ножками.
— Вот ты где! — сказала девушка.
Чертенок не отозвался.
Тогда она присела рядом.
— Как дела?
Огромные зеркальные глаза обратились на нее. «Ты меня больше не любишь», — печально заявил чертенок.
— Что ты! — Она провела рукой по его рожкам. — Я…
«Я видел». — Олило отвернулся.
Катя растерянно молчала, прокручивая в голове сцену встречи с Йоро и то, как грустно стоял в сторонке Олило, дожидаясь своей очереди, да так и не дождался.
— Я очень давно не видела Йоро и соскучилась по нему, — нашлась девушка и пощекотала чертенку бок. — Не обижайся, ладно?
Олило отвернулся.
Девушка не сдалась, продолжая щекотать черный бок и лукаво вопрошая:
— А кто тут самый смешной? А кто тут самый веселый?
Она не видела, как в дверном проеме бесшумно показался Йоро, и чертенок, заметивший его, в мгновение ока повеселел, повернулся к девушке и, смеясь, тоже стал ее щекотать.
Оборотень незаметно отступил вглубь комнаты, продолжая внимательно наблюдать.
— Ты хотела видеть меня, дитя? — вместо приветствия поинтересовался Цимаон Ницхи. Янтарные глаза оценивающе, с явным неодобрением скользнули по ее джинсам, подкатанным до колен и белой майке.
— Я хочу попросить, — поравнявшись со старейшиной, выпалила Катя. На балконе дворца они находились одни. Утреннее солнце нежно освещало улицу, еще не такую ослепительную, как днем, когда ярчайшие лучи превращали город в радугу красок.
— Проси, — милостиво позволил Создатель.
— Пошлите когда-нибудь в Петербург за девочкой…
Создатель повернулся к ней и, взяв за плечи, улыбнулся.
— Ну конечно, милая.
Катя облегченно вздохнула, с неуверенной улыбкой пояснив:
— Эту девочку зовут Кирой, она внучка одного ученого, ее забрал к себе Павел Холодный…
Цимаон Ницхи ее не слушал, щурясь, точно кот, он посмотрел на солнце и сказал:
— Хорошо-хорошо, дорогая, а ты порадуй старика… — Он кивнул вниз, где по лестнице спускался Вильям, одетый в тонкую тунику и сандалии. — Один поцелуй. От тебя не убудет, правда?
— Вы больны! — резко констатировала Катя. — А вас мне не поцеловать, от меня же не убудет!
Цимаон Ницхи провел сморщенной рукой, украшенной перстнем с гербом города по перилам, на секунду взгляд его затуманился, а когда прояснился, Создатель негромко промолвил:
— Говорят, Павлу Холодному нравится та девочка по утрам без четверти девять, перед завтраком. — Он причмокнул губами. — Пожалуй, если прямо сейчас побежишь к Вильяму, мой слуга успеет снять Холодного с нее.
Катя смотрела на двух летучих мышей, изображенных на перстне старца и перед глазами у нее стоял черный комок, втоптанный в песок. Нев — один из символов города, безжалостно уничтоженный Создателем.
В животе, в медленной неге, родился огненный шарик ярости.
Только Цимаон Ницхи не позволил ее гневу разрастись, коснулся плеча и шарик, уменьшившись, исчез.
— Сколько тебе лет, что ты до сих пор веришь, будто кто-то делает что-нибудь за просто так?
Его слова неожиданно уязвили ее. Она уже была готова послать его куда подальше и вернуться в свою комнату, но, вспомнив, что там ее ждет Йоро, который надеялся на нее, промолчала. Вспомнились ей и болезненные прикосновения Павла Холодного, обжигающие кожу. И то, какая маленькая и невинная еще Кира, несмотря на свой почтенный возраст.
Катя сильно закусила губу. Эта девочка была нужна не только Йоро, но и ей самой, очень нужна.
— Вильям, — негромко окликнула Катя.
Молодой человек остановился и обернулся, подняв на нее изумрудные глаза.
Она же с ненавистью глянула на стоящего рядом Создателя, на чьем лице замерло удовольствие и, прошипев: «Отлично», выбежала с балкона.
Девушка решительно спустилась по лестнице, приблизилась к Вильяму и, обвив его шею руками, потянулась к губам. Молодой человек резко отпрянул.
Тогда Катя развернулась лицом к дворцу, где на балконе все так же стоял Цимаон Ницхи и развела руками. Говоря тем самым, что пыталась.
— Браво, — похлопал ей Создатель. — Несчастный Павел Холодный, какая его ждет утрата…
Стены дворца в утренних лучах солнца нежно переливались кровавым блеском, на улице было тихо и пустынно. Вильям непонимающе переводил взгляд с девушки на Создателя и, не дождавшись комментариев, спросил:
— Зачем?
Катя со вздохом подтянула джинсы, хотела объяснить, а потом передумала и, отмахнувшись от него, пошла прочь.
Какое-то время он двигался следом, но вскоре отстал.
Она задавалась вопросом, задето ли ее самолюбие его вчерашним: «Ничего не чувствую к тебе», однако ответа у себя не находила. В той гнетущей тишине, которая наступила для нее с тех пор, как она попала в город старейших вампиров, казалось, в голове не осталось совсем никаких мыслей. С исчезновением музыки девушка слово потеряла способность думать. Мысленные потоки были то слишком быстрыми, то невообразимо медленными и как будто останавливались. Тишина мешала ей, давила и раздражала.
Катя тихонько замычала, пытаясь напеть хоть кого-нибудь: Моцарта, Баха…
По узкой каменной дорожке она добралась до небольшого скверика, огороженного золотой оградой. Серебряные скульптуры зверей тут утопали в зелени, бил фонтан, а в центре его серебряные Адам и Ева стояли под деревом, с которого к ним спускался змей, держа в пасти рубиновое яблоко.
На одной из скамеек Катя заметила старейшину в черном одеянии, чье лицо скрывал капюшон.
Недолго думая, девушка села рядом, обронив:
— Вы никогда не снимаете капюшона?
Голова старейшины чуть повернулась к ней.
— А ты никогда не интересуешься, прежде чем нарушить чье-то уединение, желанна ли твоя компания?
Катя хмыкнула и, закинув голову назад, прикрыла глаза.
— Да я самая желанная персона в этом городе, если вы не в курсе!
Наркисс коротко и сипло рассмеялся.
— Ошибаешься.
Девушка ощутила на себе пристальный взгляд и приподняла ресницы. Старейшина разглядывал ее, от чего сделалось неуютно, но она не двинулась с места. Продолжала сидеть, глядя из-под ресниц в темноту капюшона, гадая, насколько ужасен сидящей рядом с ней старик.
— Хочется вскочить и убежать, не так ли? — Он точно прочитал ее мысли.
— Хочется посмотреть, — смело заявила она, в ужасе ожидая, что он сейчас сдерет с головы капюшон и дальше все пойдет как в фильмах ужасов: раздирающий вопль и мелькание пяток.
Наркисс лишь ниже наклонил голову, прохрипев:
— А сердечко не разорвется, детка?
Катя решила больше не настаивать и перевела тему немного в другое русло:
— Вы родились таким?
Подумав, он ответил:
— Нет.
— Вас заколдовала злая колдунья? — прыснула в кулачок девушка.
Капюшон уставился на нее и она, посерьезнев, добавила:
— Просто, интересно.
Он долго молчал, Катя решила, тот больше не станет с ней разговаривать и лучше всего оставить его в одиночестве. Она уже готовилась так и поступить, но Наркисс неожиданно сказал:
— Когда-то я был очень красив. — Капюшон обратился к ней. — Краше Лайонела, настолько хорош собой, что те, кто видели меня, забывали дышать от восторга. Гордыня, точно червь, по кусочкам съела мое сердце, ожесточила душу, превратив ее в камень. Семья отказалась от меня, я менял женщин, друзей, а однажды посмеялся над уродиной. Ее так и звали «Уродина», кажется, никто ее имени даже в Линдосе[13] не знал. Она посмотрела на меня дольше обычного, проходя мимо. А я поднял с земли камень и швырнул ей в голову, разбив затылок в кровь. Я крикнул, чтобы она никогда не смела смотреть на меня. Уродина обернулась и, глядя мне прямо в глаза, сказала: «Смотреть не на что». Мои друзья тоже похватали камни, мы закидывали ее до тех пор, пока она не затихла, уткнувшись лицом в дорожную пыль. Мы хохотали… А когда она уползала, оставляя за собой кровавый след, из ее разбитых губ я услышал песню, она пела что-то о моей красоте. Тогда мне стало страшно и омерзительно, я поспешил уйти, но пока шел, все оборачивался и оборачивался, потому что слышал булькающий хрип ее песни. — Наркисс сложил на животе руки, укутанные длинными черными рукавами.
